Ведьмин век

е, громче ухал барабан. Рокотало небо, натянутое на деку. Та, что шагала сейчас по дороге, была в своем праве. Безраздельном и полном.

И, не сбиваясь с шага, она переступила через упавшего человека.

И спустя секунду – спустя тонкую мембрану, прорванную ее телом – забыла и больше никогда не вспомнила, и не задалась вопросом, остался ли он в живых.

* * *

Самым трудным оказалось выбраться из города, и он кружил в полной темноте, объезжая завалы, минуя развалины, кашляя от вездесущего дыма; дух, сравнимый лишь с запахом бойни, то удалялся, то приближался вновь – пока под колеса «графа» не легла наконец бетонная, прямая, почти свободная дорога, и тогда Клавдий Старж, никогда не гонявший машину, со спокойной совестью вдавил педаль в пол.

Впереди, чуть правее, полыхала ферма – свет от чудовищного костра упирался в небо, искры ложились на ветровое стекло, прижимались к нему с потоком ветра, вспыхивали в последний раз и оборачивались черными хлопьями копоти; далекое огненное чудовище стояло, опершись руками в бока, разметав по ветру неопрятную бороду, и провожало взглядом единственную осмысленную точку на всем протяжении трассы – несущегося в неведомое «графа». Клавдий неприятно оскалился.

Мира больше не существовало. Ничего, что он привык считать средой своего обитания, больше не существовало; привычное и незыблемое поднялось на дыбы, над человечеством висела опрокинутая воронка, медленно проворачивался черный смерч, и, захваченные его чудовищным притяжением, по воздуху летели законы и привязанности, устои и обычаи, живые коровы, обломки зданий, вырванные с корнем деревья, вырытые из могил гробы…

Клавдий давил и давил на педаль, а, когда дальний свет фар выхватывал впереди препятствие – опрокинутую машину, брошенный беженцами скарб или распластавшееся на дороге тело – до хруста стискивал зубы и сливался с машиной, послушной, верной, безропотно готовой на любой маневр…

Потом он понял, что уклоняется от направления, и свернул с дороги. Путь ему освещала горящая бензоколонка, и горящий поселок, и догорающая в отдалении рощица; маневрируя между пожарищами, он вскоре выбрался на другую дорогу, грунтовую, развернулся на ней и снова вдавил в пол послушную педаль.

Машину трясло. Машина уже стонала; с некоторых пор Клавдию не давал покоя сверлящий взгляд, и он не сразу сообразил, что это смотрит, не мигая, низкая желтая луна.

Дорога сделалась совсем уж разбитой, и ему пришлось сбавить ход, чтобы не свернуть раньше времени шею. Из-под обломков какого-то деревянного строения вырвалась белая курица и, явно лишившись рассудка, кинулась на ветровое стекло машины, ударила по нему крыльями и клювом, не жалея разлетающихся перьев, с ненавистью глядя на окаменевшего за рулем человека…

У колодца сидел, запрокинув голову, мертвец. Смотрел студенистым, неподвижным взглядом; Клавдий отвернулся.

Через полчаса разбитая дорога вывела «граф» на осевое шоссе, бетонированное, Клавдий, кажется, даже помнил номер этой дороги; дух матери-ведьмы был здесь