Беовульф

Но даже сюда пробились люди. Взрезали поверхность земли, выстроили неуклюжие жилища свои. Вознеслась маяком на неприютном берегу высокая башня короля скильдингов Хродгара, сына Хальфдана, внука Беова, правнука Скильда Скевинга [15] Отблески света золотого пронзали тьму, грели в ночи сынов человеческих, у людей пир горой, тепло и веселье, не свист ветра слышался здесь, а здравицы, смех и речи хмельные.

За прочными стенами нового зала для возлияний, зала по имени Хеорот, под толстою кровлей из дерева и сухой соломы собрал король своих доблестных танов [16] с их прекрасными дамами. Яркие факелы пылали у стен, горели огни костров, наполняя воздух теплым дымом благовонным, запахами яств. Король сдержал свое обещание, открыл этот зал для верных подданных своих. И не найти этому залу равного по размеру и размаху и по величию — во всех северных землях. В стенах его раздавались пьяный смех, звон блюд и ножей, гул голосов, похожий на рык морской стихии, но без ее ветра, влаги и промозглого холода. А утонуть здесь можно было лишь во множестве меда, чаши с которым то и дело поднимали к устам пирующие. В глубоких ямах рабы развели костры, над кострами поворачивали слуги на железных вертелах туши свиные, оленьи, козьи; тушки кроликов и гусей; танцевало пламя, плевалось искрами, бросало тени и отблески на стены, на смеющиеся лица, на массивные дубовые панели, украшенные затейливой резьбой. Люди и животные, охотники и дичь, боги и чудовища молча взирали на пирующих с дубовых досок.

— Кто скажет, что не сдержал я свою клятву? — зычно вопрошал толстый король Хродгар. Король был уже стар, дни битв его давно миновали, длинная борода побелела, как зимний снег. Он поднялся из своего тронного кресла, медленно поднялся, — годы, накопившийся жирок и сползающая простыня, в которую он завернулся, стесняли его движения. — Год назад я, Хродгар, король ваш, поклялся, что скоро будем мы праздновать победы наши в новом зале, в медовом чертоге, величественном и прекрасном. И сдержал я свою клятву. Разве не так?

Мгновенно все присутствующие отвлеклись от своих разговоров, рассказов, шуток, прибауток; голоса их слились в приветственном вопле. Раздались восхваления щедрости, прозорливости, мудрости короля. Мало кто четко осознавал происходящее, но общий порыв объединил присутствующих. Хродгар довольно ухмыльнулся, почесав брюхо, затем повернулся к юной супруге своей, королеве Вальхтеов, покачнулся и чуть на нее не свалился. Синеглазая девушка, почти ребенок, красавица, восседающая рядом с королем, не заблуждалась по поводу супружеской верности Хродгара Знала она и о двух хохотушках, с которыми король развлекался, когда за ним пришли четыре тана, чтобы на носилках, специально изготовленных для короля, отнести его в пиршественный зал Не знала лишь — да это ей и не интересно было — служанки это или дочери его собственных воинов либо придворных. Хродгар никогда не пытался скрывать свои отношения с многочисленными любовницами и служанками, поэтому королева тоже не делала вид, что их не замечала.

— О, мед хмельной да пенный! — воскликнул король, выхватив из рук королевы наполненный рог. — Сюда его, сюда! Спасибо, спасибо, дорогая моя Вальхтеов.

Она подняла взгляд на короля, но Хродгар уже отвернулся, поднес рог к губам, мед уже тек ему в рот, проливался на бороду.

Рог, который держал в руках король, — редкостное сокровище. Конечно же, создали его во дни давно минувшие, когда в их стране водились искусные мастера. Нынче таких умельцев не отыщешь. Или же изготовлен этот сосуд в каком-то дальнем королевстве, где искусные мастера еще сохранились. Добытый ее мужем из какого-то драконьего клада, рог этот радовал глаз королевы Вальхтеов. Она не обращала внимания на жирные пальцы мужа, любовалась узорами и таинственными надписями, чеканкой по золоту, двумя когтистыми лапами, приделанными к рогу так, чтобы его можно было поставить на стол, как ставят кубок. Для удобства рог снабдили еще и рукояткой в виде выгнувшего спину крылатого дракона. Дракон сделан из золота, в горле его горел крупный рубин. Голову дракона венчали рога и многочисленные шипы, ужасные клыки торчали из широко распахнутой огнедышащей пасти. Художник, должно быть, вдохновлялся змеем Нидхёггом, свернувшимся во тьме у корней Мирового Древа, дремлющим до поры до времени в ожидании своего часа.

Хродгар рыгнул, вытер рот, похлопал ресницами… Затем поднял опустевший рог над головой и продолжил речь:

— В этом зале будем мы делить трофеи боевые, золото и яркие камни, будем объедаться и опиваться, будем блуду предаваться, ха-ха-ха! Отныне и вовеки веков. Имя этому залу Хеорот!

Снова завопили таны, завизжали их развеселые подруги. Застучали по столешницам увесистые кулаки, затопали в приливе энтузиазма сапоги, и Хродгар опять повернулся к Вальхтеов. На бороде и усах его сверкали капельки меда, как мелкие слезы янтаря.

— Наградим подданных, дорогая!

Вальхтеов лишь пожала плечами, даже не повернув головы. Король, кряхтя, нагнулся и запустил руку в деревянный ящик, втиснутый между креслами его и королевы. Ящик до краев заполняли золотые и серебряные монеты, украшенные портретами разных королей, перстни, бляшки, брошки и прочие драгоценные побрякушки. Хродгар взмахнул рукою над столом, и на пирующих посыпался сверкающий дождь. Новый взрыв смеха и ликующих возгласов; некоторые из монет и безделушек были подхвачены в воздухе, остальные запрыгали по столу или упали на пол. Смех угас, сменился пыхтением и сопением усердных сборщиков урожая королевской милости. Иной раз они сталкивались лбами, вполголоса переругивались, стараясь не привлечь внимания монарха, не оскорбить его чувств.

Король снова нагнулся к ящику, порылся, вытащил и поднял над головой золотой обруч:

— А это не для кого-нибудь, не для любого. Это для Унферта, мудрейшего из мудрых, хвастливейшего из хвастливых… Где ты, Унферт, хорек драный, тюлень дохлый, потаскун паршивый? Унферт! Унферт!!!

В другом конце зала, стоя у глубокой канавы, вырытой в полу, дабы гостям не приходилось подставлять ветру и морозу чувствительные части тела, Унферт облегчал мочевой пузырь, не прекращая оживленно беседовать — и даже жестикулируя при этом — с другим советником короля, Эскхере. За царящим в зале шумом и собственным голосом хмельной Унферт не услышал монаршего зова. Он отдавал черной зияющей канаве ее долю поглощенного на пиру меда. Лицо Унферта отличалось жесткостью и угрюмостью, волосы отливали чернотою, как перья ворона, сам он — худ и жилист, а зеленые глаза напоминали камушки счетной доски.

— Не спеши смеяться, — увещевал он Эскхере. — Пора отнестись к этому серьезнее. Слышал я, что вера эта зародилась в южных землях, за морем Срединным, но там не укрепилась, а разошлась от Рима на север, в земли франков [17].

Эскхере сосредоточенно провожал взглядом собственную янтарную струю.

— А вот как ты думаешь, ежели их столкнуть на ножах, то кто победит, Один или этот твой Иисус Христос?

— Унферт!!!!!! — зарычал Хродгар, и на этот раз вызываемый услышал зов повелителя.

— Вот так всегда, — проворчал себе под нос Унферт. — Отлить не дадут спокойно. Тяжкая наша доля.

Эскхере затряс бородой, рассыпал мелкую дробь смеха.

— Поспеши, король ждать не любит. Что такое низменные потребности твоего мочевого пузыря в сравнении с высочайшей волей властелина?

— Унферт, ублюдок, сын ублюдка Эгглафа! Где ты, неблагодарная скотина?!!!

Унферт торопливо убрал свое хозяйство в штаны, пробрался сквозь толпу. Кто-то его пропускал, почтительно уступая дорогу, ктото вообще не замечал ни его, ни чего иного на свете. Но вот он уже достиг подножия королевского помоста. Выдавив дежурную улыбку, он поднял руку, обращая на себя внимание владыки:

— Я здесь, повелитель.

Хродгар ухмыльнулся, обратил на своего ближайшего советника милостивый взор и опустил на его шею золотой обруч.