Коромысло Дьявола (СИ)

В родительской квартире он тоже сначала никого в живых не обнаружил. От кого же остался лишь тонкий слой пыли на мебели и на ковре рыцарю-инквизитору не хватило времени определить.

Сгустки концентрированной тьмы, рванувшиеся к нему навстречу из углов большой комнаты, рыцарь Филипп в доли секунды остановил и устранил двумя точными выстрелами. Так же без промаха он принялся молниеносно расстреливать восьмиконечным православным крестом темный расплывающийся силуэт апостата.

После трех попаданий грозно надвигающаяся на него черная бронированная фигура приобрела более четкие очертания. В латной перчатке архонта будто бы ниоткуда возник длинный двуручный меч, докрасна раскаленный.

С четвертым выстрелом сквозь решетчатое вороненое забрало злобно блеснули красные глаза то ли вампира, то ли альбиноса. Тогда как чудовищный меч раскалился добела.

Нажимая на спуск в пятый и шестой раз, рыцарь Филипп бил на поражение. Два последних, седьмой и восьмой, бронебойных выстрела в голову разворотили и развоплотили фигуру в маслянисто блестевших иссиня-чернильных доспехах. Вместе с архонтом ушел в распыл и небытие его погасший огненный меч.

Мелкодисперсная пыль, поначалу весомо повисшая в воздухе плотным кучевым облаком, постепенно рассеялась и осела.

«Прах к праху, тлен к тлену… Даруй им, Господи, спасение там, где несть скорби, гнева и нужды…»

На бесплодную скорбь времени ему никто не отпускал. Кроме минутной молчаливой молитвы…

«Выкатывайся и вычищай вторую, третью банду… Без опоздания, рыцарь…»

В том же ритуальном порядке в тот же краткий срок беспощадный и отрешенный от всего мирского инквизитор разделался с засадой, ждавшей его на квартире у Петра и Марка. «Мне отмщение и воздаяние… Прах к праху… Ситуативно…»

Огнестрельная и бронебойная ликвидация второго апостата и трех сопутствующих фамильяров не составила рыцарю-инквизитору запредельных теургических трудов. Однако и тут Филипп опять не решился выяснять, кто же оказался от мира сего жертвами архонта-интерзициониста, напрасно надеявшегося смутить и устрашить противника.

«Сволочь античная, лучше б заложников брали. Хоть какой-то шанс…»

Третьего врага с присными инквизитор не обнаружил там, где искал и предполагал. Во дворе и в квартире Филиппа Ирнеева нет ни малейшей сверхъестественной угрозы. Последний архонт и его министры-фамильяры предусмотрительно скрылись в неизвестном направлении, времени и пространстве.

«Наверное, у него в предзнании аллергия на пыль. Или ментальный эмпатический контакт держал, поганец…

Может, еще появится? Хотя сегодня навряд ли… Какая жалость! Очень многие, сударь мой античный, с вами так хотели познакомиться поближе…»

Спустя некоторое время след в след за сизым «хаммером» с орденской ягд-командой на борту, обдав его жидкой смесью грязи со снегом, во дворе развернулся вороной «лексус» с Гореванычем и Ванькой. С гостями Филипп поздоровался у машины.

«Миру — мирское. И всепогодные условия, из рака ноги…»

— …Скажи-ка, Игорь Иваныч. Что может быть хуже плохой погоды?

— Лучше, хуже… Это, когда агент возвращается из тепла в холод, Фил.

Ты где это так колесил, куролесил, студент? Всю тачку по самую крышу изгваздал…

— Снег и слякоть, товарищ майор, природные явления безмозглые и невменяемые…

— …Фил, можно мне, зеленой дуре-неофитке, с тобой по-прежнему на ты? Или нельзя так к рыцарю-зелоту обращаться?

— Отчего ж нельзя? Смирение и воздержание от гордыни по сути — наши главные рыцарские добродетели, Мань. Тогда и ретрибутивностью по кумполу меньше достается.

Кроме того, конфирмационным теургическим статусом рыцаря-зелота меня наделят только на будущий год, ритуально в особом церемониальном действе. Покамест синедрион клеротов соберется, посовещается…

— Пал Семеныч говорит, раньше, к Рождеству. Ведь у тебя, рыцарь Филипп, чуть ли не уровень адепта.

— Ну это он преувеличивает, дама-неофит Мария…

Как там Настя, готова ли?

— Полностью, с головы до пят. Уже стесняется наготы и страшно тебя боится.

— Эт-то есть хорошо… Жена да убоится грозного мужа своего. Того поболе, инквизитора в ритуальном очищении и приобщении…

Тридцатисемилетняя толстуха, экспедитор-товаровед в частной лавочке, мать двоих детей стала единственной, кого пощадил благочинный инквизитор, выбрав ее из других членов секты «Праведники последних греховных дней».

Никакого жалостного милосердия ни к ней, ни к ее несовершеннолетним отпрыскам он не питал, не испытывал. Он ее увидел во время обедни и счел подходящим объектом. Ему всего лишь понадобились ее тело для ритуала, а также внешний облик с целью обеспечения оптимальной маскировки и скрытного проникновения на место сегодняшней акции.

Пусть сейчас он уже не очень опасается спугнуть и насторожить магов-осквернителей, задействуя орденскую поддержку, все же его намерение единолично стать участником и очевидцем радения сектантов в православной церкви остается в силе.

К полудню он доставил бессознательное женское тело в арматорскую лабораторию, обеспечив естественное, удовлетворительное объяснение и исчезновение объекта, куда-то срочно отправленного за новой партией товара для магазина.

— …Ну и корпуленцию же ты отыскал, Фил! Во где жирюга! Разрази меня в просак…

— Зато, Ника, она есть женщина в теле. Хоть куда. Найдется, где спрятать оружие и снаряжение. Тако же надеюсь, эти дебелые телеса никогошеньки не соблазнят, не прельстят.

— Ну-ну, блаженны нищие миролюбцы, ажник в ранге рыцарей-зелотов. Под срачицу как оттрахают, что делать-то тогда будешь, миротворец?

— Потому и выбрал миролюбиво задницу потолще… Ладненько. Хорош вуайеризмом маяться! За работу, моя дама Вероника!..

Поздним зимним вечером продолговатые с закруглениями поверху темные оконные пластиковые проемы никому и ничего не сообщали о том, какое же непотребство происходит внутри оскверненного храма. Поляризованные стеклопакеты с изменяемой прозрачностью не выпускают наружу ни мерцания свечей, ни полного света всех электрических ламп большого анодированного паникадила, подвешенного высоко под куполом.

По отработанному и неоднократно отрепетированному сценарию едва различимые в темноте фигуры сектантов сворачивали с тропки, протоптанной в снегу. По одному и парами они пропадали за громоздким кузовом автобуса, загородившего боковую калитку.

Другой большой автобус прикрывает вход в церковь от посторонних взглядов. Ни слева, ни справа паперть, где на морозе догола раздевались участники колдовского радения, не просматривается.

Двое плечистых стражей электрическими фонарями и руками, обшаривавшие дрожащие от холода тела, группами по пять-семь человек запускали внутрь голую ораву. Замешкавшую на пороге знакомую ему толстуху один из стражей дружески подтолкнул в зад:

— Иди-иди, теть Моть, грейся. Стопудово постоишь в тепле и в светле. Надейся, что себя покажешь. На других, тетка, посмотришь…

«Шуточки у нее, понимаете ли, уже арматорские… Актриса травести, из рака ноги… Вот я те потом задам, Настасья Ярославна…»

Далее рыцарь-инквизитор не намеревался ни на миг не выходить из состояния отрешенности и безучастия, чуждых всему мирскому и греховно человеческому. За исключением тех заранее заданных кратких мгновений, когда православному витязю Филиппу Ирнееву надлежит вершить непреложную и неуклонную расправу над святотатцами. «Приносящие жертвы греховные да будут истреблены!»

Вместе с тем бесстрастный судья и палач в одном лице апостолический рыцарь-инквизитор прежде намерен дать высказаться и с поличным изъявить себя обвиняемым в богомерзостных преступлениях против Бога и людей, верующих в истовой чистоте благовестного церковного предания.

Входя в церковь, оголенные сектанты обоих полов, тряско и мелко кланялись в сторону запертых царских врат. Вслед каждый из них, не сгибая коленей, тщился дотронуться до контуров нечестивого пентакля, размеченного на кафельном полу красной мраморной крошкой.