Virgo Regina

На что они не решаются смотреть?

— Иди за мной, — шепнул на ухо Теодор. Он сложил ладони, опустил голову и поплыл в чернильной мгле; светлые волосы предательски перехватывали отблески вязкого, как взболтанный яичный белок, освещения.

'Иди за мной'.

Доминик подчинился. Мрамор холодил ступни даже через обувь. Бесшумно, вместе с остальными 'адептами', он заскользил по залу. Холодом тянуло отовсюду, сухим склепным холодом; Доминик подумал о зомби и привидениях. Если где-то они могли водиться, так только здесь.

Теодор шел вперед. Доминику приходилось следовать. Медленное сомнамбулическое передвижение расползлось по реальности, расклеило ее.

Доминик почти обрадовался, когда Теодор остановился, а ему жестом приказал выступить вперед.

'Адепты' остались позади, вокруг — лишь темнота.

Доминик украдкой поднял взгляд.

Перед ним возвышалось нечто похожее на хрустальный бокал, к которому зачем-то прикрутили перламутровые спирали ступеней. Сооружение производило впечатление хрупкости… неживой хрупкости. Сродни мумии или эксгумированным останкам.

Как и… создание, восседающее на троне-'бокале'.

Доминик попятился. Темнота шевелилась, всего лишь волны черного шелка, но будто самое бесконечное помещение обрело подобие плоти. Треугольная платиновая маска венчала 'сооружение', и заменяла созданию лицо.

Если бы не сотни адептов за спиной, и не эта мерзлая маска — она будто выморозила все чувства, эмоции, даже ужас, обратила статуэткой, — Доминик бы убежал. Или отрубился. Или…

'Королева', понял он, 'это Королева'.

Клубком прокатились мысли, разноцветные нитки — нет времени разбирать; 'я никуда не сбежал' — синяя, 'нельзя сбежать от Нее' — апельсиново-оранжевая…

'Тео предал меня' — красная. Словно перец-порошок в глазах.

Доминик понял, что плачет, молча — горло и грудь свело судорогой, он не дышал.

'Если я умру прямо сейчас — хорошо', подумал он безучастно, так как маска взирала на него.

Он опустил голову.

'Выдержать до конца. Что бы ни случилось'.

А тишина дрогнула от голосов адептов; они выводили ту самую мелодию, что показалась Доминику роднее собственной матери…тем более, что он представления не имел, кто его мать.

И он чувствовал: его черед.

Хуже не будет. В конце концов, он согласился…и в отличие от 'благодетеля' Теодора не способен на обман.

И оказалось — совсем не тяжело подхватить мелодию адептов, быстро достать скользкий от свечного воска лист и нараспев выводить слова на неизвестном языке; словно во сне — или дежавю; ничего не было кроме этого, ни дворца госпожи, ни Эдвина с его бандой, ни унижений…

Тео вот был. Это Доминик помнил.

Просторная зала играла голосами; Доминик слышал каждого адепта. Слышал Теодора — у того был густой низкий голос. У большинства певчих тоже. Его собственный выделялся, точно… серебристая нить на черном фоне.

Уничтожит ли его Королева после — неважно.

Пока — хорошо. Почти так же, как с Тео… почти…

Он замолчал последним. И вновь взглянул наверх, в лицо-маску Королевы; он был абсолютно спокоен.

Вот и все, повторял про себя, и улыбался.

Только бы Королева не мучила слишком долго.

Неподвижная маска качнулась в сторону Доминика. Он отступил, но из тьмы протянулась рука, затянутая в плотную перчатку.

— Подойди, — проговорила маска. Доминик судорожно обернулся на остальных адептов, надеясь — не к нему обращаются. Он ведь не заслужил.

— Подойди, — повторила Королева. Доминик встал на колени перед хрустальным троном.

— Ты тот, кого Я выбрала. Ты не разочаровал Меня. Да прибудет с тобой Мое благословение.

Прежде, чем Доминик осознал смысл, бесплотный силуэт рассеялся в воздухе.

…Кто и как вывел Доминика из тронной залы, как он очутился на улице среди пестряди и солнечных лучей, обжигающе-горячих после могильного холода Башни — непонятно.

По-настоящему Доминик очнулся лишь в мувере Теодора.

— Ты обманул меня, — выговорил он сухими непослушными губами. Его трясло и мутило. Хотелось сползти на пол, свернуться клубком и не то рыдать, не то смеяться.

Обманул.

— Прости, — Теодор положил его голову себе на плечо. — У меня не было выбора. В ту ночь, когда ты сбежал… Королева потребовала найти тебя любой ценой.

— Кто ты, Теодор? — старый вопрос. Без ответа — в самом начале. Нужно теперь.

— Приближенный Королевы, — благоговение звучало, а страх — нет. — Главный певчий, что-то вроде. Она поручила мне отыскать тебя.

— Так ты просто воспользовался мной? — особого удивления Доминик не выказал. Дурак. Неужели всерьез поверил, будто его любят? Дважды дурак.

Теодор такой же, как Камилл, Альтаир и Натанэль.

— Нет. Не воспользовался. Так было нужно — привести сюда. В служении Королеве нет ничего ужасного, все легенды выдумывают, чтобы отпугнуть лишних. Пойми, никто не желал тебе зла, — он схватил сжавшегося Доминика в охапку. — Никто. Не. Желал. Тебе. Зла.

Он притронулся к щеке губами:

— Точно не я. Ты, конечно, вправе мне не верить… я ведь не сказал тебе правды с самого начала… Но я действительно привязался, — он сглотнул, поморщился. Не то слово. — Полюбил тебя.

— Опять ложь?

— Нет. Прошу, поверь. Все плохое в твоей жизни закончилось. Служение в хоре Королевы — лучшее, что может случиться с мужчиной нашей колонии. Это великая честь, не наказание.

Доминик дернул ручку мувера. Впрочем, не особенно настойчиво. Он привык верить Теодору.

(И ведь ничего плохого не случилось, так?)

— Что теперь?

— Служение. Служение и почести. Ты Ей понравился… Она исполняет желания Своих любимцев.

Как все госпожи, подумал Доминик, исполняет или бьет хлыстом. Впрочем, шрамов и ран на теле Теодора не замечал.

— Но как ты нашел меня тогда, среди выкидышей?

— Она ведает все про всех. Она позволила обождать, чтобы ты отвык от боли и страданий того дома, откуда Она вызволила тебя, — Теодор объяснял медленно, словно учитель — туповатому ученику. — Прошу тебя, Доминик. Не считай меня предателем.

'Повтори', тянуло попросить Доминика, 'Не про предательство. Повтори то, что ты обронил — случайно. Главный адепт или как тебя там. Мне плевать, знаешь ли. Только повтори'.

— Прости меня.

'Не то. Я не могу ненавидеть, я не могу не простить тебя. Разве ты еще не понял?'

Доминик молчал. Неловко дернулся, как от слабого удара током. Вздохнул.

И точно опять оказался там, среди холода и тьмы, среди полубезумия…и наслаждения. Только теперь серебристой нитью был Тео.

Он целовал его жадно, словно глотая живую воду, что вымоет прошлое — вместе с животными инстинктами выживания, страхами и болью. Всем, что делало его недо-человеком. Третьесортником.

Ни-что-же-ством.

К хорошему привыкают быстрее.

Отвыкать Доминик не собирался.

— Я люблю тебя, — повторил Теодор позже. Фраза звучала деловито, будто делился новостями за день.

Доминик улыбнулся:

— Удивительно, но я тоже.

*

Теодор был слишком близок к божеству, единственному — живому, иррациональному, вечному, пугающему и — как выяснилось — милосердному божеству колонии; чересчур близок, чтобы верить в иные чудеса. Элитник по происхождению, он с четырнадцати лет служил у Королевы. Его никто не пугал и не оплакивал: в интернате нет дела и до 'чистокровных'. Попав в Башню, просто принялся выполнять приказы старших. Пару лет прослужил мальчиком на побегушках, затем его приняли в хор, и со временем — избрали в главные певчие. Теодор никогда не задумывался, зачем Королеве ежедневные мессы. У всех богов есть алтари и жертвенники, кому-то достает ладана и звонких голосов, кто-то требует сожжения младенцев. Королеву боялись даже дочери, но окроплять алтарь кровью Она не требовала.

Лучшая доля, какая может достаться мужчине — служить у Королевы.

Теодор был доволен. И не верил в чудеса.

Тем более в способность привязаться к кому-то: аскетичная жизнь адепта Королевы исключала чувства. Теодор предпочитал обходиться без помех в служении. Иногда приходилось сбрасывать напряжение с другими певчими, но после быстрого и неловкого полового акта — скорее акта отправления естественных надобностей, чем любви — они расходились, прикрывая гладким шелком капюшона глаза и лицо. Порой Королева призывала к певчим Своих дочерей — для продления рода обладателей не столько мускулов, сколько голосовых связок; то были единичные и малозначимые эпизоды.