Богорождённый

— А ты переживаешь?

Он понимал, что не стоит лгать.

— Конечно переживаю. Больше всего я беспокоюсь о том, как мы сможем прокормить себя и ребёнка. Но затем напоминаю себе, что мои родители тоже как–то справлялись в трудные годы, особенно после того, как я ушёл на войну — а этот дом по–прежнему стоит. Урожай восстановится, и мы выдержим.

— Да, но… ты не волнуешься… за мир?

Он понял, о чём речь, и в конце концов солгал ей.

— Мир слишком велик для моих волнений. Я пытаюсь позаботиться о наших животах.

— А если Шадовар явятся забрать часть урожая, чтобы прокормить своих солдат? Говорят, в Долинах война.

От огня в очаге на стенах заплясали тени, и Герак вспомнил о своей военной службе, когда он воевал за Шадовар в битве против кормирцев.

— Говорят многое, а Шадовар уже годами не приходили за урожаем. Должно быть, ближайшие к городам хозяйства производят достаточно пищи. А может, сейчас в городах они едят магию.

Элли не улыбнулась в ответ на эту слабую попытку пошутить, но по крайней мере её нахмуренный от тревоги лоб разгладился. Она глубоко вздохнула, как будто чтобы прогнать своё беспокойство, и с выдохом в её глазах зажёгся игривый огонёк, тот же самый, крторый Герак впервые увидел десять лет назад, который заставил его захотеть жениться на ней.

— Ты громко храпел.

— Знаю. Надо было меня пихнуть.

— Нет, — отозвалась она, и нырнула ещё глубже под одеяло. — Мне нравится этот звук иногда.

— Странные у тебя вкусы, милая.

— Наверное, раз уж я за тебя вышла.

— Наверное, — с улыбкой согласился он. Он нагнулся и поцеловал её в неровный нос, который Элли давным–давно сломала, наступив на грабли. Он положил свою руку поверх её, на её живот, чтобы они оба держали в ладонях своего пока ещё не родившегося ребёнка.

— Мы справимся, — сказал он, и захотел, чтобы она в это поверила.

— Знаю, — ответила она, и Герак знал, что она тоже хотела в это поверить.

Он встал и потянулся, застонал, когда запростестовали мышцы.

— Почему ты встал так рано?

Он помешкал мгновение, приготовился, а затем нырнул с головой.

— Я иду на охоту, Элли.

— Что? — в одно мгновение она полностью проснулась. Морщины, ещё глубже прежних, вернулись на её лоб.

— Нам нужно немного мяса, — сказал он.

Она покачала головой.

— Нет, это небезопасно. Только месяц назад мы видели Саккорс в ночном небе. Шадовар держат своих созданий вдали от деревень, но позволяют им блуждать по равнинам. Только солдаты и люди с официальными грамотами безопасно ходят по дорогам.

— Ни Шадовар, ни их летающие города не заинтересуются одиноким охотником. Они просто не хотят никого пускать в Сембию без разрешения, особенно в военное время.

— Герак, никто не приходил в деревню вот уже несколько месяцев. Как ты думаешь, почему? Там небезопасно.

Он не мог этого отрицать. Коробейники, жрецы и караваны когда–то свободно путешествовали по сембийской глубинке, посещая деревни. Но Фэйрелм давно уже никого не видел, никого, кроме старого коробейника Минсера, который, казалось, больше любит рассказывать истории, чем продавать товары. Но Минсер не приезжал уже больше месяца. Деревня казалась забытой во тьме равнин, одинокой и окружённой чудовищами.

— Там есть вещи хуже Шадовар, — сказала она. — Не уходи. Мы справимся…

— Надо. Меня не будет не больше двух дней…

— Двух дней! — воскликнула она.

— Двух дней, — кивнул он, утвердившись в своём решении, пока говорил. — И когда я вернусь, у нас будет олень, а может и не один, которого надо будет освежевать и закоптить. И этого мяса хватит нам на всю зиму и ещё останется. Тебе с ребёнком нужно что–то кроме корений и редьки, а цыплята нам нужны для яиц.

— Мне нужен мой муж, а ребёнку — отец.

Он наклонился и положил ладонь ей на лоб. Она крепко прижала его руку и откинулась обратно на кровать, как будто не собираясь его отпускать.

— Со мной ничего не случится.

— Откуда ты знаешь?

— Я солдат, Элли.

— Ты был солдатом. А сейчас ты фермер.

— Ничего со мной не случится.

Она сжала его руку.

— Поклянись.

— Клянусь.

— Если увидишь что–то крупнее оленя, беги. Пообещай мне.

— Обещаю.

Она ещё раз сжала его руку и отпустила.

Прочистив горло, он подошёл к сундуку возле очага, чувствуя на себе взгляд жены. Он открыл крышку и достал пояс для оружия и палаш, намасленный и острый, который заслужил в часть оплаты своей воинской службы. Казалось, он целую жизнь не брал в руки ничего опаснее столового ножа и кинжала, и когда он нацепил клинок потяжелее, его вес показался непривычным.

— Когда–то я чувствовал себя непривычно без этой штуки, — произнёс он, и Элли ничего не ответила.

Его лук лежал в кожаном футляре рядом с сундуком. Там же были два его колчана, набитые стрелами. Он развязал футляр и достал тисовый лук. Он надел тетиву с рождённой опытом лёгкостью, положил ладонь на рукоять. Она казалась гладкой и знакомой, как кожа Элли. Он представил, как целится вдоль стрелы в оленя.

Товарищи по службе часто отмечали его талант в стрельбе, и даже сменив меч на орало, Герак не позволил годам притупить свои навыки,.

— По крайней мере подожди, пока дождь прекратится, — сказала она.

Он нацепил оба колчана, быстро пересчитав все свои различные стрелы.

— Чем раньше уйду, тем скорее вернусь.

— Заболеешь от сырости.

— Не заболею.

— Хотя бы поешь что–нибудь перед уходом.

— Я не могу есть, когда…

— Поешь, Герак. На дворе и так дождь и холод. Я не пущу тебя туда с пустым желудком.

Он улыбнулся, кивнул, подошёл к небольшому столику, который сделал сам, отломил большой кусок двухдневного хлеба и принялся заедать им вчерашнее варево со дна висевшего у огня котелка. Элли смотрела, как он ест. Среди репы и капусты совсем не было мяса, и это только усилило его решимость поохотиться. Он наполнит бурдюк в пруду и сможет найти подножный корм, если потребуется.

— Ты тоже поешь, Элли.

— Поем. Ребёнок всегда голоден. Весь в отца.

Он снова подошёл к кровати и поцеловал её.

— Там ещё достаточно рагу и хлеба. В курятнике есть несколько яиц. Я вернусь так быстро, что ты даже не заметишь.

Она держалась храбро, как он и ожидал.

— Ты оставляешь меня здесь с трусами и дураками.

— Ты хорошо справляешься с дураками и трусами, милая.

— Опять–таки, наверное, раз уж я за тебя вышла, — она улыбнулась, и он поблагодарил за это богов.

— Спящей ты мне больше нравилась.

Она посерьёзнела.

— Береги себя, Герак.

— Непременно, — пообещал он, натягивая свои сапоги и плащ. — Пока меня не будет, навести Эну.

— Хорошая мысль, — согласилась жена. — Я принесу ей пару яиц. Они страдают.

— Знаю. Скоро увидимся.

Он открыл дверь, и в комнату ворвался ветер.

— Подожди, — позвала она. — Возьми мой медальон. На удачу.

Она наклонилась и взяла с прикроватного столика медальон, бронзовое солнце на кожаном шнурке.

— Элли, это…

— Возьми, — повторила она. — Минсер продал его моей матери. Сказал ей, что его благословил жрец Тиморы.

Он вернулся к кровати, взял медальон, спрятал его в кармане плаща, и снова поцеловал её.

— Удача мне не помешает.

Она улыбнулась.

— Тебе стрижка не помешала бы.

— Постригусь, когда вернусь, — отозвался он. — Всё будет хорошо.

С этими словами он вышел под дождь. Он запрокинул голову, открыл рот и попробовал капли на вкус. Вода была нормальной, и он поблагодарил Чонтею. Урожай ещё поживёт. Мгновение он просто стоял, один во тьме, наедине со своими мыслями, и глядел на притаившуюся среди вязов деревню.

Другие дома были тихими и тёмными, каждый — маленькое гнездо нужды и тревоги. На равнине колоссами возвышалось около дюжины вязов. Деревья шептались на ветру. Дождь выстукивал барабанную дробь по его плащу. Гераку всегда нравилось думать, что вязы защищают деревню — лесные стражи, которые никогда не позволят случиться беде с теми, кого хранят под своими кронами. Он решил, что продолжит в это верить.