Свора пропащих

— Сде-елку? — Дитер задергал носом. От господина Перченого Орешка потекла новая волна невыносимой вони.

— Ну и запашок здесь, — заметил Дитер и хмыкнул.

— Я не хочу уходить с тобой, — морщась от противного запаха, сказал Агильберт.

Дитер пожал плечами.

— Хочешь не хочешь, а семь лет прошло, Берт.

— Я мог бы обменять себя на другого.

— Не держи меня за дурачка, Бертеляйн. Кто пойдет добровольно в… словом, со мной?

— Этот человек прост, как башмак. Я обману его.

— Прост, как башмак? Простец? — Дитер облизнулся так откровенно, что к горлу капитана подступила тошнота. — Ах, веди его скорей сюда…

Ремедий Гааз был пьян и плохо соображал. Капитан вылил ему за шиворот всю воду из таза для умывания, встряхнул и потащил за собой в подвал.

— Чем это от тебя так воняет, Агильберт? — крикнул Шальк, когда капитан проходил мимо, но ответа не получил.

На ступеньках, ведущих в погреб, Агильберт остановился, положил тяжелую руку на плечо Ремедия.

— Помнишь, как вступал в ряды Своры Пропащих, Ремедий Гааз?

— Еще бы!.. — Ремедий икнул, пошатнулся, но капитан успел поддержать его. — Какой красивый офицер приходил в нашу деревню… У него был красный плащ и белые перья на берете… Я поехал с ним в Дитенхаузен… Меня потом долго еще звали «Два Ремедия», потому что во время общего смотра казначей посчитал меня дважды, я знаю. Мне потом говорили, что жалованье за Ремедия платят мне, а за Гааза — казначею…

Агильберт терпеливо слушал. Обычно Ремедий был молчалив, но тут солдата словно прорвало, он вспоминал и вспоминал.

— Ты предан мне? — спросил Агильберт в упор. — Говори, предан?

Глаза Ремедия наполнились пьяными слезами, и он только кивнул в ответ

— от чувств перехватило горло.

— Душой и телом? — настойчиво спросил Агильберт.

— Да, — выдохнул Ремедий.

— И пошел бы за меня куда угодно?

— Да.

— И в ад?

— И в ад, — прошептал Ремедий.

— Тогда идем, — решительно сказал капитан и потащил его за руку в подвал.

Там было полно дыма. Багровое пламя горело еще ярче.

— Я привел его, Дитер, — сказал Агильберт, подталкивая Ремедия вперед.

— Слышал, слышал, — донесся скрипучий голос. — Ловко, ловко… Ай, простец… Готов за своего капитана в ад и совершенно добровольно… Иди сюда, мой мальчик…

Ремедий во все глаза глядел на человека, сидящего верхом на винной бочке, и медленно трезвел. Пьяный восторг улетучился. Коснулся рукой груди, где должен был висеть крест, и встретил пустоту.

— В карты проиграл, греховодник, — напомнил ему Дитер и мелко затрясся от хохота. — Ладно, Берт, погуляй еще семь лет. А ты, мальчик, теперь мой…

— Нет! — крикнул Ремедий. Глазами, полными ужаса, уставился на капитана. — Что ты со мной сделал, Агильберт?

Агильберт отмолчался.

— Мракобесу скажу! — пригрозил Ремедий, плохо соображая от страха.

— Кому? — протянул Дитер. — Мракобесу? Вашему капеллану-то? Грязному монаху, который таскается с солдатами? Ну, ну. Пусть придет, я поговорю с ним.

И расхохотался — длинные ноги по обе стороны винной бочки, острые колени грозят порвать красные чулки. По стене погреба прыгает тень — остроносый профиль, растрепанные волосы.

— Иди, зови Мракобеса!

— Я здесь, — сказал Иеронимус. Спустился на последнюю ступеньку, сел, поглядел по сторонам.

— За выпивкой пришел, святоша? — спросил Дитер и скривил губы.

— Догадался, что ты здесь, — спокойно ответил Иеронимус.

Дитер смерил монаха высокомерным взглядом.

— Ладно. Погляжу, на что ты годен.

— А на что вообще годен человек? — Иеронимус пожал плечами.

— Человек — это мешок, набитый дерьмом, — выдавил Дитер.

— И мешка с дерьмом довольно, чтобы справиться с чертом. Подойди ко мне, Ремедий.

Солдат с опаской приблизился к Иеронимусу. Остановился, свесив голову.

Дитер приподнялся на бочке.

— По какому это праву ты командуешь моими рабами, Мракобес?

Монах взглянул прямо в безумные глаза дьявола.

— А кто сказал тебе, что это твои рабы? Кто ты таков, чтобы повелевать любимыми созданиями Господа?

— Господа? — яростно прошипел дьявол. — А где он был, твой Господь, когда отряд Изенбарда попал в кровавую кашу, когда он погибал без всякой надежды на спасение? Разве услышал твой Господь, как Берт в отчаянии взывает к нему, молит о чуде?

— Бог творит чудеса не для всех.

— Торгаш твой Бог. Этот для него недостаточно свят, тот — не вполне беззащитен…

— Большинство людей могут спастись сами. Большинство людей в состоянии творить чудеса, не прибегая к помощи сверхъестественных сил, — сказал Иеронимус, и Ремедий вдруг почувствовал: монах очень хорошо знает, о чем говорит.

Дитер глотнул из кувшина.

— А вот я творю чудеса для всех, не чинясь и не торгуясь, — заявил он. — Это я спас Берта под Хагенвейде, когда полег цвет Своры Пропащих. Я

— и никто иной. — Он горделиво подбоченился.

— Ты просто мелкая дрянь, — равнодушно сказал Иеронимус и зевнул.

— Докажи! Докажи! — вскипел Дитер.

— Устал я сегодня, — сказал Иеронимус, потягиваясь. — А ну-ка, дьявол, сними с меня сапоги…

Ремедий приоткрыл рот.

И вот Дитер начинает корчиться и ерзать, вот он сползает с бочки. Кувшин падает из руки дьявола на утоптанный земляной пол, из горлышка льется, льется, бесконечно льется красное вино…

Подходит к Иеронимусу, подбирается, как к ловушке со сладкой приманкой на дне, кружит и высматривает, за что бы уцепиться, и шипит от бессилия.

Опускается на колени.

Монах тычет ему в лицо грязным солдатским сапогом, приподняв рясу. Костлявые руки дьявола хватаются за сапог, тянут…

— Теперь другой.

— Будь ты проклят, Мракобес, — шепчет дьявол. — Люди будут ненавидеть тебя. Люди, в которых ты веришь…

И снимает другой сапог.

Встает. На красных чулках два пятна, в руках по сапогу.

— Сапоги-то оставь, ворюга, — лениво говорит Иеронимус.

Ремедий жмется к монаху, и Мракобес поворачивается к солдату:

— Вот видишь, для того, чтобы побороть дьявола, не нужно ничего особенного. Довольно быть просто человеком, Ремедий Гааз. Чего ты испугался?