Дюна. Первая трилогия

Пауль сел, обхватил колени.

— А что такое гом джаббар?

И снова материнская наука позволила Паулю заметить ту неуловимую, чуть заметную дрожь, которую он мог истолковать только как страх.

Джессика подошла к окну, раздвинула штору и посмотрела туда, где за приречными садами возвышалась гора Сиуби.

— Ты узнаешь, что такое… гом джаббар… очень скоро. В ее голосе он отчетливо услышал нотки страха и изумился вновь.

Не оборачиваясь, Джессика произнесла:

— Преподобная Мать ждет тебя в моей утренней приемной. Поторопись.

Преподобная Мать Гайя-Елена Мохийам сидела в обитом гобеленовой тканью кресле, разглядывая подходивших к ней женщину и ее сына. Из окон по обе стороны кресла открывался великолепный вид на южную излучину реки и зеленые поля владений Атрейдесов, но Преподобная не обращала на эту красоту никакого внимания. Утром она особенно сильно чувствовала свой возраст и оттого была раздражительна. В дурном самочувствии она винила космический перелет и общение с проклятой Гильдией Космогации. Ох уж эта Гильдия с ее тайными интригами!.. Но здесь ее ждало дело, требующее личного внимания Бене Гессерит с Проникающим взором. Даже личная Правдовидица Падишах-Императора не может отказаться исполнить свой долг.

«Проклятие этой Джессике! — думала Преподобная Мать. — Если бы только она родила нам не сына, а дочь, как мы приказывали ей!..»

Джессика остановилась в трех шагах от кресла и присела в легком реверансе — левая рука изящно скользнула вдоль юбки. Пауль коротко поклонился: по этикету — «приветствие того, в чьем статусе не уверен».

Преподобная Мать не преминула отметить это.

— А он осторожен, Джессика, — промолвила она. Ладонь Джессики, лежавшая на плече сына, сжалась.

На мгновение, за которое сердце сделало один удар, он почувствовал, как тонкие пальцы ее дрогнули — от страха. Затем она вновь овладела собой.

— Так его учили, Преподобная.

«Чего она боится?» — в который раз подумал Пауль.

Короткое мгновение глаза старухи изучали его: овал лица — как у Джессики, но мальчик пошире в кости… волосы отцовские, черные как вороново крыло, но их линия надо лбом напоминает о деде по матери, имя которого нельзя называть… а этот тонкий надменный нос, разрез прямо смотрящих зеленых глаз — наследство Старого Герцога, деда по отцовской линии. Этот дед уже умер.

«Да, вот был человек, который даже в смерти знал цену и силу храбрости!» — подумала Преподобная.

— Одно дело учение, — сказала она, — совсем иное — основа… Посмотрим.

Старуха метнула на Джессику короткий взгляд.

— Оставь нас. Налагаю на тебя урок. Ступай, совершенствуйся в умиротворяющей медитации, укрепляй спокойствие духа.

Джессика сняла руку с плеча Пауля.

— Преподобная, я…

— Ты знаешь, Джессика, что это необходимо. Пауль озадаченно посмотрел на мать.

Та выпрямилась.

— Да… конечно… Мальчик снова обернулся к Преподобной. Покорность и очевидный страх, которые его мать испытывала перед старухой, призывали к осторожности. Но он чувствовал также исходящие от матери гнев и опасение.

— Пауль, — Джессика глубоко вздохнула, — испытание, которое тебе предстоит… Оно очень много значит для меня.

— Испытание?

— Помни, что ты — сын герцога, — сказала Джессика, резко повернулась и вышла из залы, прошелестев тканью юбок. Дверь плотно затворилась.

Пауль, сдерживая гнев, спросил:

— Можно ли отсылать леди Джессику как простую служанку?

Улыбка тронула уголки сморщенных губ.

— А леди Джессика и была моей служанкой, мальчик, все четырнадцать лет в нашей школе. — Старуха покивала. — И кстати, неплохой служанкой. Теперь подойди ко мне!

Приказ прозвучал как удар бича, и Пауль повиновался прежде, чем понял, что делает.

«Она использует Голос», — подумал он и остановился по жесту старухи у самых ее ног.

— Ты видишь это? — сказала она, извлекая откуда-то из складок облачения куб из зеленоватого металла, со стороной сантиметров в пятнадцать. Она повернула куб, и Пауль увидел, что одна из граней открыта — внутри была странно пугающая темнота, казалось; полностью поглощавшая свет.

— Вложи сюда руку, — приказала старуха. Почувствовав внезапный укол страха, Пауль отшатнулся, но старуха остановила его:

— Так-то ты слушаешься свою мать?

Он взглянул в ее блестящие, как у птицы, глаза. Медленно, ощущая давление чужой воли, но не в силах противостоять ей, вложил руку в ящичек. Темнота поглотила ее, и Пауль почувствовал холодок, затем гладкий металл под пальцами и какое-то покалывание, будто ладонь затекла и теперь отходила.

На лице старухи появилось хищное выражение. Она подняла правую руку с коробки и положила на его плечо, рядом с шеей. Пауль заметил уголком глаза блеск металла и начал было поворачивать голову…

— Стой! — каркнула она.

Снова она использует Голос!.. Взгляд Пауля вернулся к лицу старухи.

— У твоей шеи я держу гом джаббар, — отчетливо произнесла она. — Гом джаббар, враг высокомерия. Это игла с каплей яда на острие. А! Не отдергивай руку, не то испытаешь его на себе.

Пауль попытался сглотнуть, но горло пересохло, и он не мог оторвать взгляд от изборожденного морщинами лица — сверкающие глаза, бледные десны и серебристые металлические зубы, поблескивающие, когда она говорила…

— Сын герцога должен кое-что знать о ядах, — сказала старуха. — В такие уж времена мы живем, верно? Муски в кубке, аумас на блюде… Быстрые, медленные, и те, что посредине. Этот яд — новый для тебя, гом джаббар: он убивает только животных.

Гордость оказалась сильнее страха.

— Ты смеешь предполагать, что сын герцога — животное?! — гневно спросил Пауль.

— Скажем так: я допускаю, что ты можешь оказаться человеком, — усмехнулась она. — Спокойно! Не пытайся уклониться. Я, конечно, стара, но моя рука всадит эту иглу в твою шею раньше, чем ты успеешь отпрянуть…

— Кто ты? — прошептал Пауль. — Какой хитростью сумела вынудить мать оставить меня наедине, с тобой? Ты служишь Харконненам?

— Харконненам?! Еще чего не хватало! Ну довольно, молчи. — Сухой палец прикоснулся к его шее, но мальчик сумел сдержать невольное желание отпрянуть.

— Недурно, — сказала она. — Первое испытание ты, будем считать, выдержал. А вот что будет теперь: если только ты выдернешь руку из ящика, ты умрешь. Это единственное правило. Держишь руку внутри — живешь. Выдергиваешь — умираешь.

Пауль глубоко вдохнул, усмиряя дрожь.

— Если я закричу, через несколько секунд тут будут слуги. И тогда умрешь ты.

— Слугам не войти сюда: твоя мать стоит на страже у дверей. Поверь мне. Когда-то твоя мать выдержала это испытание; теперь твоя очередь. Ты можешь гордиться: нечасто мы допускаем к этому испытанию мальчиков…

Любопытство было слишком сильно, оно помогло преодолеть страх, довести его до терпимого уровня. Старуха говорила правду, сомневаться не приходилось: Пауль судил по ее интонации. Если мать действительно сторожит дверь… если это действительно лишь испытание… Как бы то ни было, он попался, и старческая рука крепко держит его. Гом джаббар. Он мысленно произнес формулу-заклинание против страха из ритуала Бене Гессерит, которому научила его мать.

Я не боюсь, я не должен бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сам.

Пауль почувствовал, как вместе со знакомыми словами спокойствие вернулось к нему,

— Начинай, старуха, — надменно сказал он.

— Старуха! — каркнула она. — А ты храбрец, в этом тебе не откажешь. Н-ну что ж, посмотрим… — Она наклонилась ближе и понизила голос до шепота: — Сейчас твоей руке станет больно. Очень больно. Но помни! Чуть только ты отдернешь ее — я коснусь твоей шеи гом джаббаром. Смерть будет быстрой, как топор палача. Вынешь, руку — и тотчас гом джаббар убьёт тебя. Ты хорошо понял?