Игры богов

* * *

Спустя пару часов, очистив от крови оружие, выстирав и высушив у печи перемазанную одежду, Вазгер снова направился к мертвому рогачу, чтобы вырубить из его головы самое ценное — рог. Воины заставы не стали делать этого, предоставив наемнику самому исполнить столь почетную роль. В конце концов, это именно он покончил с Острокрылом.

Не приближаясь, Вазгер обошел рогача вокруг, придирчиво осматривая птичий труп. Рогач был величиной доброго бычка, если не больше, а уж о размахе крыльев и говорить нечего. Правда, сейчас они не выглядели столь величественно — изломанные о землю кости взъерошенные, торчащие во все стороны перья… Клюв был широко открыт, острый язык вывалился наружу — он походил на короткую толстую палку, вымазанную лиловой и красной красками. Перья местами едва заметно шевелились — это обосновавшиеся на теле рогача паразиты никак не желали покидать привычное жилище. Торчащий промеж глаз рог уже не казался столь большим и красивым. Длиной он был едва ли в пол-локтя, чуть загнутый кверху и свитый будто из двух плоских половинок. Первоначально рог был белоснежным, но сейчас, вымазанный в крови и земле, он производил жалкое впечатление. Впрочем, для Вазгера особой разницы сейчас не было, он все равно не собирался забирать рог себе, ему нужно было только вырубить украшение Острокрыла из его головы.

— Тварь… — озлобленно пробормотал Вазгер и с непонятным остервенением обрушил тяжелый боевой нож на птичью голову.

Потом он еще раз рубанул ножом по основанию рога. Тот довольно легко отвалился и остался в руке наемника. Повертев его немного в руках, Вазгер швырнул птичье украшение стоящему рядом Окавану.

Оттерев руки предусмотрительно захваченной из дома ветошкой, Вазгер подмигнул Окавану:

— Давай, пиши свое письмо и говори, кому мне его отдать. Не хотелось бы мне слишком задерживаться.

Командир отряда призадумался, а потом махнул рукой:

— Я с тобой поеду, так оно верней будет. К тому же рог-то ты мне отдал, но позабыл, что для получения платы ты его показать должен будешь.

Вазгер согласно кивнул и пошел следом за Окаваном в деревню. Все складывалось как нельзя лучше — возможность получить хорошее место в войске резко возрастала. Наемник хотел было спросить Окавана, не сможет ли тот пристроить его в дворцовую охрану, но все же решил не искушать судьбу.

Тем временем они уже подошли к коновязи. Лошади косились на наемника и пытались отпрянуть — они не доверяли незнакомцу.

— Ты без коня, — не то спросил, не то подтвердил Окаван. — Плохо… Ладно, одного из наших возьмешь, ребята против не будут, все равно днем обратно вернусь.

Вазгер промолчал: да и что он мог сказать, если уже очень давно в его душе застряла самая настоящая неприязнь к лошадям. Впрочем, в седле Вазгер держался довольно уверенно.

— Верхом? — Вазгер вздохнул, однако выбирать не приходилось. До города пешком можно было добраться самое меньшее за два-три часа, а Окаван наверняка не согласится тащиться по грязи туда и обратно столь долгое время.

— Бери вот этого, пегого. — Окаван предпочел сделать вид, что не заметил колебаний наемника, и Вазгер был ему за это благодарен. — Конь Рокемтона, звать Тихоня. Имя, конечно, содержанию не соответствует, но этот, по крайней мере, к чужим терпимее, чем остальные. Лучшего предложить не могу, уж не обессудь.

— Ничего, я не привередливый, — с сомнением в голосе ответил Вазгер, отвязывая коня. — Хозяин возражать, надеюсь, не станет?

— Не станет, ничего, — послышался с крыльца голос одного из воинов. — Только учти, Окаван: назад коня не вернешь, своего мне отдашь. На нового у меня сейчас денег нет.

— Приведу, не бойся, — заверил Рокемтона командир, а затем снова обратился к Вазгеру:

— Поскачем быстро, надеюсь справишься: я и так приказ нарушаю, отряд оставляя.

Вскочив в седло, Окаван поманил за собой Вазгера, а сам тем временем выехал на середину улочки. Вазгер не торопился. Подержав некоторое время поводья, он взъерошил коню гриву и похлопал его по морде, как бы прося прощения за то, что отнимает его у истинного владельца. Тихоня скосил глаза-вишни и окинул Вазгера безразличным взглядом, от которого наемнику сразу стало спокойнее. Наемник не стал заставлять командира отряда поторапливать его и, примерившись, вскочил в седло.

— Не так плохо, — одобрительно кивнул Окаван и дал коню шпоры. Скакун взвился на дыбы и, громко заржав, понесся по дороге, копытами разбрызгивая грязь. Тихоня, чуть взбрыкнув, поскакал следом за конем Окавана. Наемник нагнал его и старался больше не отставать.

— Я так и не успел тебя спросить, есть ли у тебя какой-нибудь чин?

Окаван обернулся:

— Что сказать? Я никогда не был сотником, как ты… Даже и десятником не был, хотя в моем возрасте давно пора было дослужиться — чай не первый год в войске.

— Тогда откуда же у тебя такие знакомцы, что меня на хорошее место поставить могут? — недоуменно спросил Вазгер.

— Ну, насчет знакомца — это дело прошлое, мы начинали с ним вместе. Он как-то сразу наверх пошел. Десятником стал, затем — сотником. Так вот и разошлись мы. Он-то меня потом к себе звал, чином заманивал. Но я по-первости отказывался — мне с ребятами расставаться как-то не хотелось, я в хорошем отряде тогда служил. А там пошло-поехало: то одна война, то другая — мне уже не с руки о переводе было просить, вроде как трусость проявлять… С поля боя да под теплое крылышко.

Вазгер согласно кивнул. Он-то, проведший столько лет в различных армиях, на службе у разных королей, как никто другой знал, сколь трудно заставить считаться с собой тех, кто выше тебя, у кого власти хоть чуточку, но больше.

— И никогда не возникало желания официальную должность получить? — подумав, спросил Вазгер.

— Соблазн был, не стану отрекаться, — пожал плечами командир отряда. — Да, честно говоря, руки все как-то не доходят. Может, когда королю Сундарама задницу надерем, я и потребую, что мне по праву полагается.

— Что-то я уверенности в победе не слышу. — Вазгер мгновенно посерьезнел, различив в голосе Окавана хорошо знакомые нотки, возникающие когда говорят, одновременно пытаясь убедить себя в собственной правоте.

— Есть причина, — поразмыслив немного, ответил Окаван. — Армия Мэсфальда уже далеко не та, что прежде. Как-никак три войны с едва ли полугодовыми перерывами бесследно не проходят. Толком раны-то зализать времени не хватает. Люди устали безмерно, им отдых нужен. Кое-кто дома уже второй год не был, командование не отпускает… Благо дисциплина в армии еще есть — воины держатся как могут, сами все понимают, но и их терпение не безгранично.

Вазгер согласно и задумчиво кивал, слушая Окавана. И с этим явлением он был знаком тоже не понаслышке. Уставшая армия гораздо страшнее, чем самый жестокий враг, поскольку она попросту непредсказуема. Наемнику не нужно было объяснять дальнейшее, и Окаван, хорошо понимая это, замолчал. Так они и ехали в тишине, пока командир снова не заговорил:

— Судя по всему, мои слова тебя не отпугнули. Если бы ты сейчас направился в Золон, я даже не стал бы тебя останавливать, хотя ты и перешел бы к врагам, — я бы понял тебя…

Вазгер придержал коня и подождал, пока Окаван, ускакавший немного вперед, развернется и приблизится снова.

— У наемников есть свой Кодекс Чести, — медленно и с расстановкой произнес он, пристально глядя Окавану в глаза. — У настоящих наемников, а не у мрази, ищущей, где бы урвать кусок пожирнее. Мы никогда не меняем принятых решений и умрем, защищая того, кто заплатил нам за это, даже если противник предложит гораздо больше.

Рука снова машинально потянулась к скрытому под курткой шраму, но Вазгер заставил себя забыть о нем…

— Но ведь ты же еще не принят в наше войско, — тем же холодным и почти лишенным эмоций голосом ответил Окаван. Наемник лишь качнул головой.

— Ты не понимаешь. Для нас договор вступает в силу не с момента, когда в руку ложится кошель с деньгами, а с той минуты, когда было принято решение. Это закон, предписанный нашим Кодексом. Изменить принятое решение означает — предать. Предать не только товарищей по оружию, но в первую очередь самого себя.