Извек

Сверкающий диск, набирая обороты, со свистом сорвался с ладони. Стоящие за спиной недоумённо ахнули, заметив неверное направление броска. Саморубы пошли заметно левее цели, однако, набрав немыслимую скорость, внезапно, по пологой дуге свернули к деревам. Никто ничего не понял, когда Бивни, не останавливаясь, промелькнули толи перед, толи за деревьями. Лишь когда размытый силуэт, завершив дугу, устремился назад, от леса долетел негромкий звяк, будто по сушине стукнули тонкой заморской сабелькой.

Раскрыв ладонь навстречу, кузнец не сводил глаз с мчащегося к нему диска. Выждав до последнего мгновения, быстро отшагнул вбок и резко махнул рукой вниз, будто стряхивал воду на то место где только что стоял. Блистающий вихрь словно бы утратил направление. Вращение мгновенно прекратилось и лезвия с разгона врезались в землю.

Лохматый не торопясь присел, выдернул своё детище из дёрна и с грустью оглянулся на наблюдателей. Остолбеневшие же мужики, расшиперив пасти, контужено вытаращились за его спину и… в этот момент земля дважды вздрогнула. Все в молчании следили за опускающимся облаком, пока тишину не нарушил печальный голос кузнеца.

— Вот и дрова будут. Всяко польза.

Сотник со знанием дела цокнул языком.

— Лихая вещица. Небось намаялся пока совладать учился.

— Было, — согласился лохматый. — особенно пока останавливать приспособился. Не знаю как с руками остался. Благо краешком только и задевало.

Булан завернул рукав и показал жуткие шрамы, перепахавшие предплечье. Кузнецу явно везло. Ни один шрам не пересёк сухожилия, лишая пальцы подвижности. Извек покачал головой, невзначай глянул на свою руку в булатном наруче. [31] Булан усмехнулся.

— Ты думаешь я голышом это колечко покидывал? Ему же всё едино, что наручи, что наковальня. Всё, что на лету попадётся, сечёт легче, чем коса дождевые нити. На горы, правда не напускал, но разок, в степи, каменной бабе полбашки снёс. Ненароком конечно, просто в траве не разглядел. А рука цела оттого, они сами зависают над тем местом откуда посланы, но пока не собьешь, вертятся как бешенные, ни взять, ни остановить. Слушаются только когда ладонь издали почуют. Тогда выжидаю до последнего, да отмахиваю вниз. Как ладонь пропадает они уж не крутятся, стремятся уследить куда рука ушла, ну и тыкаются в землю. Без закрутки—то большой силы нет. Не страшнее простых клинков, правда хороших.

Потихоньку потянулись назад. Гомонили обсуждая увиденное, чесали в головах. Спорили возьмёт ли чудная вещь терем или, к примеру, лодью на воде. За разрешением споров обращались к кузнецу. Тот вздыхал, но старательно, как детям, разъяснял — что, сколько и как далеко секут Бивни. Народ потихоньку начал расходиться. Кузнеца с Сотником тоже повели устраиваться на ночлег, но Извек, сославшись на службу, с трудом попрощался с оставшимися и направился за Вороном. Не успел подойти к конюшне, как невыспавшийся мальчонка вывел бодрого осёдланного коня. Едва дружинник взобрался в седло, Ворон припустил резвой рысью.

Глава 7

День пути до торжища выдался скучным до дремоты. Солнце, едва поднявшись над землёй, зарылось в густеющую дымку. Синь неба запечалилась блёклыми облаками, придавившими к земле полёт суматошных стрижей. Однако, ожидаемый дождь робко отсиживался в низко плывущей серой каше и не торопился облегчить свинцовое брюхо туч. Пыль не смоченная ни единой каплей, нехотя взвивалась при каждом шаге Ворона, и медленно оседала на месте, не встретив ни малейшего ветерка.

Веки Сотника опускались под собственной тяжестью, требуя расплаты за бурно проведённую ночь. До торжища добрался к вечеру, едва не валясь от усталости, свернул к ближайшему постоялому двору. Проследив, чтобы Ворон был устроен как следует, прошёл сквозь шумный полумрак корчмы и, прихватив с собой кувшин молока, поднялся в предложенную хозяином конурку. Лязгнул запором, выхлебал полкувшина и, едва стащив сапоги, прямо в одежде завалился на лежанку.

Утро прорвалось сквозь сон многоголосым гамом, лаем собак и трелями вездесущих птиц. Извек полежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к непривычному шуму. Постепенно начал вычленять из монотонного гомона отдельные звуки, влетающие в маленькое окошко, вперемешку с лучами солнца. На крыльце постоянно слышались чьи—то шаги, то размеренные и тяжёлые — постояльцев, то торопливые и лёгкие — тех, кто обихаживал гостей. Стукнула воротина, по дороге тяжело протопала тягловая лошадь, запряжённая в гремящую подводу. Издалека доносились зазывания особо горластых торговцев.

Глубоко вздохнув, Сотник сладко потянулся. Пожалел, что не разделся перед сном, но резонно подумал, что каждая палка, окромя вил, о двух концах: теперь и одеваться не придётся. Глаза открывать не хотелось и он наслаждался возможностью мал—маля полениться. Однако, не к месту вспомнился вчерашний недопитый кувшин, а брюхо заявило, что пора бы позавтракать. Приоткрыв один глаз, Извек огляделся в поисках питья, но не увидел ничего, кроме оструганых брёвен и запертой двери. Пришлось открыть второй глаз и повернуться на бок. Кувшин обнаружился на полу, возле запылённых сапог. Рядом скучала плошка с догоревшей свечой. Извек довольно улыбнулся и потянулся за молоком. Приподнялся на локте, потянул носом, убеждаясь не скисло ли и, аккуратно разболтав сливки, приложился. Пил медленно, с чувством, без остановки. Когда молоко кончилось, некоторое время всё ещё держал посудину опрокинутой, ловя ртом крупные капли. Затем вернул крынку на пол и нехотя опустил ноги с лежанки.

Пока обувался, откуда—то принесло запах печёного гуся. Не то чтобы больно жирного, но с приправами и мягкими сахарными косточками.

— Скорей… — пробормотал Извек. — Скорей умыться и за стол! Пока в брюхе не устроится гусик или парочка куропаточек и кружка—другая пива, никаких дел.

Он быстро спустился во двор и направился к умывальне. Пару раз накренив подвешенную на верёвке бадью, сполоснул лицо, разгрёб спутанные волосы. Стряхивая с бороды воду, заглянул на конюшню. У входа маячил местный дружинник, следящий за порядком на этом постоялом дворе. Торжище — есть торжище. За всем глаз надобен. Любой приезжий вправе рассчитывать на охрану: свою, лошадей и товара. Ворон стоял довольный. В яслях желтел недоеденный овёс, в бадье поблёскивала ключевая вода. Седло и потник висели на перекладинах. В сторонке, на четырёхгранных гвоздях, дожидались перемётная сума, колчаны, уздечка. Позади раздался голос охранника, гордый и добродушный.

— Всё в целости. Конь сыт и напоен. Здешние хозяева дело знают.

Сотник оглянулся на подбоченившегося дружинника, развёл руками, улыбнулся.

— Вот и славно. Пора и мне быть сыту и напоену. Что я, хуже лошади?

Охранник хохотнул шутке, поправил перевязь и указал на дверь.

— Тогда тебе туда. И насытишься, и напьёшься. Токмо, ухо держи востро. У нас хоть и порядок, но кошели режут. Правда всё, что больше кошеля, не берут, с этим строго.

Извек благодарно склонил голову и двинулся к указанной двери. Перед самым крыльцом его обогнал высокий боярин. Шагая через ступеньку, быстро поднялся на крыльцо, потянул руку к кольцу, но дверь сама распахнулась, едва не своротив ему нос. В проёме обрисовался дородный купец. Поперёк себя шире, он степенно выдвигался из корчмы, отдуваясь после обильного завтрака. Причём первым корчму покинул его живот, поддерживаемый широким шитым поясом. За животом выплыла грудь и череда гордо поднятых, покрытых густой щетиной, подбородков. Боярин не успел остановиться и ткнулся в бочку купеческого брюха. Купец колыхнулся, как студень, но ходу не сбавил. Проплывая мимо отлетевшего к перилам боярина, примирительно пропел елейным голосом.

— Не спеши, уважаемый, там ещё осталось. Всем хватит.

Долговязый зло сверкнул глазами, но взяв себя в руки, процедил сквозь зубы.

— Да, по твоей требухе не скажешь, что осталось. Разве что хозяина ещё не съел… пойду гляну.