Найдена

– Ты лежи. Лежи… Лежи…

Под его монотонный шепот я уснула. Проснулась же от звуков незнакомого громкого голоса. На сей раз память мгновенно подсказала все происшедшее. Не открывая глаз, я слушала.

– Значит, ты просишь ее у меня? – сказал незнакомец.

– Да, светлый князь, – ответил Турчин.

– Но ты ничего о ней не знаешь. Может, она беглая или у нее уже есть муж.

– Нет!

Незнакомец засмеялся:

– Ты горяч, Турчин. Девка красива, не спорю, но у нее должны быть родичи. Они вправе решать ее судьбу. Ей многое пришлось пережить…

– Но, светлый князь, твоя воля выше!

– Не спорь!

Заскрипели половицы. Шаги и голоса стали удаляться. Я открыла глаза и покосилась вслед уходящим. Их было много, но Турчина я узнала сразу, как и того, который приказывал.

– Сначала мы дойдем до Киева и я встречусь с братом, – говорил он. – Святополк должен понимать…

Да это же Глеб, муромский князь, к которому я опоздала!

В памяти всплыл задумчивый голосок мана: «Посмотрим, посмотрим…» – и все мгновенно встало на свои места: и появление печенегов, и их странные поступки, и мое столь чудесное спасение. Ман завлек степняков в глубинку Руси! Недаром его имя идет от обмана да наваждения. Его колдовское умение свело меня с печенегами. Он услышал мое «княжьи ладьи не догнать, как ни старайся» и привел меня к муромскому князю. Жестоко, бездушно, окольным путем, как и полагается нечистой силе… Теперь на его и моей совести смерть Силы с дочерьми, теперь мне грех смолчать.

– Князь! – крикнула я.

Боль сдавила горло, и крик получился слабым, похожим на мяуканье простуженной кошки, однако Глеб услышал и обернулся.

– Она что-то сказала, – произнес он.

Люди вокруг него тоже стали оборачиваться. Но я видела только лицо князя – узкое, с острыми скулами и сросшимися на переносице темными бровями.

– Не ходи к Святополку, князь, – зашептала я. – Он убил Бориса… Он замышляет… Убьет…

– Что она бормочет? – Глеб шагнул ко мне. Турчин опередил его и склонился ухом к моим губам:

– Что ты сказала?

Сил осталось совсем немного. Меня беспощадно тянуло в темноту. Голос срывался.

– Киев… Нельзя… Святополк… Убийца! Борис…

Если Турчин и расслышал, то немногое. Он отыскал мою руку и сжал запястье.

– Что она говорит? – повторил Глеб.

Господи, ну почему он ничего не слышит?! Ведь я же кричу! Кричу!!!

Где-то вдали забухали тяжелые шаги. Приблизились. Дверь распахнулась. Я не увидела вошедшего, но услышала его взволнованный голос.

– Враги, князь! – кричал он. – Враги!

– Тише, – одернул Глеб. – Какие враги? Печенеги?

– Нет… – Вошедший замялся. – Не знаю… Они странные. По виду «наши, но на щитах нет знаков. Они напали на первую ладью…

Я закрыла глаза и отвернулась к стене. Глеб был обречен. Окаянный князь прислал за ним своих убийц.

– Скажи Локку и Скуле, пусть отводят ладьи от берега, – направляясь к выходу, приказал Глеб.

– Локк уже не успеет. Только мы, – долетел голос вестника, а потом дверь хлопнула и наступила тишина.

16

Ладья Глеба попала в ловушку. Прошло уже два дня, а мы все стояли посредине реки. Справа виднелся заросший осокой болотистый берег, слева дымили костры и торчали острые верхушки походных шатров, а впереди, не более чем в версте, узкая река оказалась перегорожена завалами. Самые нетерпеливые воины Глеба требовали повернуть назад, но князь упрямился. Среди желающих повернуть к Смоленску был и Турчин. Он служил поваром Глеба, но на советах имел право голоса.

– Припасы кончаются, – угрюмо твердил он князю, – скоро сами себя станем жрать. Нужно поворачивать.

– Подождем, – неизменно отвечал Глеб. Чего он ждал, никто не ведал. Турчин злился, но терпел.

Моя рана оказалась неглубокой и быстро заживала, однако я не любила болтаться наверху и отсиживалась под палубой. Турчин часто заходил ко мне, и с каждым разом его появление становилось все менее приятным. То ли бедняга издергался в спорах с князем, то ли боялся осадивших ладью врагов, но в его зеленых глазах часто появлялся лихорадочный блеск, а речи напоминали бред больного.

– Ты так красива, – прожигая меня взглядом, бубнил он. – Ты будешь моей…

Я пыталась отшутиться, но мое упрямство только раздражало его.

– Я оказываю тебе честь! Мой род никогда не допустил бы подобного, однако я… – И он начинал бормотать о своей любви, моей красоте, неведомых врагах на берегу и глупости Глеба.

Турчину не нравились долгие раздумья князя, как не нравился и его отказ отдать меня. Однако Глеб был прав: в настойчивом желании воина обладать мной было что-то безумное…

Наконец на третий день осады Глеб решился направить к осаждающим своего посланца. Он хотел договориться. Турчин вызвался первым. Рано утром воины спустили с ладьи плот, Турчин спрыгнул на него, оттолкнулся от ладьи веслом и скрылся в тумане. Вернулся он поздно вечером и, перебросившись с князем парой слов, вошел ко мне.

На сей раз я испугалась. Турчин походил на безумца. Его щеки полыхали странными пятнами, а глаза бегали по сторонам, чуждаясь моего взгляда. Я с трудом удержалась от желания выставить повара вон.

– Ты ждала меня? – хрипло поинтересовался он с порога.

Я пожала плечами:

– Все ждали…

Он кивнул. Даже в этом коротком жесте было что-то чужое. На всякий случай я отодвинулась подальше и плотно запахнула на груди подаренную князем телогрею. Турчин уселся на край моего ложа и принялся перебирать бахрому одеяла.

– Что там было? – чтоб не молчать, спросила я. – Что это за люди?

– Люди? – Он, на мгновение взглянул мне в глаза, а потом отвел взгляд и вздохнул: – Люди как люди… Разбойники. Они даже не стали со мной разговаривать.

Я сжала кулаки. Он лгал! Там на берегу стояли лагерем воины Святополка! Я ведала об этом лучше, чем кто-либо другой.

Казалось, он почувствовал мое неверие и поднялся:

– Ладно. Отдыхай.

Дверь за ним закрылась, а я в недоумении откинулась на подушки. Еще никогда Турчин не уходил от меня так быстро. Куда подевалось его многословие? И почему он соврал о разбойниках на берегу?

За невеселыми мыслями я не заметила, как заснула. Мне приснился Старик. Он улыбался, покачивал седой головой и почему-то грозил мне пальцем.

Среди ночи меня разбудили истошные крики.

– Князь! Князь мертв! – орали снаружи.

Я вскочила и выбежала на палубу. Навстречу попался какой-то дружинник.

– Что?.. – начала я, но он отмахнулся:

– Не видишь?!

Я видела, но не понимала. Люди с факелами и обнаженным оружием метались по палубе, кричали, выли и толкали друг друга. На корме, в окружении испуганных и недоумевающих воинов, лежал Глеб. Глаза князя были закрыты, синие губы сжаты в ровную полоску, а блики огня прыгали по спокойному лицу. Окаянный убил еще одного брата…

– Князюшка… – жалобно застонал кто-то из воинов, и, словно сочувствуя ему, река озарилась тысячами искр.

Вода вспенилась и заплескалась острыми черными пиками. Откуда-то снизу, из самой речной глубины, взметнулись тяжелые железные крючья. Они впились в доски и сдернули ладью с места. Тело Глеба перекатилось на бок. Люди попадали друг на друга. Я шлепнулась спиной о борт и вцепилась в палубу. Рядом громыхнуло. Мелкие щепки полетели мне в лицо. Железный зубастый крюк вонзился в палубу, чуть не пропоров мою ладонь.

«Господи, Господи…» – молила я. Ладья дергалась и стонала. Воздух разрывался от воя нападающих. Мимо топали чьи-то ноги, над головой раздавались крики и звон оружия.

«Святополковы слуги перебьют всех, – вдавливая в борт ставшее вдруг невероятно огромным тело, думала я. – Бежать… Отсюда нужно бежать!»

Битва переместилась на нос. Пользуясь затишьем, я поднялась на ноги и перевесилась через борт. Внизу, в темноте, на прочном канате покачивался плот.

«Они пришли на плотах, – – догадалась я. – И они знали, что князь умрет. Стояли на своих плотах возле ладьи и ждали сигнала».