Сборник "Чистая фэнтези"

Барон смотрел, затаив дыхание.

Они выезжали из лесу гуськом. Двое… пятеро… шестеро… Четверо мужчин и две женщины. У дамы, замыкавшей кавалькаду, от ветра развевались роскошные кудри — рыже-огненные, знакомого оттенка.

Ошибка исключалась.

— Дамы и господа! — театральным жестом барон простер шуйцу в направлении всадников, досадуя, что его сейчас не видят три человека: Генриэтта Куколь, Вильгельм Цимбал и его величество Эдвард II. Именно в таком порядке: вигилла, прокуратор и король. Потому что сердцу не прикажешь. — Хочу привлечь ваше внимание. Итак, перед нами — наши дорогие, любимые и до безобразия предприимчивые родственники! Собственными пустоголовыми персонами, живые и невредимые. Вся шестерка, можете пересчитать. Прошу любить и жаловать!

Это был триумф Конрада фон Шмуца, обер-квизитора первого ранга.

— Вы уж простите старика, милочка. В наши годы бессонница — ревнивая супруга. Потом расскажете молодым кавалерам, как дряхлый дед Фрося не давал вам глаз сомкнуть, терзая воспоминаниями…

Эфраим хрипло, словно ворон, рассмеялся, пригубив из кубка.

— Вы наговариваете на себя, ваше чернокнижие! Один час беседы с вами, поверьте, стоит десятка бурных ночей любви! Многие очаровательные мистрис посинеют от зависти, если я при них небрежно упомяну: «Однажды, глубоко за полночь, имела я честь разговаривать с мэтром Клофелингом…»

Анри стояла спиной к гроссмейстеру, изучая его гордость — обширную коллекцию эпитафий. Сделанные под заказ столики из каурельской ольхи — дерева, на котором, согласно поверью, вместо «сережек» растут женские груди и души умерших младенцев сосут из них кровь с молоком — были сплошь заставлены крохотными надгробьями и стеллами-мемориалами. Взяв ближайшую стеллу, вигилла прочла, напрягая зрение:

Гроссмейстер заново наполнил оба кубка: свой и дамы. Остро запахло гвоздикой и мускатным орехом, сдабривавшими горячее вино.

— Оригинал, милочка, стоит в Цирамене, на могиле философа Зенона Басаврюка, основателя школы «оптимистического материализма». Это он первый ввел в обиход метафизический термин «sensus», то есть «понятие», и написал аксиоматический труд «Modus vivendi sensus». Мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем упрямец-оптимат дал разрешение сделать копию надгробья.

— Дал разрешение?

— А как вы полагали? Здесь только легальные экземпляры! Разве я рискнул бы держать в доме нелицензированную копию без ведома и согласия покойного эпитафизанта?! Вы скверно обо мне думаете, сударыня вигилла. Кстати, слева от вас эпитафия с места упокоения кушарского астролога и поэта Хумера ан-Байбаки. Истинная жемчужина собрания! Там очень точно замечено, что бывает, если браконьерствовать на кладбищах без соблюдения прав усопших…

Анри взяла указанную плиточку, выточенную из яшмы:

Проследив за ходом мысли кушарца, отраженной в четверостишии, Анри поняла две вещи. Первое: она никогда не станет коллекционировать эпитафии. Второе: если Вечный Странник позволит благополучно вернуться в Реттию, она сразу же сходит на могилку к тетушке Эсфири. Просто так — посидит, принесет скромный букетик астр, расскажет последние сплетни…

— Я не спрашиваю вас, милочка, об итогах сегодняшних изысканий. Разглагольствовать ночью о работе, будучи наедине с прекрасной женщиной — верх дурного тона! Полагаю, Номочка тоже даст нашему беглому малефику как следует отдохнуть, а не замучит насмерть деловыми беседами. Но близнецы доложили, что работа с обособленной умброй не показала наличия скрытых пороков сердцевины…

— Нет, ваше чернокнижие. В первом приближении — не показала.

— Конечно, сейчас рано делать решающие выводы. Особенно в свете рассказанного вами: летаргия, путаница с именем… Чутье подсказывает мне, что без опытного семанта обойтись не удастся. У вас нет на примете семанта с высшей квалификацией? Надо бы глянуть назначение связей, а у нас с вами для семантического анализа слишком много маны…

На ум пришла встреча у Гаруспициума. Овал Небес, это случилось позавчера, а кажется, целую вечность тому назад! Состарившийся жрец гладил твоего лошака, подруга, а ты стояла и мучилась угрызениями совести.

— Есть, ваше чернокнижие. Лаций Умбрус, представитель Коллегиума Волхвования в Большом Гаруспициуме. Мой курсовой наставник в прошлом. Мы виделись на днях, и мэтр Умбрус сообщил, что его нынешний профиль — глобальная семантика.

— Лаций Потрошитель? — гроссмейстер поднял кубок, как если бы собирался возгласить здравицу в адрес жреца-наставника. — Он перебрался с кафедры в Гаруспициум? Помнится, в молодости он дивно умел разделывать не только говядину… Я искренне завидовал твердости его руки! А ножи!.. Знаете, он великолепно точил ножи! Это мысль: привлечь Лация…

Эфраим вдруг загрустил без видимой причины. Сдвинул ночной колпак на лоб, ткнулся подбородком в край кубка. Потянул носом, вдыхая винные испарения, и оглушительно чихнул.

— Здравия желаю, ваше чернокнижие!

— Ах, оставьте! Какое здравие в мои лета? Возраст, дражайшая сударыня, возраст. Беспощадная штука. Так и лезет на язык: раньше, мол, и травка была зеленее, и солнышко жарче, и гробы нараспашку. В дни своей бурной юности я знавал… м-м… великого семанта. Величайшего! И что самое удивительное, этот… э-э… человек был самоучкой. Ах, где мой давно утраченный пыл?! Я буквально молился на Хендрика Землича…

Анри показалось, что она ослышалась.

— Вы говорите о Хендрике Високосном? Магистре Ордена Зари?!

— Милочка, вы слышали о нем? Поражен вашей эрудицией. Да, я говорю о… м-м… об этом человеке. Теперь вы сочтете меня ожившей мумией? руинами прошлого? Увы, я застал лишь последние годы магистра, незадолго до его… м-м… злополучного падения с балкона…

От выпитого или от усталости, но гросс чуть ли не всякий раз запинался перед упоминанием Хендрика Землича. Словно на язык подворачивалось неправильное, не соответствующее моменту слово, и приходилось сперва сплевывать обузу, затем подбирать слово верное, достойное произнесения вслух, и лишь после — озвучивать находку.

— Мой отец служил при дворе герцога Губерта, пятого из рода д'Эстремьеров. Бруно Клофелинг, личный маг-духовник его высочества. Губерт любил общество духов: совещания усопших военачальников, турниры чревовещателей древности… Особенно герцог обожал конкурсы красоты с участием знаменитых куртизанок. Перед началом конкурса неизменно исполнялась оратория Франсуа Школяра «Увы, где прошлогодний снег!». Короче, духовник Бруно был в фаворе. А поскольку в нашей семье бытовала традиция передачи знаний от отца к сыну… Я, безусый юнец, сопутствовал родителю везде. Это смешно, но Фросей меня впервые прозвал герцог. Я не слишком утомил вас мемуарами?

— Ничуть! Я вся внимание!

— Так вот, магистр… э-э… магистр Хендрик числился вторым любимцем его высочества и ни в чем не знал отказа. Говоря «вторым», я имею в виду лишь время: мой отец был приближен к герцогу раньше, нежели… м-м.. Хендрик. Но если взять мерой любовь герцога, Бруно Клофелинг вчистую проигрывал это соревнование. Современники диву давались, видя, как Губерт осыпает дарами безвестного идеалиста, отставную крысу архивов: дворянство, майорат, плащ магистра, учреждение особой подати… Особенно возмущалась ее высочество герцогиня Флора. Женщина властная и, чего греха таить, катастрофически скупая, она не претендовала на сердце супруга, но речь-то шла о кошельке! Расточительство герцога приводило ее в бешенство. Казна д'Эстремьеров оставляла желать лучшего, а тут сплошные расходы… Наскучив семейными скандалами, герцог большую часть досуга коротал в главной цитадели Майората, в обществе магистра, пренебрегая государственными заботами. Отца он брал с собой, а отец брал меня. Человек тонкой души, Губерт Внезапный тем не менее был лишен возможности постичь смысл идей… э-э… гения-самоучки, всю тонкость умозаключений, всю глубину погружений великого семанта в структуру личности. Да-да, сударыня, Хендрик Високосный интересовался «спутниками» задолго до чурихских изысканий! Вы спросите, почему аристократу не наскучило общество ученых… э-э… мужей? Ответ прост: герцог внимал магистру, как человек, внезапно открывший для себя сам факт существования мира, отличного от повседневности. О, аромат terra incognita сведет с ума кого угодно! Были и другие обстоятельства, но мне бы не хотелось о них вспоминать, тем более ночью…