Прозрачный старик и слепая девушка

Неудачный роман добавил Софене жизненного опыта, а ее знания о людях обогатились дополнительными подробностями. Она охотно делилась с Аббаной всем, что успела узнать за свои долгие, очень долгие восемнадцать лет, наполненные множеством событий, как бы отяжелевшие от бесконечных размышлений, сопоставлений, неутешительных выводов.

Главным человеком в жизни девочки Софены был ее старший брат Роол.

Он был всегда, от самого начала времен — то есть с того самого мгновения, как сестренка явилась на свет. Он оказался первым, кого увидели ее младенческие глаза: расплывающееся, перевернутое вверх ногами, удивительное явление, так не похожее на все то, что доселе происходило в материнской утробе. И хоть и говорят, что человек не в состоянии помнить собственное рождение, — Софена помнила.

Ее отец, человек небогатый и не слишком знатный, владелец старой усадьбы и двух захудалых деревень, всегда был неудачником. Только в одном ему повезло: он женился по большой любви. Жена, чье приданое бесследно сгинуло в ядовитом колодце старых долгов, приняла случившееся довольно спокойно. Она была молода и страстно любила мужа.

После рождения первенца дела стали налаживаться, и супруги начали уже думать, что прежнее невезение оставило их. В дальней деревне построили мельницу, сменили управляющего, привезли с аукциона рабочей силы несколько образованных работников: двух врачей — для скота и крестьян, кузнеца, взамен недавно почившего, а также картографа. Впрочем, последний явно оказался лишним и, быстро осознав это прискорбное обстоятельство, женился на мельничихе и начал пить горькую.

Мальчику Роолу было шесть лет, когда к матери — снова беременной — примчались из дальней деревни с известием о большом пожаре и о том, что хозяин, сильно обгорев, лежит на мельнице и хочет перед смертью проститься с домашними.

Позабыв о своем положении, хозяйка бросилась к лошадям, а сын побежал за ней, умоляя маму опомниться и поберечь себя и нового братика.

Не слушая ребенка, женщина уселась в седло и помчалась через лес сломя голову. Роол погнался за ней. У него была своя лошадка, и он уже неплохо ездил верхом. Мальчик не мог бы толком объяснить, почему он решил преследовать мать. В том, как блестели ее глаза, как неподвижно улыбался ее рот, ему почудилось нечто необъяснимое, пугающее. Мама, существо домашнее, самое надежное и знакомое из возможных, внезапно предстала ему диким созданием, полным непонятных страстей, готовым в любое мгновение вытворить что угодно. Что угодно. А он, Роол, оказался совершенно не готов к этому.

Лишь однажды, года два назад, ему приоткрывалась завеса над этой ипостасью матери. Тогда он видел, как отец, вернувшись с охоты, чумазый, с еще теплой связкой битой птицы на поясе, хватает маму за талию широченными ладонями, как шарит по ее гибкой спине и сминает одежду у нее между лопаток, и как она, поблескивая влажными зубами, прижимает лицо к его небритой щеке. Сейчас же мать словно обезумела, и все то необузданное, что она так ловко скрывала за личиной благополучия, вдруг вырвалось на свободу и погнало ее вперед.

На некоторое время сын потерял ее из виду, но затем перед ним снова мелькнула мамина лошадь. Роол настиг ее в гуще леса. Скачка закончилась. Лошадь стояла чуть в стороне, подергивала ушами и косилась чуть недоуменно, а мать лежала на земле в луже крови и зарывалась сильными пальцами в траву. Она выдергивала большие пучки и тут же впивалась в новые.

Роол спрыгнул с лошадки и подбежал ближе. Глаза у матери стали как у животного, и поэтому мальчик смог думать об этой женщине как о ком-то совсем постороннем. Не как о собственной маме.

В луже крови барахталось еще одно существо. Женщина сказала: «Возьми ее на руки, обвяжи пуповину да потуже... У тебя есть нож?»

Роол наклонился и поднял то, барахтающееся. Наверное, оно было отвратительным: фиолетовое, покрытое слизью, вялое. Но мама следила за ним такими любящими, такими тревожными глазами, что Роол внезапно ощутил сильную жалость. Он сделал, как ему было велено, и отрезал пуповину, а затем неловко перевернул существо. И тут оно разинуло необъятный рот и завопило.

На лице матери появилась счастливая улыбка, и она опустила веки.

Роол завернул дергающееся существо в плащ и забрался вместе с ним в седло. Ему нужно было вернуться в усадьбу и прислать к матери врача.

Софена утверждала, что помнит эту скачку. Она прижималась к груди брата, сосала кулачок и понимала, что нет в жизни ничего более надежного, чем этот теплый, кусачий плащ и крепкая рука, которая ее держит.

После рождения Софены родители начали угасать. Отец хоть и пострадал при пожаре, но в том году не умер и прожил еще семь лет. У него остались пятна от ожогов и сильно испортился характер. Мать почти все время проводила теперь в постели. Она умерла, когда Софене исполнилось три года.

Девочка почти не знала родителей. Да и зачем? Ведь у нее был старший брат.

Он учил ее резать хлеб ножом и садиться на лошадь. Он показывал ей, как метать ножички, как стрелять из лука, как зашить порванный сапог, как найти птичье гнездо. Он никогда не дразнил ее.

Однажды они встретили русалку. Роолу было тогда пятнадцать лет, а Софене — девять. Брат вернулся с охоты и рассказал, что видел в лесу странное существо. «Сегодня вечером пойдем вместе, — обещал он. — Переночуем за Пыкиной избушкой, а на рассвете спустимся к ручью. Она будет там сидеть».

Пыкина избушка представляла собой разрушенный охотничий домик, принадлежавший кому-то из предков нынешних владельцев усадьбы и леса. Поговаривали, будто одно время там обитал какой-то Пыка — не то лесничий, не то сумасшедший бродяга. Затем Пыка исчез. Может, умер. Впрочем, мертвым его тоже никто не видел.

— Откуда ты знаешь, что она там будет? — спросила Софена, предвкушая приключение и заранее обмирая.

— Я выслеживал ее несколько дней, — объяснил брат. — Она хитрая. Прячется в самой чащобе, а к ручью выходит с первыми лучами солнца, когда ночные животные расходятся спать, а дневные еще не пробудились.

Роол с удовольствием смотрел на ловкую, ладную девочку в шнурованном кожаном колете и широких штанах, заправленных в мягкие сапожки.

— Волосы прибери, — посоветовал он. — Будут за ветки цепляться.

Морщась, Софена стянула свою черную гриву лентой и спрятала под туго завязанный плат — обычный головной убор дамы, собирающейся на охоту.

Они выехали со двора, когда уже темнело, и бесстрашно заночевали в развалинах бывшего охотничьего домика. Если некогда там и бродил стенающий призрак Пыки, то он давно расточился, возмущенный бесцеремонными детьми, которые в него не верили и уж точно не боялись.

Перед самым рассветом Роол осторожно потряс сестренку за плечо.

— Пора. Иначе упустим.

Она тотчас пробудилась и, как всегда при виде брата, одарила его счастливой улыбкой.

— Пора?

И легко вскочила на ноги.

Осторожно, как две тени, брат с сестрой начали пробираться сквозь высокую траву. Заросли осоки вышиной в человеческий рост тянулись по всей открытой полосе, от опушки леса до самого ручья. Земля плавно шла под уклон. Трудно было поверить, что этот ручей, такой мелкий и незначительный, что через него легко может перепрыгнуть маленькая девочка, сумел напоить водой такое обширное пространство. И все же под ногами предательски хлюпало.

Неожиданно Роол остановился и взял сестру за руку.

— Смотри.

Она вытянула шею, послушно всматриваясь туда, куда указывал ей брат.

Там, впереди, осока была приглажена, точно кто-то пытался расчесать великанские лохмы и уложить их на аккуратный пробор. И прямо на «проборе» лежало некое существо.

Оно было ощутимо выше ростом, чем обычный человек. Головы на две, если не больше. Непропорционально маленькой казалась голова с длинными серыми волосами, спутанными и разбросанными по плечам, спине, по смятой траве. Но самым удивительным были ноги этого существа. Точнее, одна нога, поскольку нижние конечности срослись, а расставленные в стороны ступни представляли собой нечто вроде плавника.