Мост над бездной

Ворота оказались закрыты, и на душе у Ршавы от этого немного полегчало. Кто-то — скорее всего, Зауц — воспринял ситуацию всерьез. Тяжелые створки приоткрылись ровно настолько, чтобы впустить прелата и мага. Затем, покряхтывая от натуги, стражники-любители снова закрыли их и неуклюже опустили на место громоздкие запорные брусья.

— Как прошло дело, чародейный господин? — приветливо окликнул Кубаца один из ополченцев.

Ршаве он был знаком, во всяком случае в лицо. Он делал глиняные тарелки и горшки. Это у него получалось мастерски. А вот какой из него получился солдат?.. Это уж совсем другой вопрос.

Прежде чем ответить, Кубац быстро и вопросительно взглянул на Ршаву. Прелат кивнул — едва заметно, но четко. Если Кубац не скажет правду сейчас, она все равно всплывет, и довольно быстро.

Вероятно, поняв это сам, Кубац вздохнул и ответил:

— Боюсь, дело кончилось совсем паршиво. Варвары не только отбили наши чары, но и ударили в ответ так сильно, что мы не смогли отразить. Плохой оказался день, и кочевники даже сейчас движутся к городу.

— Да как такое могло случиться? — изумился гончар.

— Легче, чем любой из нас мог представить, — ответил Ршава. — Легче для них.

Кубац печально кивнул, соглашаясь.

Стражники у ворот заговорили между собой, и затем другой из них — столяр, знаменитый в городе не только прекрасной мебелью, но и веслами, спросил:

— Но если это так, что нам теперь делать?

Прелат и чародей переглянулись.

— Молиться, — ответил Кубац, опередив Ршаву. — Молиться и надеяться, что хотя бы молитвы нам помогут.

— Если не помогут молитвы, не поможет ничто и никогда, — заявил Ршава.

Кубац не пожелал уступить в споре. Если учесть катастрофу, постигшую чародеев и их спутников, его слова, пожалуй, прозвучали не так пугающе, как могли бы при других обстоятельствах:

— Я бы так сказал, святейший отец, — ответил он. — Судя по тому, что мы видели, есть вероятность, что не поможет уже ничто.

— Что молитва может сделать, она сделает, — сказал Ршава. — Я и весь наш город будем молиться так, как не молились никогда.

У Ршавы имелось немало поводов жаловаться на Скопенцану. Зима здесь была таким ужасом, о котором он и понятия не имел, пока не приехал на дальний север. Город, казалось прелату, отстал от времени на много лет. Даже местный акцент был старомодным. Суть большинства жалоб Ршавы сводилась к тому, что Скопенцана не столица. Однако на набожность горожан он не жаловался никогда.

Не мог он на нее пожаловаться и сейчас. Хотя после зимнего солнцестояния дни пошли в рост, они все еще оставались короткими и очень холодными. Тем не менее люди начали приходить в главный храм (и другие храмы города) задолго до восхода солнца. Ршава мог быть недовольным архитектурой главного храма: по сравнению со столичными он был и провинциальным, и архаичным — но не численностью и энтузиазмом прихожан.

Когда он направлялся по центральному проходу к алтарю, люди кланялись и очерчивали на груди солнечный знак Фоса. Ршава был облачен в свое самое роскошное одеяние — почти целиком из золотой парчи, богато украшенное рубинами, изумрудами, сапфирами и жемчугом. Пожалуй, оно было слишком роскошным для провинциального прелата — такие одежды подошли бы вселенскому патриарху.

(Он не будет думать об Эладе. Не будет… кроме тех случаев, когда не сможет не думать.)

Заняв свое место в центре, как он уже многие годы был в центре событий в Скопенцане, Ршава воздел к небесам руки и взгляд. Прихожане повторили его жест. Вместе со всеми он нараспев произнес символ веры:

— Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Видессиане произносили символ веры настолько часто, что иногда делали это формально, выговаривая слова, но не особенно прислушиваясь, не вдумываясь в их смысл. Но не здесь. И не сейчас. Каждый звук, вылетавший из каждого рта, наполнялся мучительным смыслом. Все в городе знали, что случилось с магами, выступившими против хаморов. После Ршавы и Кубаца лишь несколько из них вернулись в Скопенцану. Остальных в городе так и не дождались. Об этом тоже следовало задуматься.

Ршава опустил руки, и прихожане уселись на скамьи.

— Владыка благой и премудрый, — начал он проповедь, — мы знаем, что мы не безгрешны. Мы — мужчины и женщины, и поэтому Скотос искушает нас и делает хуже, чем нам следует быть.

Он повернул голову и сплюнул. Слушатели аккуратно сплюнули под ноги, чтобы не попасть на сидящих рядом.

— Но мы также знаем, о Фос, что всегда помним о тебе и что благость твоя написана на вратах наших сердец. И мы знаем, что дикие варвары, которые ныне терзают наши земли, не признают ни имени твоего, ни благости, что столь щедро проистекает из сердца твоего. Он творят зло ради зла. Они мучат нас и для развлечения своего, и во имя зла. И потому, если на то будет воля твоя, не подпускай их к нам. Отврати их к границам земли нашей, обратно в их бездорожную степь, где им самое место. Да будет так, о владыка благой и премудрый, если услышишь ты молитвы наши.

— Да будет так, — эхом отозвались прихожане.

Ршава продолжил молитву с искренностью и страстностью, каких никогда прежде не достигал. Он знал, что питает эту страстность, — страх. Отчасти этот страх предвидел то, что может произойти, если хаморы ворвутся в Скопенцану, а отчасти питался воспоминаниями о том, что сделали шаманы степняков с прелатом и видессианами, выехавшими на магическое сражение.

Если не считать Кубаца, Мефодия, Нигера и горстки других, жители Скопенцаны не разделяли — просто не могли разделить последний из его страхов. Они счастливцы, подумалось Ршаве. Но каждый человек в храме наверняка боялся осады. Уже многие годы Скопенцана не подвергалась нападениям. Однако боязнь врагов, готовых хлынуть в город через стены и ворота, жила глубоко в душе любого горожанина в Видессе.

Помня об этом, Ршава произнес:

— И мы молим тебя, о владыка благой и премудрый, чтобы укрепил ты десницы наши, дабы смогли мы оборониться от хаморов и отогнать их, воющих от поражения своего, коли хватит у них безрассудства напасть на нас. Да будет так, о Фос.

— Да будет так, — снова отозвались прихожане и осенили себя знаком благого бога.

— В доброте своей и милосердии, пошли нам помощь в горе нашем. Да наступит быстро конец раздору, вспыхнувшему в империи Видесс. И пусть автократор видессиан, наместник твой на земле, быстрее пошлет солдат, дабы избавить нас от варваров и защитить от всего зла. О благой бог, о свет вселенной, да будет так!

— Да будет так! — воскликнули прихожане.

Вслед за Ршавой они воздели глаза и руки к небесам в надежде, что Фос обратит на них внимание.

Когда служба закончилась, Ршава вышел в притвор к прихожанам, которые хотели поговорить с ним. Кубац серьезно поклонился ему:

— То, что молитва могла сделать, святейший отец, она, несомненно, сделала.

— Благодарю, — ответил Ршава.

— Стоит ли меня благодарить — это, наверное, уже другой вопрос, ибо кто знает, что может сделать молитва.

Произнеся эту загадочную фразу, Кубац снова поклонился и вышел из храма.

К прелату протолкался Зауц. Глаза эпарха блестели от восхищения.

— Вы умный человек, святейший отец, умнейший, — сказал он.

— Благодарю вас за доброту, почтеннейший господин, — ответил Ршава.

Зауц усмехнулся, как будто только что поймал жирную муху, принесенную ветерком.

— «Пусть автократор видессиан быстрее пришлет солдат», — процитировал он. — Воистину, пусть он поторопится! А вы ухитрились попросить его об этом, не называя имени. Хорошая работа! Воистину отличная!

— Как родственника Малеина, меня весьма заботит, кто именно правит империей. Но как прелата Скопенцаны, которой грозит опасность, меня это совершенно не волнует. Кто бы ни правил империей, пусть он пришлет солдат как можно скорее.

— Отлично сказано. — Зауц поклонился. Как и любому толстяку, ему пришлось для этого приложить некоторое усилие. Выпрямившись, он добавил: — Вы пример для всех нас.