Бродяга. Путь ветра

Ах, да:

«…Плащ — тот самый, по которому Бродягу можно узнать где угодно…»

Опять не то.

«… По которому Бродягу узнают только тогда, когда он ушел — оставив врага обессиленным, разбитым, едва способным дышать; но почти всегда — живым».

Почти всегда.

Ян огляделся.

Разбойники-ургаши, тела которых вповалку лежали на обочине, были не худшими среди местного лихого люда — впрочем, и не лучшими. Кряжистый вожак в обитой железом кожанке третьего дня вырезал всю семью проезжего торговца — без жалости и без злобы, просто так, чтоб не мешали делить добычу. Тем самым кривым отточенным ножом, рукоять которого торчала теперь у него же под левым ухом.

Да и подельники его — ныне покойные — были не чище… Кто, в конце концов, просил нападать скопом на одинокого путника?

Ян вины не чувствовал и, казалось бы, не пытался оправдываться.

Беда была в ином: он убил там, где вполне мог без этого обойтись — без смысла и необходимости. И не первый раз.

И еще одно: дорога — которую так же, без смысла и необходимости, топтали его сапоги — перестала быть Дорогой. Перестала уже давно.

Наскоро схоронив убитых, Ян вышел на большак и с минуту раздумывал — куда идти? И какая, собственно, разница?

Потом, словно вспомнив что-то, зашагал на запад, к городу.

Туда, откуда пришел.

По вечерам проспект Золотых Львов был почти таким же, как полтора столетия назад, когда Эмми Тамр еще был империей, а Кэйм-Батал — ее столицей. Фонари заливали мостовую мягким теплым светом, игравшим на серебре пряжек, эфесах мечей и кирасах стражи, на застежках плащей местных гуляк — и граждан вполне солидных, которые просто возвращались домой в сумерках и зашли по дороге в «Изобильную Лозу», пропустить по стаканчику динвальского и вспомнить добрые старые времена. Времена, когда народу в таверне было вдвое больше, когда вместе с вином душу грели свирель, скрипка и бронзовокожие танцовщицы из Лэлим-Дэйна… да и вино тогда было — не чета нынешнему…

Но Яну там было бы нечего делать даже тогда.

Очередной патруль миновал его, в упор не заметив. Почему-то последнее время Бродягу это не радовало — напротив, создавало острое и очень неприятное ощущение собственного отсутствия.

Поправив суму, Ян направился к вывеске в виде щита, стебельчатая вязь на котором складывалась в три слова: «Клинки и кольчуги».

Остановившись перед узкой кованой дверью, он потянулся было к молотку, но заметил: не заперто. Более того — меж дверью и косяком оставалась тонкая, с волосок, щель.

Дверная ручка, выкованная наподобие рукояти меча, удобно и, как всегда, непривычно легла в ладонь, оказавшись неожиданно теплой. Из-за двери послышалось:

— Заходи, Йиссен.

Йиссен — «Ветер» — его называли только двое: Линн Квелль, лучший оружейник столицы, и его брат Антар, мастер Школы Торинга — наставник Яна, отдавший за ученика жизнь.

Линн сильно изменился за эти годы. Волосы, которые он подстригал не так часто, как стоило бы, стали заметно реже, а седина в них — намного гуще. Тонкое осунувшееся лицо изрезали морщины. Он, как и прежде, брился каждое утро, но к полудню щетина пробивалась вновь — жесткая, поблескивающая серебристой проволокой. На руках четче проступило переплетение жил. Только рост да ширина плеч напоминали прежнего Линна, да еще глаза — за толстыми стеклами громоздких очков — оставались теми же: молодыми, небесно-синими.

Он не удивился — как не удивлялся и сам Ян тому, что заблаговременно открывала ему Дорога. Не сказал ни слова — лишь улыбнулся и жестом пригласил пройти.

— Как ты? — спросил он тихо, проводив Бродягу в уютную маленькую кухню.

— Неплохо, — отозвался Бродяга чуть торопливо. — Садма, Сероземье, Тиндевальское нагорье…

«Война, проклятие Вэйлэ, моровые поветрия», — повторило шепотом эхо, невесть как приютившееся в кухоньке, где и двоим-то было тесно. Ян прислушался и грустно улыбнулся:

— Все как обычно, Мастер… как обычно, Линн. Только устал я очень. Долгая выдалась Дорога.

Линн поднял кустистые седые брови. На огне запел закопченный чайник. Хозяин, опережая гостя, шагнул к столу и смахнул крошки в ладонь. Улыбнулся:

— Я нынче один на хозяйстве. Перекусим, чем есть. Гленна уехала дочери помогать — я дед… со вчерашнего дня.

На столе появились две узорчатых пиалы, хлеб, мед в глиняной миске. Повеяло домом. Молча сели за стол, в тишине посидели минуту, прежде чем приступить к трапезе — тоже молчаливой. И только когда оба допили до половины ароматный травяной настой, Линн проговорил:

— Дорога меряется не ногами — да и не головой, пусть на ней и серебряный обруч. Сердцем ее меряют, Йиссен. А ты свое словно оставил где-то… Тяжело, поди, без сердца?

И тогда заговорил Ян — да так, что уже не мог остановиться.

Хозяин слушал молча — только время от времени наполнял пиалу Бродяги.

— Я ушел… Не знаю, почему, — закончил Ян. — Тогда я думал, что возвращаюсь на Дорогу. А оказалось — Дорога оставила меня с того самого утра… Горько мне, Линн. Горько и пусто.

Линн молчал. Тени — светильники в углах комнаты зажглись сами — сделали морщины на лице оружейника резче. За окном стихал гомон толпы, замирали шаги — город, устав от себя, засыпал.

— Какая она? — неожиданно спросил Линн.

— Нежная — и сильная, — тихо проговорил Ян. — Красивая — и иногда страшная. Похожая на ветер — и на пламя. И еще… еще — на летнее солнце…

Эхо, клубочком свернувшееся в углу под светильником, вздохнуло — за миг до того, как это же сделал Линн.

— Возможно, ты тогда пришел к повороту, Йиссен. Там могла начаться новая страница твоей истории — написанная не только тобой. И Дорога твоя стала бы иною. Скажи… ты выбрал то, что больше ценил? Или — просто отказался выбирать?

Ян задумался. Потом промолвил, не отрывая взгляда от пиалы:

— Я выбрал то, к чему привык. И ушел от того, чего испугался.

— «Дорога, не имеющая конца…» — произнес тихо Линн.

— «…лишена и смысла», — продолжил без запинки Бродяга, лишь потом поняв, что сказал.

— Вспомни, Антар говорил тебе: обруч не сделает тебя волшебником. Он вообще не может тебя сделать кем-то. Только ты сам. Кто ты сейчас, Ян?

И привиделось Бродяге:

Зеркало.

Рама — черная, строгая, остроугольная — странно похожа на очертания Врат.

Стекло — волнующийся туман… или нет его?

А в зеркале — воин.

Закованный в сверкающий панцирь.

С огненным клинком в правой руке и щитом из вечного льда — в левой.

Неуязвим и самодостаточен.

Мечта? Или… кошмар?

Ведь где-то там, за непроницаемой броней — он сам.

Словно призрак, блуждающий по огромному пустому замку, неспособный найти в нем себя самого.

Сквозь пелену видения донесся спокойный голос Линна:

— Ты не найдешь, прежде не утратив. Не наполнишься, пока не опустеешь до дна. Не испытаешь счастья, не пережив прежде боли — сполна.

Крепкие мозолистые ладони легли на плечи Бродяги.

— Я оставлю тебя. Спи крепко. Надо отдохнуть… ведь завтра — начало новой Дороги.

«Даже если уходишь насовсем, не сжигай за собой мосты. Пусть лучше пройдет по ним еще чья-то Дорога. И потом — никогда ведь не знаешь наверное, куда придется идти тебе самому…»

Ян не мог вспомнить, кто именно сказал это и когда. Но кто бы это ни был, он оказался прав. Еще совсем недавно он и подумать бы не мог, что лодка, укрытая давным-давно в приречном ольшанике, вновь ему пригодится.

Сизой лентой в обрамлении сумрачных лесистых берегов уходит за горизонт река Вельта, что на языке поселенцев Рэль-Итана, Древесного пояса, означает «Тихая». Неслышной тенью скользит по ней челнок — и не заметишь сразу, что против течения. Дремлет на корме, завернувшись в плащ, усталый Бродяга. Дремлет ли?