Школяр

Ян пообещал и, вручив Филю тарелку, достал из кармана робы флакон темного стекла.

— Выпей это пока, а то ты скоро доломаешь нашу последнюю мебель.

Под мебелью Ян имел в виду табурет, о который Филь то и дело спотыкался в своих метаниях. На флаконе было написано: «Успокоитель».

— Где раздобыл? — спросил Филь, вытаскивая пробку и принюхиваясь: пахло приятно.

— Конечно, у Схизматика, — ответил Ян. — Стащил в перерыве. Мне показалось странным, что он держит его под руками. Я подумал, что Схизматик мог именно с него стать таким добрым, и я хочу проверить, что будет, если лишить его этого.

Филь отпил из флакона: вкус был ничего. Почувствовав себя лучше, он напомнил:

— Ну, ты всё-таки не забудь попросить Габриэль!

После ухода друга он устроился страдать на постели, но лежать ему быстро надоело. Вскочив на ноги, он поворошил на подоконнике в поисках тетради, в которой начал работу по естествознанию. Обнаружив свой черновик для Схизматика, Филь расхохотался, представив, на что стал бы похож, вымажись он горячим навозом с дегтем. Хотя смердеть такая смесь должна неимоверно, и, как результат, его нос сразу бы прочистился.

Поняв, что нашел недостающее звено в сравнении двух рецептов, Филь переписал черновик начисто и с разгона занялся естествознанием. Но, едва он закончил длинную работу для Леноргана, как почувствовал такой упадок сил, что опять растянулся на кровати.

Его нос жгло совсем невыносимо, в груди перхало и скрипело. С ненавистью глянув на Успокоитель, который только усилил его болезнь, Филь задвинул начатый флакон в тумбочку подальше от глаз.

— Твое зелье взбадривает на пару часов, а потом только хуже делается, — просипел он, завидев Яна, явившегося после занятий. Следом за ним ворвалась Габриэль.

— Взбадривает? — переспросил Ян, но был перебит говорливым вихрем.

— Ой, Филь, какой ты балбес, ну честное слово! — затараторила Габриэль, одновременно стаскивая с себя робу и вынимая из карманов какие-то флаконы, баночки и водружая всё это на стол. — Как тебе пришло в голову отправиться гулять без робы? Хоть ты аскеман, но ты всё время жил в Неаполе, ты просто не знаешь, что такое настоящий мороз! А ведь это только начало, в январе выйдешь так голым на улицу и останешься без пальцев и ушей! Принеси мне ведро с горячей водой, которое я просила поставить на плиту, — без паузы обратилась она к Яну, и тот с видимым облегчением покинул комнату.

Собрав косы в пучок на макушке, Габриэль засучила рукава платья и вытряхнула из двух баночек в миску из-под моченых яблок что-то резко пахнущее. Энергично перемешав содержимое, она подступила с этим к Филю.

— Это редька пополам с тёртым хреном, должно помочь. Меда нет, так что я просто посолила, тебе надо всё это съесть, пока ты вообще еще можешь глотать. У тебя глаза как у кролика, и ты весь дрожишь, вот матушка тебя не видит, а то б она дала тебе по шее! Воистину, с кем поведешься…

Она метнула гневный взгляд в сторону появившегося Яна с ведром. Редька с хреном прожгли внутренности Филя до самого копчика.

— А сердарского зелья нет? — жалобно спросил он и бурно закашлялся. На его глазах выступили слезы.

— Филь, не болтай глупостей! — сказала Габриэль, принимая у Яна ведро, от которого валил пар. — Простуда — это не поломанные кости, тут нет секретов. Девясил, почки сосны, цветки ромашки, листья мяты — всё это у меня есть в настое, а больше тебе ничего не нужно. Ну, и камфару в нос на ночь!

Она придвинула ведро к кровати и, заметив, что Филь не горит желанием класть в рот вторую ложку её месива, уперла руки в бедра и уставилась на него в упор.

— Филь, мы теряем время! Тебе еще предстоит делать инга… ингаля…

— Ингаляцию, — чуть слышно подсказал Ян, который застыл статуей на максимально возможном расстоянии, между своей тумбочкой и дверью.

— А тебя вообще не спрашивают, это ты во всем виноват! — оборвала его Габриэль, живо повернувшись к нему.

Щеки её заметно порозовели. Почуяв угрозу скандала, Филь в два приема заглотил содержимое миски. Слезы из его глаз полились ручьем.

— Молодец! — похвалила его Габриэль. — А теперь…

Забрав у него миску, она плеснула в ведро из самого большого флакона. Мощный запах трав разом наполнил комнату.

— Наклоняйся и дыши!

Когда Филь склонился к обжигающему паром ведру, Габриэль накрыла его с головой одеялом.

— Попробуй только завтра не выздороветь, — проворчала она, и Филь проглотил готовые сорваться у него возмущения. Вдыхая вонючий пар, он думал, что не заметил, как Габриэль выросла в Руфину, от которой тоже не было спасения, когда она принималась его лечить.

Отняв голову от остывшего ведра, он увидел, что сестра читает его работу для Лонергана, сидя на табурете. Или, скорее, делает вид, что читает, игнорируя таким способом Яна, который, не отлипая от стены, иронически смотрел на нее.

Наморщив лоб, Габриэль сказала:

— Полная скука это ваше естествознание, не то, что медицина. В жизни никогда не буду этим заниматься!

Она положила листы обратно на подоконник и потрогала воду в ведре.

— И слава Одину, — вырвалось у Яна.

Габриэль только фыркнула высокомерно. Она помогла Филю забраться в постель и укрыла его одеялом до подбородка. После чего засунула ему в обе ноздри по кусочку тряпки, смоченной в камфаре, мимоходом стукнув его по рукам, когда он хотел воспротивиться.

— От этого не помрешь, — сказала она, — дыши ртом!

Третий раз за вечер у Филя потекли слезы. Он услышал, как зазвенели собираемые со стола склянки, затем хлопнула дверь. Осененный надеждой, он прогундосил:

— Ушла?

— Ушла, — с облегчением выдохнул Ян.

Филь выдернул тряпки из носа, внутри которого, казалось, развели костер. Ян, замерев у стены, продолжал задумчиво смотреть на дверь.

— Эту девушку, — проговорил он, словно отходил от тяжелой болезни, — надо засылать в стан врага для его морального устрашения… — Он потряс головой. — Дай мне, пожалуйста, своего Успокоителя, а то твоя сестра настолько меня утомила, что я еле стою на ногах. А мне еще четыре работы писать!

— В тумбочке, — сказал Филь, которого стало сильно клонить ко сну.

Четыре работы Яна означали, что тот будет сидеть со свечой до утра, поэтому он завернулся в одеяло, накрылся им с головой и через минуту уже спал.

Его разбудило ощущение приближающейся опасности, потом раздался сигнал бедствия. Вытаращив глаза, Филь сел в постели. Светлый прямоугольник окна подсказал ему, что день давно наступил, и ощущение опасности превратилось в панику. Соскочив с кровати, Филь сбил набок ведро, про которое забыл, и растянулся на мокром полу.

— Ян, Филь, вставайте! — кричали за дверью. — Обед уже наступил!

Кровь бросилась Филю в лицо: «Естествознание!». Если они умудрились пропустить его, профессор Лонерган запрет их с учебниками в Печальный карцер, где кроме скамьи, стола, стула и бумаги с графитом, не было ничего. Правда, там было тепло — не то, что в холодном колодце.

— Ян! — взревел Филь, бросаясь к двери. — Мы опоздали!

— Как это может быть? — с трудом выговорил тот, отрывая голову от тумбочки со сгоревшей свечой. Судя по всему, Ян заснул посреди писанины, сидя на кровати.

Проспать утренние занятия в Алексе было трудно: Башенная площадь находилась под окнами обступивших её дормиториев, а колокол на Сигнальной башне, которым созывали на занятия, был самым большим из висевших там двух колоколов.

Филь распахнул дверь и увидел за ней встревоженных Анну с Метой.

— Вас не было на морали и праве, — сказала Мета. — Что случилось?

— Как тут у вас… мокро, — сказала Анна, с любопытством глядя себе под ноги. — И какой свежий запах!

На полу растекались лужи в черных разводах от графитовой пыли. Вкусно пахло травами. Вспомнив прошедший вечер, Филь выпалил:

— А сколько до конца обеда?

— Не успеете, — сказала Анна.

Мета неодобрительно посмотрела на пол.

— Но прибраться здесь все-таки надо… Филь, сбегай за веником и тряпкой. Пока вы одеваетесь, мы соберем воду!