День Диссонанса

– Да что тут можно обсуждать?

– Верно, ни к чему тратить время на разговоры, – согласился другой гриб, с длинной и узкой шляпкой. – Это я к тому, что всю жизнь мы торчим на одном месте, не путешествуя и не зная свежих впечатлений. Какое у нас самое увлекательное занятие? Разбрасывать споры?

– Да уж, удовольствие, – прокомментировала поганка. – Потому-то мы и помалкиваем. Ты, человече, никогда не слыхал наших речей, вот и поверил, что фангусы не говорят. Видали мы этих ходячих всезнаек.

– Это ерунда, – сказал второй гриб. – Все ерунда, не стоит силы тратить.

– Погоди. – Джон-Том приблизился к оратору, слегка теряясь от нелепости происходящего. – Ребята, вы с нами что-то делаете. С того самого дня, как мы появились на торфяниках.

– Почему ты так считаешь? – спросил оратор. – Чего ради мы должны тратить силы на какие-то действия?

– В вашей стране мы изменились. Чувствуем себя необычно.

– Что значит необычно, человече? – спросила поганка.

– Подавленными. Усталыми. Выжатыми, как лимон. Никчемными. Беспомощными. У нас изменилось мировоззрение.

– И ты решил, что в этом виноваты мы? – спросил второй гриб. – Ошибаешься. Просто такова жизнь. Нормальный статус существования.

– Этот статус ненормален.

– Нормален, – возразил первый гриб, – для наших торфяников.

Джон-Том решил стоять на своем.

– Тут какая-то телепатия. Нам передается ваше ощущение безнадежности, ваши идеи о бессмысленности любых действий. Это разъедает наши души.

– Человече, погляди-ка по сторонам. Что ты видишь?

Джон-Том медленно повернулся кругом, но смутная надежда на открытие не оправдалась. Его взгляд скользил все по тому же пейзажу: камни, грибы, лишайники, мох, туман и тучи.

– А теперь ответь, пожалуйста, – попросил первый гриб, – ну, разве это не тоска?

Самообладание Джон-Тома опасно таяло. Мадж и Розарык уже засыпали, и юноша прекрасно понимал: если он последует их примеру, никто из них больше уже не проснется.

Взгляд снова зацепился за белые кости, и это вернуло Джон-Тома к жизни.

– Скажите, много ли времени понадобилось владельцу этого скелета, чтобы впасть в неизбывную тоску?

– Ты должен признать, что здесь твоя жизнь тосклива.

– Пожалуй, я верю, что у вас есть основания считать свою жизнь тоскливой.

– «Есть основания считать»! – простонала поганка. – Какие там основания? Она тосклива, и все тут. Человече, я не кто-нибудь, я фангус, а это само по себе муторно.

– Я едал грибы, которые оставили самые светлые воспоминания, – возразил Джон-Том.

– Он еще и каннибал! – устало произнесла высокая поганка. – Какая тоска! – Она тяжко вздохнула (разумеется, телепатически), и на Джон-Тома нахлынула волна печали и тревоги.

Он зашатался, стряхивая тенета, которые угрожали опутать его разум.

– Перестаньте!

– Так ведь мы ничего не делаем. Зачем тратить силы? Расслабься, человече. На что тебе стремления, желания и прочий бесполезный ментальный балласт? К чему изводить себя заботами о всякой ерунде? Все суета, поверь. Приляг, отдохни, посмотри на жизнь проще. Пускай дурацкие тревоги сделают тебе ручкой и сгинут. Открой душу истинному покою бытия, и тебе сразу сильно полегчает.

Джон-Том вытянулся на торфе, но тотчас спохватился и принял сидячее положение. И указал на скелет.

– Как полегчало ему?

– Он правильно отреагировал, только и всего, – сказала поганка.

– Он мертв! – возразил юноша тоном обвинителя. – Вы его убили! А если не вы сами, то это место.

– Его погубила тоска, его убило уныние, его прикончила безнадежность. Он завершил свой путь точно так же, как это делает любое живое существо. Он сгнил.

– Сгнил?! Вы паразитируете на гнили, скажешь, нет? Вы процветаете на мертвечине!

– И это он называет процветанием! – пробормотала другая поганка. – Разумеется, мы разложили органику на компоненты. Порой я удивляюсь, зачем мы это делаем, для чего тратим силы? Ведь это совершенно ни к чему. Мы живем, чтобы умереть. Человече, давай поговорим о тоске…

Джон-Том встал, подошел к тигрице и изо всех сил потряс за огромное плечо.

– Проснись, Розарык! Проснись, черт бы тебя побрал!

– Зачем тхатить силы? – сонно прошептала она, глядя на юношу из-под полуопущенных век. – Дай поспать. Нет, не давай…

Тихая мольба ударила его, словно крик о помощи.

– Не дам, успокойся. – Он тряс тигрицу, пока она не села и не протерла глаза. Тогда он перешел к Маджу, уютно свернувшемуся калачиком, и невежливо пнул его.

– Шевелись, водяная крыса. Хватит помирать. Лучше вспомни, куда мы идем. Подумай об океане, о свежем просоленном воздухе.

– Пожалуй, парень, я останусь, – томно ответил выдр. – Ей-богу, нет смысла куда-то тащиться…

– Правильно, правильно, правильно, – зазвучал роковой хор.

– Будь другом, шеф, дай чуток покемарить. Че спешить? Никто за нами не гонится. Оставь меня.

– Черта с два я тебя оставлю! Подумай о вкусной жратве, о славных делах, которые нас с тобой ожидают, о деньгах, которые мы заработаем. Вспомни, – произнес он с неожиданным воодушевлением, – о трех деньках в «Элегантной шлюхе».

Глаза выдра приоткрылись, губы расползлись в блаженной улыбке.

– Да, чувак. За эти воспоминания стоит подержаться.

– Бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно, – ухала капелла аскомицетов.

– А ваще ни к чему, приятель, – сказал выдр, и Джон-Том на миг испугался за друга, пропадающего ни за понюшку табаку.

Но тут Мадж вскочил на задние лапы и обвел окружающую растительность гневным взором.

– Однако все это это чертовски забавно.

– Помоги, Розарык, – велел ему Джон-Том, испытавший великое облегчение. Он снова обратился к своим неприметным и даже равнодушным недругам: – Вот что, братцы, я не в силах переделать ваш характер, и вообще ничем не могу помочь, раз уж вам нравится замечать у жизни только серые тона.

– Нам не нравится, – сказал первый гриб. – Просто она такая и есть. Серая, убогая, муторная, гнилая, однообразная. Думаешь, мы бы не изменились, если б могли?

– Но она стала бы другой, будь на то ваша воля.

Сняв с плеча дуару, юноша заиграл самую бодрую и жизнерадостную песню из своего арсенала: «Высота скалистых гор» Джона Денвера. Затем добавил «Все, что нам нужно, – человеческое тепло» Рика Спрингфилда. Когда он закончил, серое небо не прояснилось и туман не развеялся, но у него изрядно посветлело на душе.

– Ну, что вы на это скажете?

– Воистину тоска! – ответила поганка. – Я не о песне, а о голосе.

«На торфяниках небось миллионов восемьдесят грибов, – подумал Джон-Том, – а меня угораздило набрести на музыкального критика. Абсурд!»

Он засмеялся и от этого повеселел еще больше.

– Если ничто не способно приукрасить ваше существование, то не станет ли ваша жизнь чуточку более сносной, если вы оставите нас в покое?

– Человече, мы обязаны делиться своими переживаниями, – сказал второй гриб. – Не взвалить на тебя их тяжесть было бы просто подло. А мы не подлые – мы равнодушные. Тебя привело в эти края понимание суетности жизни, осознание своей беспомощности перед этой суетностью. Человече, взгляни правде в глаза: космос – неудачник.

«Безнадежны. Эти твари безнадежны, – сердито сказал себе Джон-Том. – Как остановить врагов, идущих на тебя не со щитами, мечами и копьями? Что противопоставить бортовому залпу угрюмости, огневому валу сомнений? Они так уверены в себе, так убеждены в истинности своих речений! Ладно, будь по-вашему, я вам покажу истину! Если вас невозможно переспорить, может, к победе приведет соглашательство?»

Он набрал полные легкие воздуха.

– Ваша беда в том, что у каждого из вас – депрессивная мания.

Долгая пауза, атмосфера раздумий, наконец – вопрос поганки:

– О чем это ты, человече?

На заднем плане одна сыроежка шепнула другой:

– Он считает нас чокнутой тусовкой!

– Я не силен в психологии, но кое-чему на юридическом учат, – пустился в объяснения Джон-Том. – И держу пари, никто из вас не пытался решить свои проблемы с помощью психоанализа.