Стая

— Я сюда к брату шла. — У нее был приятный голос. Немного глуховатый для столь маленького тела, но певучий и теплый, как разогретый солнцем ручей. — Он служил тут в Альдоге князю. Его зовут Сирот из Затони. Слышал о нем?

Избор не знал никого с таким именем. Пожал уклончиво плечами. Странная девчонка не мешала его одиноким думам течь так же просто и спокойно, как Ладожка вливается в задумчивые воды Волхова. Вряд ли эта девчонка могла кого-либо убить, как уверял пришлый краснорожий толстяк Горыня. Еще тогда на дворе Избор не поверил ему. Украла — может быть, сбежала — наверняка, но вряд ли убила…

— Никто его не помнит, — вздохнула девка. — Я теперь и сама не знаю — был ли у меня брат…

Помолчали. Княжич удобнее устроился в мягком земляном ложе под пнем, глянул на девку снизу вверх:

— А ты откуда Бьерна знаешь?

— Так, шли вместе… — Она попыталась улыбнуться — воспоминания о варяге явно радовали ее. Однобоко распухшая губа некрасиво искорежила лицо.

Избор поморщился:

— Чего ж разошлись?

— Получилось так… — Она помрачнела, выпрямилась, глядя прямо перед собой, положила руки на колени. Ее пальцы — тонкие, почти прозрачные, огладили шерстяную материю, нашли какой-то заусенец, принялись скоблить.

— Горыня этот — он кто тебе? — поинтересовался Избор, вспомнив толстяка и синеглазую девицу.

— Никто.

— А Милена? — Теперь ему стало вправду стыдно. До чего дожил — он, княжий сын, расспрашивает о приглянувшейся девке рабыню Бьерна!

— Сестра почти… — как-то неуверенно произнесла девчонка. Задумчиво глянула на княжича, осторожно потерла пальцем распухшую переносицу. — Не знаю…

И, переводя разговор, быстро, заученно выпалила:

— Что ж мы говорим да не знакомимся? Меня Айшей кличут, а тебя как?

Княжич усмехнулся. Воровка была потешной, ее имя тоже, а особенно забавным казалось увидеть, как она оторопеет, когда поймет, с кем только что болтала, будто с ровней.

— Избор, сын Гостомысла, — поднимаясь с земли, сказал он. Тоска, теснившая грудь всю первую половину дня, исчезла. Дышать стало легче, свободнее.

Избор перебрался через вылезшие из земли коренья, вышел на тропу, отряхнул с портов прилипший мох. Девчонка тоже засобиралась — оперлась на руку, соскочила с пня. Стоя она доставала Избору лишь до плеча. Вздохнула.

— Княжич, значит, — произнесла равнодушно. — Значит, верно, не было у меня брата, коли даже ты его не знаешь…

И, словно забыв о собеседнике, слегка припадая на больную ногу, заковыляла прочь.

Дни текли, будто вода в Волхове. Травень подходил к концу, на вспаханных полях стала пробиваться свежая ровная зелень, в роще у берега белыми лапками распушилась и опала верба, а березовые почки полопались, открывая свет робкой листве.

Изо дня в день Альдога привычно поднималась с рассветом, набирала шум к полудню и негромкой собачьей брехней отходила к ночи. Готовые драккары да расшивы по-прежнему простаивали у пристани, уже сместившись в самый ее край и уступив место торговым судам. Суда шли в Альдогу с востока и запада, с озера Нево и Ильменя, с Онега-озера и с Белозера, с маленьких судоходных рек, разрисовавших приальдожские земли, и из земель корелы, где реки наполнялись лишь весною и пропускали только маленькие, доверху груженные лодчонки.

Гостомысл медлил с решением о походе, каждый вечер угрюмо выслушивая упреки старейшин, Избора, Вадима да Энунда. Энунд настаивал на походе не меньше прочих, хотя с его хлипким телом и почтенными годами рваться в путь казалось нелепым. Роптали даже дружинники, сочиняя издевательские песни о боязни князя потерять последнего сына и открыто распевая их прямо в дружинных избах. Помалкивал лишь Бьерн со своей ватагой, Уже все давно забросили каждый день ходить на пристань и проверять корабли, только варяг с завидным упорством полдня проводил подле своего снеккара. Время от времени Вадим звал его потягаться силой — хотел на деле проверить воинское умение Бьерна, однако урманин всегда отказывался, охотно устраивая учебные поединки для своих воев прямо на княжьем дворе. Глазеть на сии поединки сбегалось пол-Альдоги. Обсуждали ловкие руки Тортлава, умеющего метать ножи, будто вынимая их один за другим из рукава рубахи, неимоверную силу Слатича, способного поднять тяжелый двуручный меч одной рукой да еще и разрубить им с первого удара пеньковый канат. Шептались о том, как могучий Фарлав махом боевого бича раздробил в щепы три сложенных друг на друга щита, и о том, как верткий щуплый Эрик стрелами с двадцати шагов нарисовал на княжьей городьбе большую лодью.

Изредка к воям Бьерна присоединялись люди Энунда или Вадима, раза два дружина Избора тоже посостязалась с ними. Однако их боевые навыки горожан не удивили. По-прежнему более всего разговоров было о варягах. Теперь уже все знали, что Бьерн — родич находника Орма, что его хирд пять с лишком лет блудил по топям глухого Приболотья, не показываясь «сухим» людям, что сам Бьерн когда-то вместе с отцом воевал за князя, а среди его людей нет ни одного не запачкавшего рук кровью врагов. Поэтому людей Бьерна в городище побаивались, не любили и уважали. К дружинникам Избора уже давно привыкли, людей Вадима обожали за статность и спокойный, ленивый нрав, к дружине Энунда, прозванной «торговой», относились с насмешкой. Если вой Вадима то и дело путались с девками, то людей Энунда проще всего было застать на торжище, где они меняли то рубахи на ножи, то ножи на рубахи. Занимались они обменом безо всякой выгоды, лишь для удовольствия. Недаром и к самому Энунду горожане прилепили кличку Мена.

Толстый Горыня появлялся в городище еще два раза — первый раз привез князю дань, другой раз наведался к Бьерну, якобы просто по дружбе. На самом деле зыркал зенками по двору — искал проданную девку. Бьерн долго болтать с ним не стал — выпроводил со двора, сказавшись на занятость. На собственную рабыню Бьерн и вовсе не обращал внимания, лишь иногда, заметив, как она скользит через двор с бадейкой в руках или сидит на корточках у вереи и чешет за ухом Шутейку — дворового пса, варяг останавливал на девчонке задумчивый взгляд.

Девчонка в дворне прижилась — незаметная и тихая, она справно следила за скотиной, выполняла все поручения, от сплетен и слухов держалась особняком, предпочитая чаще болтать с лошадьми, чем с дворовыми девками. Сталкиваясь с княжичем, она, вместо поклона, улыбалась и проскальзывала мимо. Несколько раз Избор пытался поговорить о ней с дворовыми — хотел понять, о чем думает странная болотница, но те лишь пожимали плечами, Никто не знал, где ночует Бьернова рабыня, о чем думает. Кормилась она вместе с прочими, а где жила — никто не ведал.

Когда сошли синяки и ссадины, Избор увидел, что девчонка была совсем не уродлива, а даже по-своему красива. Конечно, она отличалась от румяных — кровь с молоком — альдожских девок, но было в ней что-то такое, от чего сжималось сладко в животе и пульсировала кровь в висках. То ли от прозрачности ее белой кожи, то ли от рысьих, карих с зеленцой глаз, то ли от тонкого лица да хрупкой фигурки. Казалось, ее можно поломать, просто сжав в ладонях. Рабский ошейник она не носила. Однажды Избор спросил у Бьерна — почему, на что варяг, усмехнувшись, заявил, что девку он выкупил против своей воли, а такая рабыня рабыней не считается. Что он хотел сказать столь замысловатой речью, Избор так и не понял, однако относиться к девчонке как к рабыне перестал. А еще перестал думать о синеглазой Милене, лишь изредка смутно вспоминая ее мягкие губы и заманчиво покачивающиеся бедра. Настораживали только разговоры дружинников о какой-то дивно красивой зазнобе Бьерна, которая шастает ночами к воротам городища, где и поджидает варяга для любовных утех. Впрочем, нынче Избору было не до Бьерновых девок — к закату отец созвал старейшин в избу, видно, надумал что-то о походе.

Полдня княжич бродил сам не свой, то в полной уверенности, что отец смирился с потерей и все отменит, то в надежде, что, наоборот, с рассветом застоявшиеся в пристани корабли отчалят от берега и двинутся в путь. Слонялся по двору, пространно беседовал с дружинными воями, тыркался, словно слепой кутенок, то в один угол двора, то в другой.