Из-под снега (СИ)

Нимрин вспомнил слишком робкую для охотницы молоденькую голубоглазку. Или она боялась только его, чужака?

-- Да, давай, я сейчас переоденусь, а потом попросим Аю.

Судя по тому, как после работы слуги плескались в умывальне и переодевались в чистое, у местных не было предрассудков насчёт наготы. Хотя, беззаконники Арайи -- сомнительный пример... Нет, Вильяра с Лембой тоже никого не стыдились. Однако сейчас Лемба вышел и оставил гостя одного, за что Нимрин был кузнецу искренне благодарен. Ещё одна важная часть возвращалась на законное место, хотелось пережить, прочувствовать это без свидетелей... И восхитительный миг, когда в поясе нашлась не до конца разряженная "батарейка"! Почти вся энергия сразу ухнула на регенерацию: мелкие ранки заживали хуже, чем хотелось бы, да и сугроб даром не прошёл. Но остатков хватило, чтобы Нимрин почувствовал себя магом. И не просто магом, он вспомнил: навом, гаркой! Образ родного мира и дома, где нав обитал с сородичами, был по-прежнему очень смутным. Но хотя бы уже не пустота.

Он пристегнул ножны к поясу и вышел к трём охотникам почти самим собой, почти довольный жизнью. Имя бы ещё вернуть... Тунья, спорившая с Лембой, осеклась на полуслове. Зуни присвистнул:

-- Вот это чёрный оборотень! Во всей красе!

Нимрин улыбнулся и спросил:

-- Почему чёрный, понятно. Но почему оборотень?

Зуни, не переставая его с интересом разглядывать, ответил:

-- Есть такая сказка. Будто в особенно голодную зиму белые звери долго думали, как бы им половчее охотиться. Думали-думали, потом некоторые встали на задние лапы, а в передние взяли камни и палки. Так появились первые охотники. Потом они придумали слова, научились ворожить и ходить во сне между мирами, нагляделись на других двуногих и многое у них переняли. Не все белые звери тогда смогли перекинуться в двуногих. Некоторые осталась дикой стаей и до сих пор ужасно злы на охотников, что те умнее и удачливее. Некоторые прибились к охотникам и помогают им за равную долю в добыче. Но иногда среди тех, других и третьих появляются перевёртыши. Охотника или домашнего зверя тянет в дикую стаю, дикие тайком пробираются в дома...

-- Как Арайя, -- тихо пояснила Тунья.

-- Такие перевёртыши бывают сильными, умными и удачливыми. Только не имеют закона ни в голове, ни в сердце, и обычаев не чтут. Если их много, то они сбиваются в беззаконные стаи, опустошают дома и угодья. А когда совсем не дают никому житья, тогда приходит чёрный оборотень. Как все чёрные звери, он не любит белых. Подобно охотникам, не терпит беззакония. Он убивает других двуногих легко, красиво и страшно. Охотникам тоже лучше не попадаться ему под горячую руку, но если правильно приветить чёрного оборотня, то лучшего воина не сыщешь... Вот слушал бы ты, Лемба, в детстве сказки, и не ходил бы у тебя чёрный оборотень во младших слугах, не возил бы навоз.

-- И не защитил бы дом, -- спокойно возразил кузнец. -- Помню я те сказки! Судьба у чёрного оборотня такая, оказываться в нужное время в нужном месте. Сами-то они ненавидят оборачиваться двуногими. Помогут против беззаконной стаи, и сразу же сбегают. В горы, на другую сторону звёзд, на изнанку сна, -- Лемба вдруг подмигнул застывшему столбом Нимрину. -- Гость, не бери в ум, это всего-навсего сказка. Но красиво совпало.

Нимрин хотел сказать, где он видал такие совпадения и такую красоту, но в языке охотников нужных эпитетов не нашлось, а ругаться на родном наречии нав ещё дома привык про себя. Сказал:

-- Конечно, сказка. Я всегда был и буду двуногим. Но правда, я уйду домой, как только смогу.

Зуни смотрел хитро, Тунья -- с опасливым любопытством.

Лемба же улыбнулся, по-дружески открыто:

-- Гость Нимрин, пока ты в моём доме, я могу предложить тебе отдых или труд, по твоему выбору. Скажи, ты умеешь работать в кузнице?

Нимрин призадумался. Его тянуло запросить отдыха, покоя, забиться в самый тёмный угол, свернуться клубочком и вспоминать. Но здешняя темнота пуста и бессильна, в ней слишком мало истиной Тьмы, она не поможет. А неподвижность и холод навеют единственное воспоминание: как он коченеет в сугробе, ни жив, ни мёртв. Нет уж, лучше он поищет в окружающей действительности другие зацепки для памяти. Кузница... Скрипучий, язвительный голос: "Ну и уродство! Понятно, что мастером кузнецом тебе не стать. Но любой гарка, в самой убогой деревенской кузне, должен уметь сковать себе приличный нож. Переделаешь с самого начала!" Мастер... Как же его звали? Нет, имена пока упорно не вспоминаются... А ещё в кузнице должно быть тепло...

-- Меня когда-то учили ковать, мастер Лемба. Вряд ли я хорошо умею, но тебе же не впервой наставлять подмастерьев?

Кузнец ухмыльнулся:

-- Скажи ещё, прежний мастер выгнал тебя за двупалые руки.

-- Или за однопалые? -- почти беззвучно предположил Зуни.

-- Я не помню, но с тех пор, вроде, все пальцы отросли, -- Нимрин покрутил в воздухе обеими пятернями.

-- Ладно, пойдём проверим, что у тебя отросло. Горны уже должны были разжечь.

Нимрин собрал ком меха, который зажал подмышкой и чуть не выронил, когда демонстрировал полный набор пальцев:

-- Тунья, скажи, если я попрошу тебя передать Аю вот эту одежду, чтобы Аю перешила её на меня, вы с ней сочтёте это очень большим нахальством?

-- Нет, это будет нашей общей благодарностью за твои дела. А с моей стороны -- ещё и за племянника. Давай сюда, вечером зайдёшь померить. Попробуем сделать, чтобы тебя хоть издали со спины можно было принять за охотника.

Почти весь день Вильяра просидела с Ирими. Унимала боль и жар, помогала ловить ускользающий рассудок. Ближе к вечеру Ирими полегчало, бред перешёл в глухой глубокий сон. Вильяра была не только мудрая, а из потомственных знахарок, потому имела все основания надеяться, что наутро Ирими проснётся здоровой и в своём уме.

Жизнь сурова. Для охотника не такая уж редкость, быть растерзанным дикой стаей. Никто не желает такого конца, но со всяким может случиться. И не со всяким, а даже с самым дорогим и любимым. Только в сказках живые ложатся в снег рядом с умершими, уходят вместе тропою духов, а иногда и возвращаются вместе, хотя даже в сказках это обычно не к добру. В действительности охотники воют над потерями, тоскуют, оплакивают и отпускают. Так, после долгих уговоров и заклинательных песен, Ирими разжала сведённые судорогой пальцы и отдала, позволила унести мёртвую голову жениха.

Вильяра берегла Ирими и не расспрашивала её ни о чём, и не стала петь над уснувшей Песнь Познания. Мудрая прекрасно понимала, что так сильно потрясло молодую охотницу. Не смерть, не растерзанные останки -- головы на колах. Зверь до такого не додумается, ему и не надо: утолил голод, побежал дальше. Только двуногие используют мертвечину для устрашения, к примеру, развешивают битых кричавок вокруг делянок сыти. Беззаконники не просто грабили и убивали, не просто добывали себе в пищу всё живое без разбору. Они явно и недвусмысленно запугивали остальных двуногих, открыто заявляли о своей силе. Мудрая клана Вилья размышляла о возможных источниках такой неслыханной дерзости. Мысли её упорно возвращались к ярмарке и живущему там мудрому.

Вольное поселение на берегу удобной бухты было пристанищем не только добропорядочных купцов и работающих на выезде мастеров, но и всякого сброда, никем не считанного и не управляемого. Никем -- кроме, возможно, мудрого Латиры. Он зимовал в пещерах при ярмарке восьмую зиму, то есть дольше, чем нынешняя Вильяра живёт. Её предшественник был дружен с Латирой, позволил поселиться в угодьях клана Вилья, открыл Зачарованные Камни. Латира уже тогда был очень стар, даже для мудрого. Он давным-давно пережил и маленький островной клан Лати, и родной остров, разрушенный извержением. Немногие уцелевшие из Лати рассеялись по другим угодьям, растворились в соседних кланах. На ярмарке судачили, будто силу свою Латира пережил вместе с кланом и угодьями, осталась малая толика на потешные фокусы, гадания и мысленную речь. У Вильяры были основания в этом сомневаться.