Призраки грядущего

«Ты лишил его не только жизни, но и достоинства», — сказал регент.

«Если бы я мог, ваше высочество, я бы последовал за ним в ад и убил его душу», — ответил Чареос.

В тот же день он пришел на могилу Атталиса.

«Ты отомщен, мой друг, — сказал он. — Он умер так же, как и ты. Не знаю, важно ли это тебе, но я помнил твои уроки и не позволил ненависти овладеть мною. Мне кажется, ты гордился бы этим. — Чареос умолк, и его глаза наполнились слезами. — Ты был мне отцом, Атталис. Я не успел сказать тебе, как много ты для меня значил, и поблагодарить тебя за твою дружбу и поддержку. Я делаю это теперь. Покойся с миром, друг мой».

Четверть века спустя, около хижины Финна, Чареос, Мастер Меча, заново оплакивал старика, а с ним крушение своих надежд и мечтаний.

Атталис всегда говорил, что когда-нибудь они вернутся домой и вернут себе все, что потеряли. Оставшись один, Чареос рассмотрел эту мечту в холодном свете рассудка — и безжалостно отрекся от нее.

Чареос, Мастер Меча, отер глаза краем плаща.

— Что бы ты сказал о том, что мы задумали, Атталис? — прошептал он. — О поисках дочери свинопаса? Я прямо-таки слышу твой смех.

Он вернулся в хижину. Огонь в очаге угасал, но было тепло и уютно. Киалл и Бельцер спали у очага, Маггриг — на кровати у дальней стены. В задней комнате горела лампа. Чареос заглянул туда. Финн сидел с ногами на верстаке, обстругивая перья для новых стрел.

— Не спится мне что-то, — сказал Чареос, садясь напротив охотника.

Финн опустил ноги на пол и потер глаза.

— Мне тоже. К чему бы это?

Чареос пожал плечами. При свете лампы Финн казался старше — лицо его словно вырубили из тикового дерева. Глубокие тени скрывали глаза и шею, серебряные нити выделялись в лохматой бороде.

— Кому как не тебе вкушать покой, дружище? — сказал Чареос. — Здесь, в горах, ты вольная птица, и земли у тебя побольше, чем у иного короля.

— Для мальчика это не жизнь, хотя он не жалуется.

— Твоему мальчику добрых тридцать шесть годков. Если ему не по душе такая жизнь, он достаточно взрослый и достаточно мужчина, чтобы сказать об этом прямо.

— Возможно, — задумчиво протянул Финн. — А быть может, нам и впрямь пора сдвинуться с места.

— Такой красоты ты нигде больше не найдешь, Финн.

— Знаю, — буркнул охотник, — но суть не в этом. Я чувствую, что старею, Чареос. Кости зимой так и ломит, да и глаза уже не те. Моя смерть не за горами. Я не хочу, чтобы... Маггриг оставался здесь один. Сам я не слишком жалую людей. Скверное, наглое отродье — только и на уме у них что воровство, ложь да клевета... Но это я — а Маггриг, он ладит с ближними, любит общество. Пора ему сызнова научиться жить с людьми.

— Подумай еще, Финн. Здесь ты счастлив.

— Был счастлив. Но ничто не длится вечно, Мастер Меча. Ни жизнь, ни любовь, ни мечта. Надо признать, что я получил от всех трех больше, чем мне причиталось, и удовольствоваться этим.

— И как же ты намерен поступить? Финн посмотрел Чареосу в глаза:

— Я никогда не имел много друзей — да, думаю, никогда в них и не нуждался. Но ты и тот жирный боров мне все равно что родня. Мы пойдем с вами... если примете, конечно.

— Можешь не сомневаться — примем.

— Вот и хорошо, — сказал Финн и встал. — Как гора с плеч свалилась. Может, мы даже найдем эту девушку, кто знает?

Цудай следил за торгами без особого интереса. Ему не нравились бледнокожие готирки с холодными голубыми глазами и раздутыми, как коровье вымя, грудями. Отвернувшись от окна, он обратил взор на темноволосую женщину, сидящую на крытом атласном диване. Вот настоящая надирская красавица.

Он увидел ее впервые, когда Тенака-хан привез ее в Ульрикан — четырнадцатилетнюю, с золотистой кожей и гордыми глазами. Цудай, всегда почитавший гордых женщин дьявольским отродьем, почувствовал желание исхлестать ее кнутом, заставить склониться к своим ногам. Испытанное тогда возбуждение снова отозвалось в нем.

Он сел рядом с ней. Она отодвинулась с легкой улыбкой, и он побагровел, но принудил себя успокоиться.

— Твой брат Джунгир шлет тебе привет. Он надеется, что ты в добром здравии. Я передам ему, что это так, ибо никогда еще не видел тебя более прекрасной, Танаки.

— Почему бы мне не быть в добром здравии? Разве Джунгир сослал меня в эту пустыню затем, чтобы я могла вдоволь дышать свежим воздухом?

— Он сделал это для твоего же блага, принцесса. Ходили слухи о заговоре, и мы опасались за твою жизнь.

Она залилась мелодичным смехом, от которого Цудаю отнюдь не стало легче. Их взгляды встретились, и ему впервые показалось, что она улыбается ему с искренней теплотой.

— К чему играть в эти глупые игры, Цудай? Здесь никого больше нет, а мы с тобой отлично знаем, почему мой брат отправил меня сюда. Он убил своих родных братьев, а может быть, и отца. Почему он не убил заодно и сестру? Я скажу тебе почему. Потому что я — единственная надежда надиров получить наследника-мужчину. Джунгир, при всем своем мастерстве в обращении с лошадьми и оружием, бесплоден.

Цудай побелел.

— Ты не должна так говорить! Если бы я повторил это хану...

— Ты не отважишься произнести это вслух, хотя бы и с чужих слов. Зачем ты, собственно, приехал, Цудай?

Он подавил свой гнев, чувствуя себя неловко в парадных доспехах, подобающих его званию. Он хотел отстегнуть свой черный с серебром панцирь, но Танаки остановила его:

— Нет, не снимай. Это неприлично.

— Неприлично? Что ты знаешь о приличии? Ты сменяешь одного любовника-варвара за другим. Особе твоего рода не подобает вести себя так.

Танаки встала, закинула руки за голову и потянулась всем своим стройным, гибким телом. Короткая шелковая туника приподнялась, обнажив гладкие золотые ляжки.

— Ты нарочно разжигаешь меня, — вскричал возбужденный Цудай, вскочив на ноги.

— Тебя и вулкан не разожжет. В последний раз спрашиваю: зачем ты здесь?

Он посмотрел тяжелым взглядом в ее лиловые глаза, подавляя желание ударить ее, заставить упасть на колени.

— Твой брат пожелал узнать о твоем здоровье, только и всего. Что в этом необычного?

Она снова засмеялась — эти звуки жалили его подобно рою пчел.

— Мое здоровье? Как мило с его стороны! Я видела, как твой помощник осматривал новых рабынь. Великий воин Цудай опустился до покупки наложниц? Пришлась ли тебе какая-нибудь по вкусу, Цудай?

— Я не нахожу их привлекательными, хотя одна или две могли бы подойти. Но ты неверно судишь обо мне, Танаки. Я приехал сюда лишь ради случая поговорить с тобой. Ты знаешь, сколь гибельно твое положение. Знаешь, что смерть угрожает тебе ежечасно. Четыре года назад тебе представлялась возможность стать моей женой. Теперь я снова предлагаю тебе это. Согласись, и ты будешь в безопасности.

Она подошла поближе, обдав его ароматом своих духов, положила руки ему на плечи и пристально посмотрела в его темные раскосые глаза.

— В безопасности? Это с тобой-то? В прошлый раз, когда ты искал моей руки, я отнеслась к этому со всей серьезностью и заслала шпионов в твой дворец, Цудай. Все твои жены ходят в рубцах от кнута. Я знаю, чего ты хочешь, — с хрипотцой прошептала она, — да только не видать тебе этого! — Снова услышав ее смех, Цудай замахнулся, но она проворно уклонилась и опять подступила к нему. Цудай замер, ощутив у шеи острие кинжала. — Я могла бы убить тебя сейчас.

Он засмеялся в свой черед и отвел ее руку.

— Однако ты хочешь жить, не так ли? А моя смерть не сошла бы тебе с рук. Я предлагал тебе замужество, Танаки. Теперь я подожду. И когда твое время придет, не кто иной как Цудай, возвестит тебе об этом. Никого иного, как Цудая, ты будешь молить о пощаде. И скажу тебе сразу: твои мольбы не будут услышаны. При следующей нашей встрече ты будешь не столь надменна.

Воин повернулся и вышел. Танаки спрятала свой маленький кинжал и налила себе вина.

Глупо было сердить Цудая. Он самый доверенный советник Джунгир-хана, и полезнее было бы завоевать его дружбу Но Танаки не выносила этого человека, холодного сердцем и подлого. Ее отец, Тенака, тоже ему не доверял. «Я не имею ничего против мужчины, который держит своих домашних в строгости, — говорил Тенака дочери, — но тому, кто не способен управиться с женщиной без кнута, нет места у меня на службе».