Наследие. Трилогия (ЛП)

Она улыбнулась, как бы подтверждая мои худшие опасения.

– Да, – сказала она. – Да. Это вполне может означать, что некий бог вот уже пятьдесят лет трудится над тем, как бы всех нас истребить.

Я вскочил и принялся расхаживать по комнате. Мне вдруг сделалось тесно и душно в оболочке смертного тела и захотелось сбросить его.

– Если бы я желал поубивать Арамери, я бы уже это сделал! – рявкнул я. – Я бы заполонил весь дворец мыльными пузырями и завалил его игрушками для ванны. Устроил бы во всех полах ловчие ямы с острыми шипами на дне и спрятал их под коврами. И возжелал бы, чтобы все Арамери младше двенадцати лет свалились в них и погибли! Знаешь, я и сейчас вполне могу это устроить!

И я резко обернулся к ней, предлагая усомниться в услышанном.

Но Шахар лишь кивнула – устало, без улыбки:

– Знаю, Сиэй.

Такая покорность обеспокоила меня. Я не привык видеть ее в подобном отчаянии. И не привык воспринимать Арамери – одного из них или всех – как беспомощных и беззащитных.

– Йейнэ запретила нам мстить Арамери, – тихо проговорил я. – Не из сочувствия: она вас ненавидит точно так же, как и мы все. Она просто не хотела, чтобы повсюду разразилась война и…

Ибо Арамери, при всем их непотребстве, оставались единственной силой, способной удержать мир от сползания в хаос междоусобиц. И даже Нахадот был в этом с ней согласен. А мои братья и сестры не дерзали перечить ей. Или как?

Я поспешно отвернулся и отошел к окошку, чтобы не показать Шахар своего страха.

Она вздохнула и поднялась:

– Мне пора. Мы отбываем заранее, чтобы обмануть возможных убийц. – Тут она помедлила, наконец-то заметив мое молчание. – Что такое, Сиэй?

– Ступай, – негромко проговорил я.

За окном, окрашивая небо алым, клонилось к закату солнце. Ощущал ли Итемпас – где бы он сейчас ни был – окончание очередного дня примерно так же, как Нахадот, некогда умиравший с каждым рассветом? Испытывал ли он ужас перед наползающей темнотой? Угасал ли постепенно, как эти краски в небе, пока душа не погружалась во мрак?..

Между тем Шахар, не дождавшись ответа, направилась к выходу, и я встрепенулся, снова начав думать.

– Шахар, – сказал я, и она остановилась. – Если что-то случится, если тебе будет грозить опасность… просто позови меня, хорошо?

– Мы ни разу не проверяли, сработает ли…

– Сработает. – Я чувствовал это нутром. Я не знал, откуда такая уверенность, но она у меня была. – Мне действительно плевать, будет жить или умрет бо́льшая часть других Арамери, но ты же мой друг!

Она очень тихо стояла у меня за спиной. Удивилась? Растрогалась? Некогда я определил бы ее настроение по вкусу воздуха в комнате. Нынче мне оставалось только гадать.

– Отдохни пока, – сказала она наконец. – Я распоряжусь насчет еды. А когда вернусь, мы поговорим.

И с этими словами она вышла из комнаты.

Я прислонился к окну. Теперь мне больше не нужно было скрывать колотившую меня дрожь. Оставшись в одиночестве, я мог поразмыслить о самой жуткой из вероятностей.

Неужели какой-то младший бог пошел против старших богов? Это казалось невозможным. Мы, боженята, просто ничтожны по сравнению со своими родителями: они могли уничтожить нас одним мановением. Тем не менее могущества у нас хватало. Иные из нас – да что там, когда-то и я – могли противостоять им один на один хотя бы несколько секунд. И даже самый распоследний из нас был способен хранить секреты и устраивать безобразия.

Меня не очень волновали проделки какого-нибудь отдельно взятого младшего божества. Но если сговорились многие… Если они устроили заговор, тянущийся сквозь поколения смертных, и воплощают какой-то очень сложный план… Это уже не проделки. Это восстание. И куда более опасное, чем все замыслы северян против Арамери.

Ибо, если младшие боги восстанут против старших, те нанесут ответный удар. Так уже было, когда им начали угрожать демоны. Вот только боженята не так хрупки и уязвимы, как демоны. К тому же далеко не все мы были заинтересованы в том, чтобы сохранить царство смертных в целости. А это значит, что грядет новая Война богов. И обещает оказаться еще хуже той, первой.

Причем все это зрело у меня прямо под носом целых пятьдесят лет. А я до сих пор даже понятия не имел, кто тут мог быть замешан.

У меня за спиной, точно молчаливый укор, кровавое небо стало постепенно чернеть…

7

Сколько миль до Вавилона?

Трижды двадцать и десяток.

А со свечкой добреду ли?

И еще дойдешь обратно.

Коль проворны будут ноги,

Хватит свечки для дороги.

Мне требовалась помощь. Но ни к Нахадоту, ни к Йейнэ я не пойду; эти двое, чего доброго, могут сорваться и наворотить дел. Нет уж, я их потревожу только тогда, когда буду знать больше!

Кому же из моих братьев и сестер я мог бы довериться? Перво-наперво я подумал о Чжаккарн. Увы, эта воительница была начисто лишена хитрости и коварства, а значит, помощи в деле разоблачения заговора от нее будет немного. Что же касается остальных… Демоны! С подавляющим большинством я не общался целых две тысячи лет. А еще раньше пытался кое-кого из них убить. В общем, мосты сожжены, пепел развеян, и земля посыпана солью. Такие вот семейные отношения.

Это не говоря еще о маленьком затруднении: в моем нынешнем состоянии я не мог вернуться в царство богов. Вообще-то, проблема не так страшна, какой казалась, поскольку город у подножия Неба кишел моей младшей родней. Там было полно боженят, для которых жизнь среди смертных была еще внове. Если удастся уговорить кого-нибудь из них помогать мне… Но вот кого?

Я в расстроенных чувствах отвернулся от окна и снова заходил по комнате. Стены дворца вновь засветились, и я с ненавистью следил за тем, как они разгорались: для меня это было еще одним свидетельством моего нынешнего бессилия, ибо некогда они слегка померкли бы в моем присутствии. Я, конечно, не Нахадот, но его тьмы во мне было более чем достаточно. А теперь, словно в насмешку, стены ярко светились, изгоняя каждую тень.

Тень?

Я остановился. Подумал об одной из своих родственниц. И решил: не исключено. Есть надежда, что она станет мне помогать. И не потому, что она так уж любит меня, – скорее, наоборот. Но ее природу составляли разного рода тайны, а значит, у нас имелось кое-что общее. Всегда проще обращаться к тому, с кем у тебя есть некоторое сходство. Послушает ли она, если воззвать к этому? Или воспользуется случаем и пристукнет меня?

– Риск – благородное дело, – проворчал я себе под нос и направился к выходу из покоев.

Чтобы добраться до предпоследнего уровня нижней части дворца, я воспользовался подъемником. Коридоры там оказались по-прежнему безлюдными, а освещение – приглушенным, если сравнивать с ярким сиянием наверху. Я был на месте.

Ощутив нечто похожее на ностальгию, я по очереди касался дверей, мимо которых лежал мой путь. Сколько воспоминаний! Вот комната Чжаккарн с пушечным ядром, вделанным в пол. Еще у нее был гамак, сплетенный из пращей и кнутов, вымоченных в крови. (Я из опыта знал, что гамак был очень удобен, хотя и немного царапался.) А вот жилище Курруэ, нашей милой предательницы; внутри разбросаны монетки и жемчуга, а у стен громоздятся книги, похищенные из библиотеки. Монетки теперь, наверное, уже потускнели…

В свои бывшие покои я заглядывать не стал, убоявшись чувств, которые могли на меня нахлынуть. Чего доброго, мне еще придется доживать там свои дни…

Я волевым порядком направил мысли в иное русло.

И пошел к четвертой комнате, расположенной как раз посередине этажа. В прежние времена здесь обитал Нахадот.

Внутри царила непроглядная тьма, но ночное зрение еще не совсем покинуло меня, не пришлось прибегать и к кошачьим глазам. В комнате было совершенно пусто. Ни мебели, ни украшений – вообще никакого свидетельства, что помещением пользовались. Тем не менее каждая пядь его стен так и дышала непокорством: назло нашим тогдашним тюремщикам и мучителям отсюда был навсегда изгнан свет. Потолок к центру комнаты провисал, а пол был, наоборот, вздыблен, как если бы некая чудовищная всасывающая сила заставила выгнуться камень. Еще в комнате были четкие углы, несвойственные другим помещениям дворца. Пристально вглядываясь во тьму, я почти видел силуэт Нахадота, черный на черном, и почти слышал его низкий, глубокий голос, негромко произносивший: «Что, за новой сказкой пришел? Вот дитя ненасытное…»