Найдена

Журка все говорил и говорил, но его слова пролетали мимо, словно моя душа осталась прозябать в яме рядом с умирающей ведьмой. Даже мое спасение перестало казаться чудом.

– Я пол-Киева обошел, где только не побывал, пока узнал, что Борисовых воинов порубили в овраге возле города, а их девку опустили в Ведьмачью яму. Узнал утречком на заре, а ждать пришлось до вечера, чтоб стало потемнее. Ох, намаялся, извелся весь…

– Веревку-то где ухапил? – прерывая его никчемные объяснения, поинтересовалась я.

Журка заулыбался:

– На челнок сменял. Челнок хороший, а только деду Иону он все равно не нужен. – Он взъерошил волосы на затылке, на миг задумался, а потом решительно покачал головой: – А будет нужда – он себе новый справит…

Я вздохнула. Со мной случилось столько странных и страшных вещей, а Журке все кажется игрой. Легко ему… И люди его любят.

– Я думаю, братец уже оттаял, можно ворочаться в Вышегород, – вклинился в мои мысли быстрый Журкин говорок.

Я встрепенулась и заметила, что мы уже шагаем по береговой тропке, а вместо закатного солнца над кустами уныло блестит полулунник. В темноте ветви стали черными. Порыв ветра зашевелил их, и в тихом шепоте послышалось: «Предупреди Глеба и Ярослава. Предупреди… Ты обещала».

Я остановилась. Оглянувшись, Журка неуверенно спросил:

– Ты чего? Не хочешь в Вышегород? Из-за брата?

– Погоди…

Журкин братец был вовсе ни при чем. Мои страхи и сомнения упирались в данную ведьме клятву. Нарушить ее было совестно, а выполнить попросту невозможно. Даже если я доберусь до Глеба муромского или Ярослава Новгородца и расскажу им всю правду, разве они поверят, что их брат, князь Киева, – братоубийца и вор? За такие речи недолго вновь очутиться в Ведьмачьей яме.

Вечерний ветерок подул от реки. Стало холодно и неуютно. Журке надоело ждать моих объяснений. Он спустился к воде и там нашел себе занятие – подбирать камни-окатыши и бросать их по волнам. Почти не поднимая брызг, голыши прыгали по речной глади, а потом, словно устав резвиться, исчезали в темной глубине. Когда-то в детстве я тоже любила пускать «блинчики»… Неожиданно вспомнилось детство – голос Старика, его улыбка, запах и удивительное чувство свободы и защищенности. Тогда я знала: что бы ни случилось – его тепло и любовь не исчезнут. Старик был для меня и отцом, и домом, и будущим. А теперь? Что у меня в будущем? Ведьмачья яма? Нет, я туда не вернусь! И плевать на обещание! Нужно попросту переступить через глупые угрызения совести и все оставить позади – князей с их сварами, воспоминания о Ведьмачьей яме и самой ведьме Дарине. Почему я должна выполнять ее пожелание? Может, она уже давно спятила… Ведь бормотала о каком-то очеловеченном мече, который перечеркнул мою судьбу. Кто в здравом рассудке поверит в подобную чушь? А еще я христианка, и мне не пристало выполнять просьбу ведьмы. «Сновидицы», – шепнуло что-то внутри.

– Сновидица или нет, все одно – ведьма! – вслух возразила я и окликнула Журку: – Ты что, тут до ночи собрался дурака валять?! Сам же спешил в Вышегород.

– А ты пойдешь? – вскинув голову, поинтересовался он.

– Пойду.

К полуночи мы добрались до Бративы – небольшой деревни в десять дворов. Братива стояла в стороне от большака, и Журка с его болтливым языком быстро отыскал дом для ночлега. Не мудрствуя, он постучался в первые же ворота и радостно оповестил:

– Доброго здровьичка, хозяева! Примете ли гостей до света? Идем аж с самого Киева, несем новостей на всю ночь, только с голодухи как-то несподручно рассказывать.

Открывшая нам молодая баба недоверчиво вгляделась в Журкино лицо, покосилась на меня, а затем оправила цветастый платок и благодушно кивнула:

– Отчего ж не пустить. Гость в дом – и Бог в дом.

Меня передернуло. После резни в избе Улеба я стала бояться чужих домов.

– Проходите…

Ворота заскрипели, на круглое лицо бабы упал лунный свет, пробежал по обиженно выпяченным губам, отразился в глупых круглых глазах, и я успокоилась. Однако, входя в дом, перекрестилась. Улеб вспомнился не к добру…

В горнице сидели трое взрослых мужчин, две крепкие приземистые бабы и едва вышедший из ребячьего возраста парнишка. Из-под пестрого одеяла в углу слышались детские шепотки. Бородатый мужик, с похожим на огурец лицом, лениво приподнялся и указал на накрытый стол:

– Добро пожаловать, гости дорогие. Отведайте, чего Бог послал.

Мы сели и взялись за ложки. После горячего меня потянуло в сон. Бородач отложил ложку:

– Теперь не грех и поговорить… Семила сказала, будто вы идете из Киева. Видели ли нового князя? И правда ли, что его брата Бориса убили какие-то вороги?

Журка покосился на меня и вымолвил:

– Я бы рад поговорить, хозяин, но моей сестре не до разговоров. Путь был неблизкий, девка устала…

– Гриппа, Миланя! – рявкнул мужик. Толстухи с удивительной живостью снялись с лавок, исчезли за перегородкой и вскоре появились вновь с каким-то тряпьем в руках.

Журка подтолкнул меня к лавке. Бабы суетливо разложили принесенное и бросили сенной валик.

– Спаси Бог. – Я улеглась, повернулась к стене и закрыла глаза. После холодной ямы в тепле и сытости было как в раю. В полудреме я слышала монотонный Журкин голос. Он рассказывал о Киеве, Святополке и том, как видел в Десятинной церкви тело князя Бориса, которого убили неведомые враги.

«В той же Десятинной… – глядя в темную стену, подумала я. – Хотя где же еще Святополку хоронить свои злодейства? В этой церкви прятали тело его отца, там же лежал убитый по его приказу брат… А вот где погребен Старик, не знает никто…»

– Окаянный князь! – прошептала я.

– Окаянный, – отозвался из-под лавки тонкий детский голосок. Неужели кто-то из ребятишек ухитрился забраться под мое ложе?!

– А ну кыш оттуда! – вполголоса пригрозила я. – Не то выволоку силой!

– Силой? Хи-хи… – развеселился ребенок.

Я покосилась на гомонящих за столом людей. Они были увлечены Журкиными баснями и ничего не замечали. Стараясь не шуметь, я потихоньку свесилась и сунула руку под лавку. Пальцы пошарили в пустоте.

– Не там ищешь, – сказали мне сзади. Господи, как он там очутился?

Я перевернулась. Никого.

– Не там. Не там! Не там!!! – Голосок невидимки набирал силу,. Теперь он уже почти кричал. От звонких надрывных воплей у меня заломило затылок.

– Хватит! – заткнув уши, рявкнула я, однако озорник не унимался. Его крики превратились в заунывный вой. Меня закружило и куда-то повлекло. Мимо проплыло вытянутое Журкино лицо, потные рожи толстух, стены, потолок с матицей [17]… Все смазалось, перевернулось и вдруг снова оказалось там же, где было. Даже матица…

– Уф! – Я выдохнула и села. Что-то стало не так. Люди! Людей не было! Ни Журки, ни бородача, ни баб… Никого…

– Значит, решила нарушить обещание? – спросил меня все тот же противный детский голосок.

Я зажала уши и скосила глаза. Тощее мохнатое существо сидело у меня в ногах и недобро глядело желтыми, как у кота, глазами.

– Лгунья! Дай я ее… – Из-за печной перегородки высунулась странная голова. Обвислые, старческие щеки мелко подрагивали, а красные с прожилками глазки похотливо ощупывали мое тело.

– Погоди, памжа [18]! – одернул желтоглазый и придвинулся ко мне. Сквозь волосы на его животе проглянула серая с синевой кожа.

– Погоди, погоди, погоди… – Казалось, голоски раздаются отовсюду.

– Цыц, мелкота! – беззлобно рыкнул желтоглазый.

«Сон», – в упор глядя на него, подумала я.

– Нет, я не сон, – возразил он. – Я ман [19]. Тот самый ман, о котором ты так много болтала со своим Стариком.

Ман? Да, верно, я часто говорила старику о мане. Чаще всего, когда с голодухи съедала его хлеб или, шутки ради, прятала посох. «Ман унес, – говорила я, – ты же знаешь, какие они. Никто их не видит, а они ходят, шумят, гремят. Такие вот невидимые люди…» Но это было давно, тогда я была совсем маленькой и на самом деле верила в манов. Но теперь…