Перекресток волков

Фонарь мигнул и погас. В кромешной темноте снова, как и в тот день, когда умер Кис, повалил снег. Но теперь он падал красиво, медленно, убаюкивающее.

В эту ночь я снова не смог уснуть.

На девятый день после смерти Киса Андрей принес домой большой пластиковый ящик.

— Это зачем? — поинтересовался Марат.

— Помянуть. Кис любил пиво…

Я не понял, о чем идет речь, но спрашивать не стал.

…Курить я не умел, а спиртное пил впервые в жизни. Странные ощущения. Табак сушил горло, заставляя делать глоток за глотком. Горько и вкусно.

…Марат разливал янтарную жидкость по стаканам… что-то говорил Андрей… что-то о жизни и смерти… извечные скучные темы.

Я смотрел на игру пузырьков за стеклом и снова вспоминал лес. Я тосковал по дому. Тосковал все сильнее. Чувство это было невыносимо болезненным, тяжелым, и я глотал горький напиток, курил и вспоминал…

Ребята пьянели, курили, смеялись, рассказывали какую-то чушь, спорили… В какой-то момент я потерял связь с реальностью. Мой взгляд блуждал по равнинам незнакомых миров, удивительно разных и в то же время удивительно похожих. Небо — то прозрачно-розовое с золотисто-белой ватой облаков, то бездонно-синее, усеянное огромными чужими звездами, то черное, пустое, с одиноким странной формы диском луны, напоминающим глаз волка… Сладкий аромат меда в густом, как этот самый мед, воздухе или холодный ветер, скатившийся вместе со снежной лавиной с верхушек величественных гор… Запахи тысячи времен года одновременно… Проливной дождь, сменяющийся нестерпимо жарким солнцем. И везде, везде лес, тихий и родной, манящий и такой далекий, что хотелось плакать от обиды.

Потом чудесные картины вытеснила дикая головная боль.

— Похмелье, — несколько удивившись, поставил диагноз Андрей. — С чего бы? Мама дорогая, Ной! Ты что, раньше никогда не пил, что ли?

Говорят, Белый Волк не переносил алкоголь… Вот мы и не пьем. Спиртное, как и наркотики, слишком губительны для нас.

Я, конечно, не сказал этого вслух. Вряд ли Андрей по достоинству оценил бы мое откровение. Кроме того, мне казалось, что пиво здесь ни при чем. Просто я видел то, к чему еще не был готов, и теперь расплачивался за кусочек чужой памяти, ставшей внезапно и моей. А уж такое объяснение могло заставить ребят усомниться в моем психическом здоровье. Так что я просто выпил таблетку анальгина, что-то промычал, отказываясь от пива (поможет оно, как же!) и постарался уснуть. Кто-то смилостивился надо мной, потому что в ту ночь мне не снились ни золотые облака, ни традиционный костер. Я был почти счастлив.

За два дня до Нового года Кроха привел к нам Бэмби.

Я тогда вернулся домой очень поздно. Медленно, до щелчка, повернул ключ в замке, приоткрыл дверь… (еще пара сантиметров, и раздастся противный скрип, способный разбудить не только всю квартиру, но и весь подъезд), осторожно протиснулся внутрь… закрыл дверь. Уф-ф! Ну и операция!

В комнате было темно. На кровати малыша кто-то спал. Еще не дойдя до нее, я понял, что это не Кроха. Я не смог толком разглядеть лицо человека, только широкий рубец на правой щеке. Мальчишка засопел во сне, натянул на уши одеяло — у нас было плохо с отоплением. Я вздохнул и, не раздеваясь, упал на свою кровать. Спать хотелось смертельно.

…Все было как всегда — огонь, боль, свет. Я закричал и проснулся. Кто-то тряс меня за плечо.

— Все нормально, — прошептал я. — Это только сон. Все хорошо.

— Сон? — раздался недоверчивый голос. Я открыл глаза.

Рядом, зябко кутаясь в одеяло, сидел мой новый сосед.

— Ты кто? — глупо спросил я, подозревая, что каким-то образом должен сам это знать.

— Бэмби.

Я заставил себя вспомнить, где мы виделись.

— Из больницы, да?

— Да. Твой друг, Кроха, сказал, что у вас можно немножко пожить. Можно?

Квартира была не моей. Так что, мягко говоря, парень обратился не по адресу. О чем я его и уведомил.

— А остальные уже согласились.

— Ну, тогда, конечно, можно.

Очень мило с их стороны интересоваться моим мнением.

— Спасибо. Я… Я остался без жилья.

Я промолчал. Что, интересно, я должен был ему сказать? Впрочем, он и не ждал ответа.

— Тебе приснился кошмар?

Я снял носки, спустил ноги с кровати. Холодный пол успокаивал обожженные во сне ступни.

— Нет.

— Ты метался по кровати и стонал. Удивительно, что весь дом не проснулся.

— Оденься, замерзнешь, — посоветовал я. Это прозвучало, как «не лезь не в свое дело», но Бэмби оказался то ли слишком тупым, то ли слишком упрямым.

— Моя мама говорила, что сон — это дар, которым надо уметь пользоваться.

Умно.

— А где твои родители?

Он потер еще не до конца заживший шрам.

— Умерли.

Я ждал продолжения. Продолжения не было. Что ж, я уважаю чужие тайны.

— Кстати, меня зовут Ной.

— Я знаю, — мальчишка улыбнулся. Лицевые мускулы у него были повреждены, и поэтому улыбка вышла какой-то странной, больше похожей на ухмылку. Где-то я читал про такое… У Гюго, кажется?..

Я тоже улыбнулся, одновременно пытаясь сообразить, кого он мне напоминает.

— Слушай, ты седой или…

— Или, — отрезал я. Желание посмеяться, вызванное почему-то словами Бэмби, разом пропало. — Дались вам мои волосы!

— Эй, не заводись! Я просто никогда раньше не…

— Бэмби, ты извини, но нельзя ли перенести разговор на утро? Я сегодня не в лучшей форме для ведения светских бесед.

Наверное, в моем голосе наконец-то зазвучали те самые «стальные» нотки, которыми так славился отец. Бэмби, кивнув, молча вернулся в кровать.

Я стянул джинсы и с облегчением вытянул ноги, чувствуя, как освобождается от боли тело. Предстояла очередная бессонная ночь.

Бэмби стал моим другом.

Он много учился, мечтал стать хирургом. Он стеснялся своего уродства, но, в отличие от меня, он не ненавидел весь мир. Он уважал людей, тех, кто не отводил взгляда при виде шрама, изуродовавшего его лицо. Он всегда смотрел прямо в глаза, никогда не давал пустых обещаний. И готов был кулаками отстаивать то, что, по его мнению, являлось истиной. Был в нем какой-то стержень и, как сказал бы Кис, если бы был жив, «взрослость». Бэмби всегда сам отвечал за свои поступки.

И еще — он не ходил в зоопарк и не смотрел глупые фильмы про оборотней-убийц.

Да, Бэмби стал мне другом. Таким, каким когда-то был Антон. Каким никогда не стали бы Андрей и Марат. Для того чтобы понять это, мне пришлось почти умереть.

Новый год прошел тихо. Пили шампанское, ели салаты и мясо, смотрели телевизор и раздавали подарки. Ребята подарили мне охотничий нож, а Бэмби — ключи от нашей квартиры в каком-то специальном кожаном кошельке. Увидев новенький музыкальный центр, Андрей с Маратом потеряли дар речи. Кроха ласково гладил изогнутый бок гитары и грустно улыбался.

Я не пил. Разглядывал свое отражение в широком блестящем лезвии ножа и думал о доме. В поселке в новогоднюю ночь на поляне Совета наряжали вишневое деревце, разжигали костер и пели песни. А под утро, когда старшие расходились спать, мы убегали в свой круг. Мы прятались в снегу под почти вишневым небом, смеялись друг над другом и давали обещания, которые еще только предстояло выполнить. Последний раз мы все говорили одно и то же. Клялись быть верными кругу. Убивать только ради жизни. Жить ради других. Мы взрослели, оставаясь романтиками леса… И верили, что так будет всегда. Но вот год закончился, и приходилось признать, что обещания свои сумели сдержать не все, по разным, правда, причинам. Антон погиб. Элле отрезало ступню на лесопилке, и она ушла из круга добровольно. Я… Я убивал из мести, охотился, подчиняясь зову крови. Я заменил наш круг людьми, сидящими рядом со мной в эту новогоднюю ночь. Я тоже нарушил данное слово. Оставалось надеяться, что те, кто остался по другую сторону реки, смогут понять меня.