Все волки Канорры (СИ)

Поразмышляв еще немного о демонах, монстрах, чудовищах и прочих привычных персонажах своей повседневной жизни, Зелг принял решение.

— Я полагаю, монстр Ламахолота украсит воды нашего озера, — постановил он.

— Я ему передам, милорд.

— И поздравьте его с новосельем.

— Непременно, милорд.

— Ему что-нибудь нужно?

— Полагаю, мы скоро узнаем об этом.

— Думаю, мне следует его навестить и поприветствовать.

— Это было бы замечательно.

— И какой-нибудь маленький подарок?

— Я продумаю этот вопрос.

— И попросите Мардамона не усердствовать.

— Обязательно, милорд.

— Благодарю вас, Думгар.

— К вашим услугам, милорд

— А я, пожалуй, пойду в библиотеку. Буду нужен, ищите там.

— Удачи, милорд.

От Зелга не укрылось столь странное прощание, и тревожное предчувствие кольнуло его душу. Но ему так хотелось верить, что тревоги этого дня остались позади, и нынешнее утро — всего только забавный эпизод. Убаюканный обманчивым теплом сентября, молодой некромант не внял многочисленным знакам судьбы, и с легким сердцем отправился в библиотеку. Как он потом объяснял всем желающим его выслушать, он всего только хотел почитать что-нибудь развлекательное, отвлечься от проблем.

* * *

Взволнованный и обеспокоенный долгим молчанием внутреннего голоса, господин Папата сперва не слишком хорошо понимал, о чем ему твердят нестройным хором взволнованные вельможи. Мы уже не раз упоминали, что достойный библиотекарь болезненно воспринимал присутствие сильных мира сего, а когда их плотность на единицу площади достигала критической, чувствовал легкое недомогание.

Его торжественно доставили в ставшее в последнее время родным здание Тайной Службы, препроводили в кабинет графа да Унара, и там сразу окружили сам граф, маркиз Гизонга, господин главный бурмасингер Фафут и генерал Ангус да Галармон. И все они чего-то от него хотели, ужасно долго и путано объясняли, чего ждут от его скромной персоны. Разумеется, сами они говорили иначе: только вы, господин Папата, — говорили они, — только вы можете помочь нам в этом сложном и удивительно интересном вопросе, как не раз помогали в прошлом. Только ваши обширные знания и невероятные навыки работы со старинными изданиями, с этими огромными объемами текстов помогут нам прояснить самые загадочные и таинственные детали.

И тут они огорошили его сообщением, что им нужна подробная, обстоятельная справка о минотаврах. Об их происхождении, верованиях, легендах, исторических и государственных, если таковые имеются, деятелях. Словом, обо всем.

Держа ответную речь, господин Папата, сразу начал с главного: с того, что он поссорился с внутренним голосом и уже некоторое время с ним не разговаривает, что значительно замедлит работу, потому что во многих случаях он полагался именно на этот самый голос. Но тема, как и предполагали любезные господа, его, действительно, чрезвычайно интересует, и он приложит все свои скромные силы, чтобы достичь нужного результата, правда, не ручается за сроки. Он видит свою обязанность в том, чтобы предоставить обширную информативную справку по двум видам минотавров: так называемым ламархийцам, а также алайцам, то есть выходцам с континента Корх, которые ведут свой род от легендарных рийских минотавров, обитателей Алаульской долины. И хотя это всего лишь великолепный древний миф, однако же минотавры обоих видов существенно отличаются друг от друга. Вот в этом направлении он и собирается вести свое исследование.

Каждый миф есть одна из версий правды

Маргарет Атвуд

— То есть вы знаете, что минотавры бывают разные? — нервно спросил генерал да Галармон.

— А кто этого не знает? — уточнил господин Папата. — Правда, — сказал он после минутного раздумья, — природа производит на свет много странных существ.

Вельможи обменялись взглядами, какими всегда обмениваются сильные мира сего после общения с людьми науки и искусства. Обе стороны остро ощущают некоторую неполноценность собеседника и в то же время собственную ущербность, и никак не могут примириться с этим парадоксом. Но государственные деятели утешают себя тем, что их деятельность приносит практическую пользу, а ученые черви исчезнут с лица земли, ничего не изменив и не улучшив. А ученые, напротив, радуются, что потомки вспомнят их имена в связи с каким-нибудь полезным открытием или важным исследованием, а этих вот государственных мужей станут поминать недобрым словом при всяком музыкальном случае.

Вскоре после того Папата распрощался с вельможами, отметив, что те уж слишком чем-то взбудоражены, и это странно, если учесть, какое благолепие разлито сейчас по всей стране. Но поскольку ему было не с кем обсудить последние события, то он притих, стушевался и загрустил. И даже отменный ужин и вино редкого урожая, присланные графом для поддержания его трудового энтузиазма, не слишком порадовали беднягу.

Что же до графа, то он направил в помощь библиотекарю несколько доверенных слуг под руководством того самого лакея, который в свое время принимал Галеаса Генсена во дворце да Унара. Ему было особо указано на некоторые странности в поведении его подопечного. Начальник Тайной Службы приказывал оказывать господину Папате посильную помощь, заботиться о его насущных нуждах, всемерно потакать капризам, не огорчать и своевременно докладывать о происходящем, пускай слугам и кажется, что ничего существенного еще не произошло. В лакейской этот приказ истолковали несколько шире:

— А буквогрыз-то, видать, последнего ума лишился, — сказал старший лакей младшему, складывая походный ранец для переезда в здание библиотеки, чтобы постоянно находиться при персоне библиотекаря, — почему, спросишь? Потому граф приказал с него глаз не сводить, чтобы он по скудоумию не учинил над собой какой напасти.

— А нам с ним не опасно? — спросил его товарищ, более молодой и еще не такой опытный.

— Да он только в книгах понимает. А так стула от чашки не отличит. И безобидный, как мотылечек. Видал я, как он краюху хлебу отрезать намеревался: свечку ухватил и ну елозить. Смех один. Только ворчливый, это да. Ворчливый — жуть.

— Дались им эти минотавры, — пожал плечами младший лакей. — Вот скажи, зачем кому-то знать, откуда какие рогачи происходят? Нешто нет других дел на свете?

— Ты говори-говори да не зарывайся, — сурово оборвал его старший товарищ. — Когда господин граф занимается неведомо чем незнамо для чего не корысти ради — это и есть великая государственная политика, о которой потом будут писать такие вот буквогрызы, как тот, кого мы едем наблюдать и обихаживать.

— То есть, мы едем делать историю? — неожиданно проницательно уточнил младший слуга.

— Мы всегда делаем историю, — отвечал старший, и крыса, тащившая в свою нору огарок свечи, на мгновение замерла в восхищении. Она не ожидала от старого лакея такого полета философской мысли.

* * *

Гугиус Хартдор спешился на поляне у черного базальтового мавзолея и окинул пейзаж взглядом настоящего ценителя.

Поляна была разгромлена по высшему разряду: земля почернела и оплавилась, как если бы здесь как следует откашлялся простуженный дракон; древние исполинские деревья, покореженные неведомой силой, из стволов и ветвей которых в произвольном порядке торчали самые разнообразные конечности и проступали сквозь кору искаженные ужасом и болью морды и лица, топорщились иглами и шипами. Несметное количество деталей, милых сердцу настоящего художника, как то — обломки оружия, фрагменты доспехов, черепа и скелеты, разбросанные в живописном беспорядке там и сям — навевали безысходность и тоску. Всякий, кто случайно забрел в это гиблое место, должен был умчаться очертя голову и потомкам своим заповедать избегать этого кошмара до скончания времен.

Рыцарь пробормотал несколько слов на языке, который показался бы странным любому, кроме высших иерархов геенны огненной, и замер в ожидании. Строение было задумано зодчими как место вечного упокоения в самом прямом смысле этого слова — ни намека на вход. Огромная, цельная на вид глыба, размером с городской дом, сплошь покрытая вырезанными в камне рунами, стояла в непроходимой Меокайской чаще, в самом сердце Тифантии, и никто из смертных не знал о ее существовании.