Пенталогия «Хвак»

Кавотя на бегу махнула слугам левой рукой, правой, созывая подмогу, подбежав поближе, поклонилась всему торцу главного стола:

— Дак, а как же не найтись-то! Уголька столько набрано, с расчетом на зиму, что им можно весь белый свет упоить: две бочки полнехоньки, да третья наполовину! А каждая-то бочка сорок тройных, то есть, глубоких пядей!

— Ну, тогда единую гостевую мерку для каждого, а пока нальют — «Лодочку» для нас всех!

Музыканты побросав ножи и обеденные доски, тотчас наладились играть: слепец запел, пощипывая струны длинными пальцами, а подмастерья осторожно задудели в рога, тихо и уместно подвывая ими льющейся песне.

Ах, все было хорошо в этот миг, настолько хорошо, что я даже забыл, что сижу на опушке мира и живу на краю света, доживаю самый-самый его кончик… Люди вполовину сыты, и почти все трезвы, на улице стемнело, на улице ветер, тяжелый дождь пошатывается под его тычками, но никуда не уходит; а вон за холмами завопила одна стая горулей, потом другая, первой в ответ… Листья на деревьях и кустарниках, во мгле ночной, невидимо и беззвучно опадают под совместным напором холода и стихий, а здесь, в трактире, уютно, тепло, даже чуть душно от жаркого дыхания из полусотни здоровенных глоток… По всем стенам факелы горят, на всех столах светильные плошки, да еще пылающий очаг — пусть этого огневого изобилия и не хватает, чтобы в трактире стало светло как днем, но все равно: свет, праздник, каждое лицо хорошо видно, каждую улыбку… Вон, кто-то запотевшее окошко с улицы протирает, небось, рукавом — первые юные зрители зашныряли вокруг трактира… наверняка быть кому-то сегодня пойману и выдрану плетьми в домашних условиях…

Кабанчик ныне хорош, и рыбка остывшая выше похвал… Имперского, что ли, украдкой приколдовать, для полного счастья? Хотя бы один единственный кубок?

— Всем налито?

— Всем… всем…

— Не слышу! — заорал я во весь улыбающийся рот, держа левую руку на поясе, а правую, с кубком, навытяжку перед собою.

— ВСЕМ!!! — стены легко выдержали дружный рев толпы, но столы и посуду на них основательно тряхнуло. Я еще пару мгновений смотрел в разверстые бороды на потных мордах, и на зубастые пасти в них…

— За нас всех! — И выпил до дна, но не один торопливым хлебком, а не спеша, как бы выцеживая из кубка огненный «уголек», словно простую воду.

Зрители дождались взглядами, пока я перевернул вверх донышком пустой кубок и выпили сами. Кузнец расправился со своей долей очень красиво, одним лихим небрежным глотком.

— Так, значит, гм… с досмотром к нам, для ознакомления властей, так сказать? — Кузнец совершенно не представляет, о чем со мной можно говорить, и берет быка за рога, в попытке уяснить хоть что-то и перейти к главному.

— Вроде того, уважаемый Боро. Но больше — для своих надобностей, для отдыха, для созерцаний.

— Понятно. — Кузнец зачесал указательном пальцем по бритой макушке, взвесил народившиеся мысли… — Ну… для созерцаний места у нас богатые, красивые, хоть сам Его Величество приезжай, да храни его боги тысячу лет! Слышь, ратник, вот что я подумал: «уголёк» — он навроде императора, если сравнить его со всей остальной выпивкой… Так, нет?

— Хм… Пожалуй, — согласился я.

— Ну, дак это… за Его Величество, разумею я, обязательную чару надобно выпить именно уголька? Так, нет?

— Уголёк — напиток богов и королей! Я с удовольствием, дружище Боро. Кавотя! Еще по чаре уголька всем желающим!

Взрослому сильному крепышу, мужику в самой поре и без болезней, достаточно пяти мерных кубков «уголька», либо кокушника, чтобы напиться допьяна, чтобы на ходу шатало, чтобы язык заплетался, а мысли спотыкались; некоторые гости стали пьянеть со второго кубка, большая часть присутствующих сдалась после третьего, по пять кубков выпили четверо: мы с кузнецом, и два здоровенных мужика, братья-звероловы. Но от шестого кубка отказались и они.

— Лучше мы на вас посмотрим, — сказал старший из них и поклонился за двоих.

Вот его как раз не качало, и язык ворочался почти нормально.

— По шестой, Зиэль?

— А как же! Н-наливай!

Я продолжал пить «уголёк» на свой образец, обычными глотками, как воду, а Кузнец Боро пил залпом, но и он на шестом кубке сбился на глотки…

Когда мы выпили по восьмому кубку, Боро, наконец, соизволил встать с места, чтобы выйти во двор, к отхожему месту. Я даже не сомневался в том, что он воспользуется отлучкой, дабы проблеваться вволю, избавить желудок хотя бы от части налитого туда «уголька». Мне, в разные времена, встречались лихие выпивохи, умудрявшиеся «держать», не теряя сознания, до десяти таких вот мерных кубков, если приравнять одну посуду и выпивку к другой, кузнец явно мог выпить и того больше, но он почуял во мне грозного противника и ради победы решил применить все хитрости, ведомые ему. Колдовством баловаться он не рискнул — заметили бы, а так, без колдовства — почему бы и нет, если осторожно и незаметно…

После десятого кубка вышел во двор и я, сугубо из осторожности, чтобы видели, что мне не чужды человеческие нужды… И как бы случайно, со мною пошли «сторонники» кузнеца — то есть, чтобы я, в свою очередь, не устраивал военных хитростей с желудком. Вот как! Ему можно — мне нельзя. А я не против! Признаться, однообразный вкус «уголька» прискучил мне, но я продолжал терпеть и пить, и поддерживать разговор с окружающими, некоторые из которых остались на диво трезвы… Кстати, и Карои Лесай подошел поближе, единственный из присутствующих, вообще отказавшийся пить «уголёк». Восемнадцатый кубок староста деревни, кузнец Боро, пил долго, давясь, даже с негромкими стонами, а выпив — оглянулся на меня, икнул, начал что-то говорить и ткнулся головой в столешницу. Могучее тело его сразу как бы обмякло, потеряло угловатость и жесткость… осело…. хлюп! — и сползло под стол!

— Эту восемнадцатую чару — за дождь в ночи! — Я выпил в ответ, оставаясь за столом и в сознании. Меня вообще трудно перепить, даже богам. Вернее, невозможно.

Моей победе радовались немногие, но не потому, что болели за кузнеца, а потому, что основная часть гостей с трудом уже понимала, что и где происходит. Более или менее трезвые стали рассуждать, что негоже, де, старосте валяться под столом, остальные требовали убрать, наконец, столы и очистить место для музыки и плясок… Пора было покидать трактир и отдыхать до утра, ибо день закончен и праздник вместе с ним.

— Мой друг Боро — единственный на свете, с кем я больше никогда не посмею тягаться в выпивке и в силе! Ух и здоров у вас кузнец! Повезло вам, ребята! — С этими словами я нашарил под столом толстенную руку старосты, потянул и выудил его наружу. Меч вместе с ножнами я не стал надевать за спину, а просто взял в левую ладонь, бесчувственное тело кузнеца забросил на правое плечо — ой, пришлось поднатужиться!.. — Где он живет, показывайте. Сочту за честь доставить его лично!

И праздник вдруг продолжился для меня, пусть ненадолго, всего лишь на время краткого пути по единственной улице, но — все-таки…

Посреди улицы, почти не шатаясь, бултыхая сапогами по лужам, иду я, с храпящей горой на правом плече, горланю песню о солдате, возвращающемся с войны, справа и слева от меня, в четыре факела, топочут и подпевают невпопад подвыпившие провожатые, впереди, передо мной, бренчат и гудят, совсем уж непонятное, пьяненькие музыканты, а сзади, в темноте, густой толпой с криками вразнобой, бредут и падают, и приплясывают в дымину очумевшие гости… Забыв про осторожность и стыд, на ночную улицу, прямо под дождь, выбежало все женское и детское население деревни и тоже присоединилось к ликующему шествию…

Ах, хорошо бывает почувствовать себя человеком среди людей…

ГЛАВА 8

Я не верю. Ни во что, никому и ничему. Не могу и не умею. Всеневерие — такова скромная плата за обладание всеведением.

— Ой, это ты, Зиэль! Девы, смотрите, кто к нам пожаловал! Наконец-то! А я вот только-только о тебе подумала! Честно-пречестно! И вчера весь вечер вспоминала, даже в окошко высматривала: где, — думаю, — негодник этот пропал? Почему не хочет навестить своего рыжего бельчонка?.. И вот ты пришел, словно мысли мои прочел! О, боги!.. Никогда и ни с кем не было мне так хорошо, как с тобой, Зиэлюшка! Иди же ко мне, я хочу покормить тебя ягодками, которые сама собирала сегодня утром в саду, мечтая о нас с тобой… Сегодня я буду петь для тебя, танцевать для тебя, смотреть только на тебя!