Рукоять меча

Ритуал был соблюден. Застолье могло продолжаться обычным порядком. Кэссин немедленно пригубил крепкое сладкое вино. Маг небольшими глотками прихлебывал из своей чашки. Слегка уже захмелевшие побегайцы потянулись к кувшину: не каждый день доводится пробовать что-нибудь подобное. Воспользовавшись моментом, на стол вспрыгнул Треножник, встопорщил усы и забегал туда-сюда, примериваясь отведать какого-нибудь лакомства под шумок, но совершенно растерялся от их обилия и протестующе замяукал. Бантик изловил кота, перехватив под пузико, усадил к себе на колени и принялся потчевать своего любимца, избавляя его от бремени выбора.

– Как тебя зовут, ученик? – поинтересовался маг, допивая вино.

– Помело, – не подумав, брякнул Кэссин и был награжден в ответ изумленным взглядом.

– Видите ли, – Гвоздь, ничего не скажешь, был отменно вежлив, – здесь не принято интересоваться настоящим именем. Это вроде как голышом по улице бегать. Или как воровать среди своих. Забава для вельмож, одним словом. Среди приличных подонков такое не принято.

– А почему, позвольте полюбопытствовать? – Да, в вежливости маг вору не уступит!

– Сюда приходят не от хорошей жизни, – объяснил Гвоздь. – Здесь собрались те, кому больше некуда идти. Те, у кого больше ничего нет. Ни денег, ни дома, ни семьи. Ничего, кроме имени. Их имя – их единственное имущество. Выспрашивать об имени – значит украсть последнее. Вот мы и даем друг другу прозвища. Такой уж у нас закон: ты владеешь только именем – значит им владеешь только ты. Оно принадлежит тебе.

– Закон хорош, – одобрил маг, – с одной только существенной поправкой: этот парень больше не принадлежит себе – он принадлежит мне. Вместе со своим именем. Так как же тебя все-таки зовут, ученик?

– Кэссин, – ответил Кэссин и сам поразился, до чего непривычно ему было слышать собственное имя, да еще и из своих же уст. Вот уже почти год, как он не произносил и не слышал этого имени. Теперь придется привыкать наново и не вздрагивать и не бежать опрометью, если кто в разговоре помянет помело: это уже не про него.

– Кэссин… гадальщики обычно толкуют это имя как «решимость», – задумчиво протянул Гвоздь. – Совсем неплохо…

– А меня зовут Гобэй. – Маг церемонно склонил голову.

– Гобэй, – повторил Гвоздь медленно, словно пробуя имя на вкус. – Что ж, и это неплохо…

Кэссин ожидал, что Гвоздь и это имя истолкует, но Гвоздь смолчал. Не захотел сказать? Или попросту не знает? Вероятнее всего. Не может же человек помнить наизусть Книгу Имен. Скорее уж удивительно, что Гвоздю известно толкование его собственного имени: сам Кэссин, например, его не знал. Уже не в первый раз Кэссин невольно призадумался: интересно, чего и сколько помнит и знает Гвоздь в свои пятнадцать лет? А знает он много. Например, как не дозволить застолью превратиться в пьянку с потасовкой. Заморское вино здорово ударило в голову побегайцам, но ни один даже не попытался устроить пьяную драку. Шуму, конечно, хватало – но и только. Компания подгулявших купцов шумела бы куда больше. Вот разве что речи за столом произносились не совсем связные, да никто и малейшего внимания не обращал на Треножника, который удрал-таки от задремавшего Бантика и теперь расхаживал по столу невозбранно, выхватывая еду то из одной, то из другой миски.

– Ты все-таки не забывай нас, Помелище, – почти пропел Мореход в приливе неожиданной симпатии к Кэссину.

– Ни в коем случае, – откликнулся Гобэй раньше, чем Кэссин успел хоть слово сказать. – Не только не забудет, но и станет вас посещать. Можете быть спокойны, никто не потребует от него нарушать верность своим прежним друзьям.

– Верность… – протянул Гвоздь. – Даже так… Он поднялся из-за стола, прошел куда-то в глубь Крысильни и вернулся с узелком в руках.

– Держи, Помело. – В отличие от Морехода Гвоздь был совершенно трезв, но тоже не назвал Кэссина его настоящим именем, словно избегая произносить нечто запретное. – Это все твое. Тебе все равно пора было уходить… мы думали, рассказчиком станешь, а теперь – что уж там… возьми, это твое. Только мало тут. Не думали, что уйдешь так скоро. Так что не взыщи – небогатое мы тебе приданое собрали. Не успели. Прости…

Ошеломленный Кэссин принял из рук Гвоздя узелок. Судя по весу, «приданое» было не таким уж маленьким, как считал Гвоздь. Кэссин и на такое не рассчитывал. У него с пяти лет ничего своего не было, даже одежды. Он и позабыл как-то, что побегайцы собирают уходящему кой-какое платье на первое время, немного денег и прочее, а в ответ уходящий задает пирушку.

– Только деньги за угощение вычти из своей доли. – Гвоздь словно мысли его прочитал. – А остальное серебро забирай.

– Совершенно незачем, – поморщился маг. – Смею заверить, эти деньги ему не понадобятся.

– Но это его деньги, – возразил Гвоздь.

Маг пожал плечами, словно говоря: «А какая разница?»

– Что ж, обычай есть обычай, – уступил он. Гвоздь сноровисто пересчитал деньги, отложил в сторону несколько монет и придвинул остальное Кэссину.

– По-моему, нам пора, – заметил маг, когда Кэссин ссыпал деньги в узелок. – Уже утро.

– Разве? – Покойник с хрустом потянулся, подошел к двери и распахнул ее. – И верно, светает. И дождь кончился.

– Спасибо за угощение, – произнес маг, подымаясь из-за стола. Кэссин вскочил как ошпаренный.

– Попрощайся и пойдем, – распорядился маг. Он шагнул к двери, на мгновение поравнявшись с Покойником, и Кэссин удивился: Покойник был выше на целую ладонь. Вот это да! И как только Кэссин раньше не замечал, что Покойник такой высокий?

– Не робей, Помело, – улыбнулся Покойник.

Кэссин вновь растерялся: он не знал, как ему проститься с побегайцами, не мог найти слов. По счастью, мальчишки здорово охмелели и вряд ли заметят его уход… но Кастет еще держится на ногах, Покойник никогда не пьет помногу, Гвоздь трезв, словно и не влил в себя четыре чашки вина подряд… и что им сказать – непонятно. А ведь что-то сказать хочется…

– Что, Помело, язык проглотил? – усмехнулся Гвоздь. – Это неплохо. Вино крепкое, его закусывать надо. Он ободряюще огрел Кэссина по спине.

– Держись, Помело, – сказал он.

Кэссин в ответ молча треснул Гвоздя промеж лопаток – раньше бы не осмелился! – и вышел на залитую солнцем улицу, где его уже поджидал Гобэй.

– Поторапливайся, – резко приказал маг, но Кэссина его резкость ничуть не огорчила. Утренний свет дробился в каплях недавнего ливня, и над мокрой мостовой дрожали и вспыхивали в воздухе бесчисленные крохотные радуги. Вот так же радужно было и у Кэссина на душе. Он повиновался легко и охотно: ведь приказы ему отдает самый настоящий маг, а он теперь – самый настоящий ученик этого мага! Да прикажи ему Гобэй сейчас разбить голову о парапет набережной – и Кэссин бы выполнил приказ, не задумываясь!

Кэссин не спал до утра, едва ли выспался и предыдущей ночью, но за магом следовал, не зная устали. Остался за спиной порт, один за другим тянулись ремесленные кварталы… вот уже и начались и вовсе не знакомые улицы… Гобэй шел, не сбавляя шага, и Кэссин ни за что не хотел отстать от него. Все же ненадолго остановиться им пришлось: путь преградила длинная похоронная процессия. Хоронили некоего господина Нигори. Собственно говоря, умер он неделю назад, но похороны из-за дождя пришлось отложить. Кэссин краем уха слышал об этом несчастливом совпадении: кто-то из писцов покойного пустил ядовитую шуточку – дескать, господин Нигори повсюду опаздывает, даже в собственную могилу. Язвительные слова писца мигом облетели весь город. Судя по тому, что они по-прежнему были у всех на устах, шутка возникла не на пустом месте.

В другое время Кэссин был бы только рад поглазеть на похоронную процессию. Да и кто в столице откажется взглянуть на похороны важного чиновника и послушать идущих за гробом музыкантов! Барабанчики рокочут на разные лады, невольно заставляя идти в ногу, а флейты выводят такую жалостную мелодию, что на глаза сами собой наворачиваются совершенно искренние слезы скорби по ушедшему в мир иной – даже если ты точно знаешь, что покойный был отъявленным сукиным сыном, притеснителем и лихоимцем. А уж как сверкает золото и серебро на шелках, покрывающих фоб, как играют в лучах утреннего солнца бесценные самоцветы – вообразить себе невозможно! Лучше и не воображать, а глядеть в оба: если повезет, можно заприметить, как с усыпанных жемчугом кистей покрывала, волочащихся по грязи, оторвется жемчужинка-другая, и подобрать ее. Не самый законный промысел, но обычаем не возбраняется. Даже поверье бытует, что таким образом покойный искупает свои грехи, посмертно оделяя имуществом жителей города.