Порыв ветра

Осмотрела себя, насколько возможно. Надо отдать должное тюремщику — он был специалистом своего дела. Бил больно, до моих судорог, но грудь и живот почти не пострадали. Были синяки, ссадины, кровоподтёки, но к ним я отнеслась равнодушно. Больше всего досталось спине. Этого я не видела, но чувствовала болью при каждом движении. Наверное, я выглядела так, словно меня со спины обхватила ядовитая сороконожка. Несколько рубцов багровели на бёдрах, но это уже мелочи.

Морщась и постанывая, начала потихонечку отмывать себя мокрой губкой. Очень осторожно и очень потихонечку. Смыла грязь с груди, живота, ног и на этом мой энтузиазм кончился. Какой смысл упираться? До спины не дотянуться, да и болит там всё. Волосы на голове, наверное, проще обстричь, чем ждать, пока получится их промыть. Беспокоил запах помойки, который здесь, в чистом помещении, стал ощущаться особенно резко, но что с ним поделаешь? Через месяц раны заживут, тогда и помоюсь по-настоящему.

Делать было нечего, только ждать неизвестно чего и сколько, поэтому я снова уселась на скамью и стала тихонько поливать себя водой, зачерпывая её ладошкой. Толку для чистоты никакого, но всё равно приятно. За этим меня и застали две вошедшие женщины. Одна — привратница, другая — средних лет, круглолицая, с короткой прической. Внимательный взгляд, но не властный, а… просто очень внимательный. Эта поманила меня на свободное место, а когда я подошла, несколько раз обошла вокруг, разглядывая с головы до ног. Неожиданно показала пальцем мне куда-то в область лобка.

— Что это?

Я в недоумении опустила голову.

— Что именно?

Женщина уже ткнула пальцем.

— Вот это!

Ах, это… Интимная прическа, которую я, поддавшись моде, сделала незадолго до того, как меня «обняла» молния. Глупость, которая когда-то, очень давно, в прошлой жизни, казалась мне очень важной.

— Думала, что будет красиво.

Женщина хмыкнула.

— До чего не додумаются в погоне за… — она вдруг резко стала серьёзной — Ты уже познала мужчину?

Вопрос идиотский, совершенно неуместный, но ни хвалиться, ни стыдиться мне было нечего. Может, ещё не встретила своего парня, может, воспитали меня старомодно, но до банального перепиха я ещё не опустилась. Обругать бы эту тетку, но я сейчас не в том положении, чтобы выказывать гонор. Поэтому ответила коротко:

— Нет.

Почему-то ответ женщину устроил. Она снова обошла вокруг меня, осторожно касаясь моих ран, ощупала голову, заставила сжимать-разжимать пальцы, сгибать-разгибать руки-ноги. Затем достала из ящичка, который принесла с собой, несколько склянок, приготовила палочку с тампоном, и стала мазать меня остро пахнущей жидкостью, напоминающей йод. Через несколько минут всё тело (во всяком случае, его видимая часть) стало желто-коричневого цвета. Мелкие ранки щипало, но терпимо. Большие раны женщина стала смазывать уже чем-то вроде синеватого желе. Он почти не пах, но действовал наподобие анестезии. Во всяком случае, боль быстро затихала, и появилось чувство холода. Странная смесь ощущений — жжение и холод одновременно. Пока я прислушивалась к себе, женщина протянула мне что-то вроде большого одеяла.

— Укройся. На первых порах одежда тебе не понадобится.

Я невольно насторожилась, но всё оказалось гораздо проще. Меня отвели в соседний дом, в отдельную келью (если можно так сказать). Комнатушка два на два метра, топчан с тоненьким матрасиком, тощая подушка, табуретка. Вместо двери — проем, занавешенный куском ткани, небольшое окно без всяких признаков стекла.

Женщина указала на топчан.

— Отдыхай. Еду тебе принесут.

Я «поплыла» едва только голова коснулась подушки. Успела подумать, что если выживу, обязательно помолюсь и поблагодарю эту неведомую Гернаду за свою жизнь. И попрошу за ту собаку, что спасла меня на помойке. Жизнь у меня получается не очень весёлая, но она всё-таки моя. И жить всё-таки хочется…

Целых пять дней я наслаждалась тишиной и покоем. Меня никто не трогал и не беспокоил. Утром-вечером приносили плошки с едой и кувшинчик с водой. Утром приходила Лирина (видимо, местный доктор), осматривала меня, мазала своими снадобьями, поила непонятными настойками. И всё это молча. Но я не возражала. Состояние было странным, как при очень высокой температуре. Вроде всё видишь, всё понимаешь, но постоянно тянет прилечь. Вроде и глаза не закрывала, а день прошёл. Немного перекусить, и уже утро. В коридоре временами кто-то ходил, но разговаривали чуть слышно.

Как только в окружающий мир начали возвращаться краски, и появилось желание выйти погулять, Лиртна это сразу заметила. Ненадолго ушла и вернулась с платьем для меня — очередной вариацией мешка с прорезью для головы, но уже с руками и пояском. Внимательно наблюдала, как я одеваюсь, затем коротко бросила:

— Пошли.

Зашли в какую-то подсобку, и мне досталась метла чуть не с меня ростом. Лирина привела меня на площадку между домами.

— Мети — и ушла, больше ничего не объясняя.

Вот уж действительно, как в армейском анекдоте «отсюда и до обеда». Никто не стоял над душой, не говорил что, куда, как, но и команды остановиться никто не давал. Поэтому я, не торопясь, с перерывами на отдых начала вжикать по булыжникам, которыми был вымощен двор. Мусора оказалась не так много, но пару кучек я всё-таки собрала. Подумав, сходила в подсобку, нашла совочек, ведро, собрала в него мусор. Куда выкидывать — непонятно, и я оставила его у входа в «свой» дом.

Роль дворника позволяла спокойно осмотреться, и я не слишком расстроилась такой работе. Хотя особо-то смотреть было не на что. Первое, что удивило — малолюдье. За всё время, что я мела, заметила всего с десяток женщин, идущих по своим делам. С одной стороны тянулась высокая стена. Вокруг площадки четыре одноэтажных дома без особой отделки. Так, скорее хозяйственные постройки, чем жилые. Когда я немного освоилась, то поняла, что и правда попала в «хозяйственный» сектор. Территория храма делилась на три неравных части — собственно храм, жилая часть и хозяйственная. Жилая была отделена внутренней стеной и туда имели право заходить только «сёстры». Такие, как я, приблуды, могли зайти туда только по прямому приказу. Ну а хоздвор, отделённый от улицы ещё одной стеной — самое обычное скопище складов, кухни, бани, мастерских. Столовая тоже была здесь. Большой зал, чуть ли не на пару сотен народа, но я никогда не видела больше сотни за раз. Да и кормили нас раздельно. Часов я здесь не видела, а на кормежку созывал колокол. Один удар — для сестёр. Два — для таких как я — десятка молодых женщин в мешковатой одежде прислуги. Возраст от двадцати до тридцати лет. И каждая пережила какую-то трагедию. Мы почти не разговаривали, отгородившись друг от друга стеной отчуждения. Первые дни я пыталась наладить отношения, узнать что-то, но на меня смотрели как на врага. Не потому, что я что-то сделала, а потому что в каждой плескалась боль, и они никого не хотели к ней пускать. У семерых глаза были потухшие, как будто они выгорели изнутри, а вот у троих частенько к боли добавлялась ярость, словно они мечтали о чьей-то смерти. С этими было ещё неприятнее, словно сама становишься соучастником будущего убийства. Поэтому по вечерам в нашей «общаге» было тихо. Никаких разговоров, никакого шептания «по секрету». Каждый сидел в своей келье и думал о своём. Первое время это меня устраивало, но потом стало тяготить. Не готова я жить в такой тягостной обстановке.

Постепенно сил у меня прибавлялось, раны почти зажили, и я начала понемногу «подниматься по карьерной лестнице». Сначала доверили глажку белья, а потом и стирку. По идее, сёстры всё должны были делать сами, но в любом хозяйстве найдутся работы «ничьи», которые никто не хочет делать. Постирать-погладить всякие там шторы, кухонные полотенца, и всякую подобную мелочь. Подмести, помыть полы. Может нам поручали эти работы, чтобы занять хоть чем-то, может для того, чтобы отрабатывали свой хлеб. Не знаю. Местный «завхоз» сестра Дэри командовала нами без криков. Да и зачем? Никто не грозился выгнать за лень, но это было понятно и так. И я пока не была готова вернуться в мир за стенами храма, поэтому и пахала в меру своих сил, стараясь всё делать быстро и без халтуры. Через некоторое время мне даже доверили работу на кухне. На подхвате, разумеется. Почистить корнеплоды (типа нашей картошки), перемыть посуду, накрыть столы. Варкой занимались пожилые сестры, и если бы не характерная одежда, то они ничем бы не отличались от обычных поваров.