Отряд

Да уж, в этом прилично одетом, уверенном в себе пареньке сейчас было трудно признать того плачущего заморыша, что еще так недавно висел на дыбе под кнутом палача Елизара.

Гость улыбнулся:

- Признал, господине! Извиняюсь, что побеспокоил, - заглянул ненадолго и от дел никаких не оторву. Просто зашел поблагодарить за свое спасение… И вот сказать… Ежели, господине, не дай Бог, хворь с тобой какая-нибудь приключится, ты к лекаришкам немецким не ходи, а иди к моей матушке, Олене, - уж она-то от любой хвори вылечит. Мы на Поварской живем, в Земляном городе.

- На Поварской… - задумчиво повторил Иван. - А, знаю! Недалеко от Чертолья.

- Ну да, там рядом, - отрок улыбнулся. - И вот еще что. Матушка вчера гадала - сказала, опасность для тебя есть немалая.

- Что? - Юноша вскинул глаза и тут же рассмеялся. - У меня, вообще-то, вся жизнь в опасностях - служба такая, тут и гадать не надо.

- Извести тебя хотят, господине! - твердо заявил Игнат. - Про то и предупреждаю.

- Извести? - Иван хохотнул. - Интересно, кто?

- Точно не ведаю, но мыслю - тот самый дьяк, что меня пытал.

- Ондрюшка? - удивился Иван. - Ему-то с чего? Ну, вот что… - Юноша рассердился, и в тот же миг за воротами послышались знакомые голоса Прохора с Митькой.

С хохотом завалив в распахнутую калитку, парни споткнулись о разбросанные дрова и сходу принялись шутить:

- Эко, Иване! Ты пошто поленницу не сложил? Иль поленился?

Отрок еще раз поклонился и попятился:

- Ну, я пойду, господине. Ежели что, приходи на Поварскую - примем с честию.

Иван лишь отмахнулся и в нетерпении повернулся к друзьям:

- Ну, рассказывайте! Да чего ржете-то, словно лошади? Пьяные вы, что ли?

- Ну, зашли по пути, выпили, - признался Прохор. - По паре стакашков бражки.

- Да немного, - поддакнул Митрий. - Не опьянели, не думай. А смеемся от веселья.

Иван хмыкнул:

- Ну, ясно, не с грусти. Так чего веселитесь-то?

Прохор посерьезнел первым:

- Михайлу Пахомова помнишь? Ну, который при само… тьфу, при Дмитрии был?

- Ну, помню…

- Так мы его в кабаке встретили, пьянющий - в дым. И серебро швыряет - направо-налево. Так он, Михайла-то, что удумал - кошку вином напоил, не знаю уж, откуда он ее взял, хозяйская ли то была кошка, или он ее как-нибудь с собой принес, неважно. Вот она, заразища, по столу ходит, шатается, хвостищем бьет, ровно тигра, - а в кружки мордой лезет, видать, водка понравилась!

- Да-а, - выслушав, покачал головой Иван. - То-то, я смотрю, вам потеха. По делу узнали чего?

- Да узнали, - Прохор махнул рукой, присаживаясь на крыльце на скамейку. - Сначала я расскажу, потом - Митька.

- Давай, - протянув друзьям кувшин с квасом, Иван приготовился слушать. Даже глаза прикрыл - так ему лучше представлялось, что Прохор рассказывал.

С утра еще ярко светило солнце, а белые и палевые облачка несмело теснились над дальним лесом. Зеленщики, кроме лука, укропа и огурцов, продавали букеты васильков и фиалок, и Прохор уже полез за медной монеткой - купить для кузнецкой дочки Марьюшки, - да тут же раздумал. Не монетину пожалел - цветы-то куда девать, помнутся. На обратном пути прикупить, разве что? Вздохнув, парень махнул рукой да зашагал дальше, а шел он на Таганку, именно там, на берегу Яузы, устраивались иногда тренировочные кулачные забавы, которые, говорят, частенько посещал Михаил Скопин-Шуйский.

Прохор шагал, щурясь от солнца, и думал о завтрашнем дне. Суббота - можно было, наконец-то, встретиться с Марьюшкой возле церкви. Нет, не возле этой вот, деревянной и неказистой, а возле белокаменной, святых Петра и Павла, где уж такие золоченые маковки, что в иные дни и глазам глядеть больно. Не то что здесь…

Прохор обошел церковь и свернул к паперти… едва не наступив на дерущихся парней. Один - здоровый, мосластый, краснорожий - мутузил другого - маленького и щуплого. Точнее говоря, уселся тому на грудь и с вожделением бил по лицу кулаками, приговаривая:

- Вот тебе, вот! Не крестись, ворюга, на чужие иконы!

Лежащий в пыли парнишка уже и не пытался вырваться, а только просил, плакал:

- Не бей меня, Анемподистушко, не бей… Не буду больше.

- Знамо, не будешь, вор!

Остановившись, Прохор в числе других зевак некоторое время молча наблюдал за всей этой сценой, потом усмехнулся и подошел ближе:

- Ша, парни! Вес у вас уж больно разный.

Здоровяк с удивлением обернулся:

- А ты кто такой, чтобы мне указывать?

Вполне резонный, между прочим, вопрос. Только вот задан он был с таким презрением, с такой беспросветной наглостью и кондовой уверенностью в собственной правоте и непогрешимости, что Прохор ничего не ответил, а только махнул кулаком. Один раз… А больше и не надо было - краснорожего словно ветром сдуло - полетел кувырком в кусты, оклемался, высунул морду.

- Еще? - присев, участливо осведомился Прохор.

Здоровяк помотал головой:

- Не надо. Здорово бьешь! Где так наловчился?

А вот эта фраза была произнесена с явным восхищением!

- Нет, право слово, славно ты меня положил! Аж до сих пор в левом ухе звенит и земля перед глазами вертится. - Выбравшись из кустов, здоровяк отряхнулся, одернул кафтан и как ни в чем не бывало улыбнулся Прохору. - Показал бы удар-то, а?

- И за что ты того парнища трепал? - задумчиво поинтересовался тот.

- А, Никешку! - Парень снова улыбнулся. - За дело, вестимо. Не раз уже в церкви примечал: он, гад, украдкою на нашу родовую икону молится, своя-то, видать, не помогает - вся их семейка лентяи да попрошайки, только и знают, что на жизнь жалиться. А чего жалиться-то? Чтоб лучше да веселее жилося, ты возьми да займись каким делом, ведь верно?

- А, пожалуй, верно, - мотнув головой, согласился Прохор. Новый знакомец определенно начал вызывать у него симпатию.

- Вот и я говорю. Предложил тому же Никешке к нам на сукновальню пойти, вальщиком или красилем, - куда там, отказался. Тяжело, говорит. А разве у нас тяжело? Не сами - станки работают, да на водяном колесе, зря, что ли, мельницу на Яузе-реке ставили? - Здоровяк почесал голову. - Может, стоило Никешке иное что предложить? Не чужой ведь, сосед, хоть и молился на чужую икону… Эй, Никешка!

Прохор обернулся, проследив за взглядом парня. Ну да, как же! Будет там Никешка лежать, дожидаться. Давно уже и след простыл.

- Так покажешь удар-то? - обернулся парнище.

Прохор улыбнулся:

- Тебя как звать-то?

- Анемподист. Ондрея Горемыка сын. Про Горемыкины мельницы на Яузе слыхал? Наши! - Анемподист с гордостью выпятил грудь. - Сам Дмитрий-царь нам благоволит, с его милости скоро бумагу делать зачнем - не хуже хранцузской.

- Да ты, видать, богатей, Анемподист!

- Да уж, не бедствуем. Да ты на кафтан-то мой рваненький не гляди, не в кафтане дело… Прямо скажу - не люблю я этого всякого щегольства… А вот удар ты мне все ж покажи - дельный! Ух как в ухе-то звенит славно! Сам-то откель будешь?

- Прохор. Приказной, московский жилец.

- Ну, сегодня жилец, а завтра, Бог даст, и стольником станешь. А то и бери выше - окольничим. А знаешь, что? - Анемподист азартно хватанул шапкой оземь. - Коль не спешишь никуда, айда на Яузу, там сейчас на бережку кулачники собираться зачнут. Славно будет! Там и удар свой покажешь.

- Кулачники? - обрадованно переспросил Прохор. - Эх, давненько я кулаки не тешил. Сам из кулачных, у себя, на посаде Тихвинском, бойцом когда-то был не последним.

- Ну, вот! - Анемподист засмеялся. - Идем же скорей. Славно, что тебя встретил.

- Это еще кто кого встретил, - сворачивая за угол вместе с новым знакомцем, заметил Прохор. - Да, а правду говорят, и из знатных боярских семей на Яузе людишки бывают?

- Из знатных… - Здоровяк хохотнул. - Сам Михаил, князь Скопин-Шуйский частенько приходит. Бьется славно. О, видишь, зуба нет? - Анемподист широко открыл рот. - Пощупай.

- Да вижу.

- Князь Михаил выбил.