Оковы безмолвия

Темные круги под глазами, темные пятна на впалых щеках, полосы на лбу под всклокоченными волосами, слегка натертое черной липкой массой тело снова превратили Критану в немощного старика с лихорадочно горящими глазами.

Оторвав лоскут от своей туники, Конан стер кое-где лишнюю черноту и отошел в сторону, придирчиво рассматривая юношей, — он остался вполне доволен своей работой. Теперь они были похожи скорее на отца и сына, чем на родных братьев.

Сложив парчу и накрыв ее своей туникой, отчего в пещере сразу стало темно, Конан на ощупь пробрался к тюфякам, где уже лежали Дхавана И Критана. Сон долго не приходил к ним, неизвестность тревожила, но наконец, усталость взяла свое, и они уснули.

Утром их разбудил скрежет ключа в замке. Свет дюжины факелов разорвал темноту. Монахи быстро зажгли светильники и встали возле двери. Пленникам приказали взять парчу, и их повели наверх. Они шли по подземному коридору, зная, что уже не вернутся назад. Но что их ждало там, наверху?

Распахнулась дверь, ведущая из тюрьмы во двор, и братья невольно остановились, зажмурив глаза, — дневной свет ослепил их. Монахи вытолкнули пленников на середину мощеного двора и отошли в сторону.

Рядом с щедро залитым солнцем помостом стоял главный жрец в окружении неизменной свиты и с недоверчивой улыбкой ждал, что будет дальше. А Конан взволнованно переводил взгляд с Ваджрана на братьев, пытаясь понять, не заметил ли жрец их сходства. Нет — грим наложен мастерски! Рядом с побледневшим и осунувшимся за этот месяц Дхаваной, пошатываясь на ослабевших ногах, стоял почерневший высохший старик. Ветерок шевелил жалкие лохмотья, которые когда-то были его одеждой.

Жрец приказал:

— Начинайте! Мы ждем вашего чуда! Но смотрите, если его не произойдет, вы навсегда останетесь рабами великого Кубиры!

Монахи обступили помост плотным кольцом. Стоят святому Ваджрану приказать — и они тотчас набросятся на пленников.

Ткачи расстелили на солнце дивную парчу, и со всех сторон послышались восторженные возгласы. Даже святой Ваджран не смог скрыть своего восхищения и подошел поближе, чтобы как следует рассмотреть переливающиеся узоры.

Между тем братья не спеша натирали парчу белым порошком, а Конан, стоя на коленях, придерживал ее края руками. Наконец белый порошок скрыл от глаз все узоры, и братья встали на колени рядом с Конаном. Дхавана молитвенно сложил руки, киммериец и Критана последовали его примеру.

Потом он стал громко нараспев произносить молитву на непонятном наречии, часто повторяя имя богини Лури. Монахи и жрец замерли, завороженные звуками непонятного языка. Так они и стояли, не шелохнувшись, пока Дхавана не умолк.

В полной тишине он встал с колен, достал из сумы небольшую метелку из сухой жесткой травы, велел Конану и Критане поднять покрывало и стал бережно сметать с драгоценной парчи белый порошок. Казалось, прошла целая вечность. Жрец все так же неподвижно стоял напротив, ожидая обещанного чуда, монахи обступили пленников со всех сторон, отрезав пути к бегству.

Наконец Дхавана закончил работу, и они втроем расстелили парчу на солнце. Ни главный жрец, ни его свита не ждали неведомого чуда так страстно, как трое пленников,— и оно произошло! Ослепительный свет полыхнул но всему двору, и монахи с криками попятились, закрывая глаза руками. Жрец стоял, крепко зажмурив глаза, но свет пробивался даже под закрытые веки. Лишь Конана и братьев-ткачей волшебный свет не ослепил. Киммериец хотел было броситься на зажмурившегося жреца, но вдруг увидел такое, отчего к нему сразу вернулся дар речи: на покрывале лежали три сверкающих меча и боевой топор. Мгновение — и пленники схватили чудесное оружие, а двор огласился могучим криком:

— Смерть проклятым монахам! Бей отродье Нергала! Жреца не трогать! Он — мой!

И Конан бросился в гущу монахов, заслонявших собой Ваджрана. Полуслепые, они беспорядочно размахивали мечами, не видя, что за вихрь обрушился на них, и слыша лишь громовые раскаты незнакомого голоса.

— Кр-р-ром! Вот это дело! Дхавана, обходи слева! Критана, не пускай к воротам! Всех в кучу! Круши, бей!

Беснующийся демон косил монахов направо и налево, неумолимо приближаясь к жрецу, метавшемуся по двору, как загнанная крыса.

Ваджран прятался за спинами своих воинов и, перебегая от одного к другому, истошно вопил:

— Окружайте! Окружайте негодяев! Гоните их к подземелью! Не подпускайте к воротам!

Но его приказы заглушали звон мечей, вопли сраженных воинов и радостный рёв киммерийца, наконец-то дорвавшегося до настоящей битвы! Меч Конана разил, как небесная молния, топор обрушивался на черепа, как божья кара.

А тем временем братья-ткачи сгоняли пустившихся наутек монахов на середину двора. Воспользовавшись суматохой, святой Ваджран решил улизнуть в известную лишь ему потайную дверь в высокой стене, но братья перехватили его и загнали в гущу монахов, ожесточенно отбивавшихся от разящих ударов гиганта. В пылу битвы никто из верных слуг Ваджрана не вспоминал о драгоценной жизни своего хозяина. Жреца толкали, он падал, и ноги сражавшихся попирали мнимого святошу. В разорванном парчовом одеянии, с всклокоченными волосами, старый жрец, обессилев, пытался на четвереньках отползти в сторону. Из пересохшего горла вырывался жалкий хрип, глаза безумно бегали из стороны в сторону, следя за молниеносными бросками чудовищного воина, а тот оглушительно выкрикивал проклятия и призывал незнакомого бога:

— Гнусные шакалы! Дерьмо Нергалье! Клянусь Кромом, ни один не уйдет! Дхавана — добивай! Критана — к воротам!

И снова сверкали мечи, падали разрубленные тела, и вот уже не осталось спин, за которыми можно было укрыться от ярости пленника. Ваджран оказался один на один со своей смертью. Собрав последние силы, он вскочил на ноги и, выхватив из-за пояса кинжал, казавшийся детской игрушкой против огромного меча киммерийца, попятился в дальний угол двора, где был еще один потайной ход. Отчаяние придало жрецу сил. Уворачиваясь от выпадов неистового гиганта, он петлял по двору и постепенно приближался к заветной дверце. Но когда Ваджран собрался сделать последний шаг, ему в грудь и в спину уперлись сверкающие мечи. Пригрозив проткнуть жреца насквозь, Дхавана и Критана заставили его выйти на середину двора. Ваджран рухнул на колени и завопил:

— О, пощади, доблестный Сегир! Не убивай! Я отдам тебе все, чем владею! Я укажу тебе все тайники! Никто, кроме меня, не знает, какие богатства здесь хранятся! И все это будет принадлежать тебе! О, Сегир, не убивай!

Меч молнией сверкнул перед глазами Ваджрана, его голова покатилась в пыль, а тело, несколько раз дернувшись, осело набок.

Конан, Дхавана и Критана, переводя дух после тяжелой битвы, глядели на голову поверженного жреца. Вот он, долгожданный час расплаты и освобождения!

Весь двор был завален изрубленными телами и залит кровью, а посреди него лежало дивное покрывало. Ни одна нога в пылу битвы не коснулась его, ни одна капля крови не обагрила чудный узор. Дхавана бережно сложил парчу и спрятал в суму, потом подошел к Конану, который все еще мрачно смотрел на голову ненавистного Ваджрана. Наконец киммериец отвернулся, сдернул плащ с одного из убитых воинов и завернул в него голову. Дхавана удивленно спросил:

— Зачем она тебе?! Ее надо сжечь вместе с остальными телами, чтобы очистить это место от скверны!

— Потом узнаешь! А насчет этого места — ты разве забыл о подземелье? Нам еще предстоит горячая схватка! Вспомни, сколько там засело монахов, и какие там переходы и тайники! А сейчас — слышишь? — надо отпереть ворота, а то толпа разнесет их в щепки!

Действительно, ворота уже давно сотрясались от ударов. Горожане собрались на площади в ожидании торжественного выхода жреца, но, вместо музыки, услышали шум битвы, и, встревожившись, решили открыть ворота.

Братья обнажили мечи и встали по бокам ворот, и Конан решительно отодвинул засов. Возбужденная толпа ввалилась во двор. Задние напирали, по те, кто был впереди, в ужасе попятились: сжимая в одной руке огромный меч, а в другой — окровавленный топор, среди множества изувеченных трупов стоял их любимый боец, «непобедимый немой Сегир».