Луна над Лионеей

– Сегодня все это оказалось сном, который развеялся очень быстро. Слишком быстро. Сегодня утром я захотел поговорить со своим сыном и не смог найти его. Жена моего сына сказала, что не знает, где он. Потом…

– Покорно прошу простить, ваше величество….

За окном еще не стемнело, да и фонари по периметру королевского дворца уверенно держат оборону против надвигающейся ночи. Однако в эти мгновения Насте кажется, что королевский кабинет погружается во мрак, что знакомые фигуры короля Утера, Смайли, Фишера и Амбер исчезают, пропадают навсегда. Остается лишь она одна, Настя Колесникова, и с каждым произнесенным словом ее одиночество будет становиться еще более очевидным и бесповоротным.

– …но я должна добавить пару слов.

– Уже поздно, Анастасия, – говорит король Утер, и он имеет в виду вовсе не время суток. – Мне все известно.

– Мое добавление не касается того, что вы знаете, ваше величество. Мое добавление состоит в том, что я не говорила вам, что не знаю, где находится Денис.

– Что?! – восклицает король Утер скорее не с возмущением, а с болью, и Настя чувствует эту боль, но ничего не может поделать. Иногда оказывается, что расставлять точки над «i» – работа, схожая с ремеслом палача.

– При всей сложности нынешних обстоятельств, я бы ни в коем случае не хотела лгать вам, ваше величество. И вам тоже, Роберт. Поэтому я и не лгала.

– Сильно сомневаюсь, – проговорил Смайли.

– А я не сомневаюсь, – сказал король Утер. – Я знаю, что она лгала. Ведь ты лгала?

– Что ты сделала с моим братом?! – привстала Амбер, изумленно разглядывая Настю.

– Что значит «при всей сложности нынешних обстоятельств»? – спросил Фишер, и при всей неприязни к холодноглазому рыцарю-администратору Настя вынуждена была признать, что самый правильный вопрос задал именно он.

17

«Я вернулась в Лионею 5 сентября. Интересно, что все важные события со мной случались именно в сентябре, ну не то чтобы абсолютно все важные события, но многие. Почти ровно за год до этого, 6 сентября, мы с Денисом так „здорово“ съездили в гости к горгонам, и это сильно изменило и его, и мою жизни. Еще раньше, но тоже в сентябре, я начала учиться в университете и познакомилась с Монаховой и другими людьми, и моя жизнь тоже изменилась, хотя и не так сильно, как после поездки к „Трем сестрам“. И вот теперь я снова оказалась в Лионее, уже неслучайно, уже по собственной воле, уже зная, что меня тут ожидает…»

Это был странный полет, потому что в самолете, кроме нее и экипажа, почти никого не было; почти – это пухлый японец в очках, который добирался из Токио в Лионею с промежуточной остановкой в Москве. Он изо всех сил пытался быть незаметным, забился в хвост самолета и лишь бросал осторожные взгляды поверх спинок кресел. В Лионее он все-таки столкнулся с Настей у выхода на летное поле, пробормотал какие-то извинения и принялся кланяться, словно Настя была кем-то из руководства корпорации, на которую он работал. «Маси В. Накамура» значилось на визитной карточке. У Насти не было визитной карточки, и она просто назвала свое имя, после чего ритм поклонов существенно участился.

Японского вампира никто не встретил, поэтому он разгрыз таблетку антисолара, поклонился стюардессе и резво побежал к зданию аэровокзала, прикрываясь журналом от нерешительного лионейского дождя. Настю возле трапа ждал Армандо, раскрывший было зонт для гостьи, однако Настя отказалась серьезно воспринимать лионейские осадки, улыбнулась и тронула Армандо за плечо, чтобы убедиться – это на самом деле, это реально, это не сон. Теперь это уже не сон.

Ее привезли в «Оверлук», и Армандо стал говорить про апартаменты для специальных королевских гостей, но Настя попросила, чтобы ей оставили прежний номер. Лионейская жизнь Насти была пока недолгой, и продолжить ее хотелось с того же самого места, где все прервалось весной.

– Я еще раз извиняюсь за… – Настя замялась, не зная, в каком порядке перечислять свои прегрешения перед Армандо. За обман? За удар по голове? За недоверие?

– Не стоит, – сказал Армандо, имея в виду все сразу.

– Я не знала, могу ли тебе доверять, – наконец определилась она с тяжелейшим из своих преступлений. – Поэтому все так и вышло.

Армандо сдержанно улыбнулся, что при желании можно было перевести как «все хорошо, что хорошо кончается». Однако Насте этого было мало.

– А теперь, – спросила она. – Теперь я могу тебе доверять?

Если бы Армандо имел склонность к долгим задушевным разговорам, он бы, наверное, заговорил сейчас об относительности понятия «доверие» или еще о каких-нибудь вещах, объяснять которые – все равно что заводить собеседника в темную чащу.

Но Армандо…

Забыла сказать: увидев Армандо в аэропорту и убедившись в его реальности, в течение нескольких секунд я была абсолютно счастлива. Дело было не столько в Армандо (хотя и в нем тоже, и в его черном костюме, и в галстуке с зажимом, и в микроавтобусе, который смотрелся как приложение к черному костюму Армандо), сколько в краткосрочном совпадении ожиданий и реальности: Я сошла по трапу, и меня встретил Армандо, и мы сели в машину, и поехали в город, и Армандо был приветлив и молчалив одновременно…

Странно читать такое, да? Но это был Армандо, у него каким-то образом получалось быть молчаливым и приветливым, заботливым и опять-таки немногословным.

Да, и он не имел склонности к долгим задушевным разговорам. Поэтому он просто…

Он сказал:

– Нет.

– Ясно, – сказала Настя, потому что тут и вправду все было ясно. Армандо работал на Смайли, а Смайли работал на короля Утера, и если даже отбросить такую вещь, как Священный Долг, или прочие подобные термины, которые принято произносить с особым выражением лица, то останется работа, и эта работа будет требовать доверия и откровенности лишь внутри цепочки, которая замыкается на Смайли или на Утере. Не было никакой цепочки, которая замыкалась бы на Анастасии Колесниковой, да и с чего появиться такой цепочке?

Впору было затосковать по Иннокентию, который в Лионее никому ничего не был должен, не входил ни в какие цепочки, а следовательно, мог быть тем самым беспристрастным взглядом, в котором так нуждалась Настя. С другой стороны, захотел бы этот беспристрастный взгляд иметь дело с Настей Колесниковой, которую королевский дом Андерсонов настойчиво тянул к себе и практически уже затянул?

Не факт, не факт.

«…уже зная, что меня тут ожидает. Король Утер при встрече был очень любезен, а Смайли просто рад, что все закончилось хорошо, а могло ведь и не закончиться. Амбер тоже была любезна, но не очень. Она, наверное, рассчитывала, что ноги моей больше не будет в Лионее. Она бы, наверное, не очень горевала, если бы и ее брат сгинул в диких российских лесах, освободив младшей сестре путь к престолу. Хотя, может быть, я слишком сурова к ней. А может быть, и нет.

Кто там еще из моих знакомых? С Покровским работали подчиненные Смайли, пытаясь выжать из Артема всю информацию насчет Леонарда и фонда «Новое будущее». Марат сидел в тюрьме, ожидая суда. Денис, разумеется, лежал в больнице, а вот Филипп Петрович уже выздоровел и отправился с новым заданием за пределы Лионеи, так что свидеться нам тогда не удалось.

Только я поднялась в номер и бросила вещи, как зазвонил телефон, сообщая, что внизу уже стоит машина, готовая немедленно мчать меня со скоростью света в больницу к Денису. Почему-то предполагалось, что я буду ночевать под дверью его палаты, кормить его с ложечки и стирать пижаму, словно именно за этим я приехала в Лионею. Помню удивление на лице медсестры, когда я впервые заглянула к Денису в палату, огляделась, помахала ему рукой и сказала: «Привет». А потом вернулась в «Оверлук», где легла в свою собственную огромную постель и быстро уснула. Совесть моя при этом была абсолютно чиста, так как еще летом было известно, что Денис выживет, никаких осложнений не предвиделось, и врачи держали его в палате только лишь из желания подстраховаться. Они что-то твердили про восстановительный период, про месяцы, проведенные в ужасном плену у горгон… На мой взгляд, Дениса давно пора было выпихнуть с больничной койки, но он оставался лионейским принцем, а я не была его лечащим врачом, так что…