Моя Святая Земля (СИ)

- Говорите по-русски при мне, ладно?

- Сэдрик по-русски не понимает, - сказал Кирилл, которому хотелось провалиться сквозь землю.

- Прости, Кирюша, он что, беженец какой-то? - у мамы сделалось такое лицо, с каким смотрят на зверька, попавшего под колёса автомобиля: брезгливая жалость.

- А если он беженец? - вырвалось у Кирилла, о чём он тут же пожалел.

- У меня не ночлежка, - тут же среагировала мама. - В квартире теперь пахнет... будто крыса сдохла.

В её голосе появились нотки, каких Кирилл не слыхал никогда - и он понял: мама, если и не догадалась, то чувствует, что Сэдрик здесь не к добру. Такие, как Сэдрик, приходят, чтобы уничтожить сплошную благодать.

Мама тоже полагалась на свой дар. А её интуиция в присутствии Сэдрика чётко и недвусмысленно включала табло: "Внимание, опасность!" Это не запах, подумал Кирилл. Ничем он не пахнет, чистый, а вонючее тряпьё мы выкинули. И в квартире не пахнет. Это - так она воспринимает его тёмный талант. Трансформирует внутри сознания в понятные образы.

- Мы скоро уйдём, - сказал Кирилл и тут же пожалел и об этом.

- Лично ты на ночь глядя никуда не пойдёшь! - заявила мама, и в её голосе лязгнул незнакомый металл. Сэдрик разрушал круг - и мамина доброта и терпимость трескались на глазах. - Антон! Может, ты всё-таки соизволишь подойти? Отец ты или нет?!

Не хватало ещё впутывать отца, подумал Кирилл. С другой стороны, это могло бы что-то решить: отец казался человеком куда более здравомыслящим. С третьей - благость отца тоже под вопросом.

- Ну, в чём дело, Кирюха? - спросил отец, выходя в коридор из кабинета. Он был напряжён и зол; Кирилл вдруг подумал, что теперь знает, как отец выглядел в лихие девяностые, удерживая на плаву среди сплошного криминала свой первый кооператив.

- Ты посмотри, кого твой сын в дом приволок! - воскликнула мама патетически.

- У вас документы есть, молодой человек? - спросил отец у Сэдрика одновременно брезгливо и грозно.

- Он по-русски не понимает, - тут же вставила мама.

Так разошлись, будто я террориста пригласил, подумал Кирилл с тоской. Сэдрик мрачно усмехнулся: "Началось..." - и Кирилл тронул его за плечо: "Всё в порядке".

- Я понял, - сказал он вслух, понимая, что прощания, которого хотелось бы, не выйдет. - Простите, мама-папа, мы уходим. Пошли, Сэдрик.

- Никуда ты не пойдёшь! - крикнула мама, и в её голосе появилась тень истерики. Отец втянул голову в плечи, опустил брови на глаза и сделал шаг вперёд - будто хотел остановить Кирилла силой. И Кирилл вдруг понял, что бы было с ним, с его приёмными родителями и со всеми прочими людьми из его окружения, если бы их не убаюкивал и не нежил ореол благости.

Мама кричит на меня, подумал он, а отец готов меня ударить. Потрясающе.

- Только не злись на них, государь, - тихо сказал Сэдрик. - Это из-за меня. Они не плохие.

- Я их избаловал, - кивнул Кирилл. - И теперь они в ярости, потому что я пытаюсь отнять их сладкое.

- Говори по-русски при матери! - рявкнул отец.

- Говорю по-русски, - сказал Кирилл, глядя на него. - Я вас с мамой очень люблю. Я вам очень благодарен. Но мне пора уйти. Правда, пора.

- Куда?! - выкрикнула мама.

- Домой, - печально признался Кирилл. - У меня есть дело, долг... Мне надо...

- Ну, вот что, - перебил отец. - Прекращай цирк и отправляйся мыть руки - и ужинать. И скажи твоему приятелю - пусть убирается, пока я полицию не вызвал.

Кирилл вздохнул.

- Так. Папа, можно поговорить с тобой серьёзно? По-мужски, а не как в детском саду?

Отец криво усмехнулся и сказал после слишком долгой паузы:

- По-мужски? Ну, хорошо. Слушаю тебя.

- Отлично, - сказал Кирилл. - Для начала позволь, пожалуйста, Сэдрику пройти ко мне в комнату и подождать меня там. У подъезда - холодно, а он и так намёрзся, пока меня разыскивал.

- Антон! - вклинилась мама, но Кирилл покачал головой и поднёс пальцы к губам:

- Мамочка, дай мне, пожалуйста, поговорить с папой. Наедине. Пожалуйста.

Мама бросила на него негодующий взгляд и ушла в гостиную, захлопнув дверь слишком громко. Кирилл взял Сэдрика за локоть и втолкнул в свою комнату. Снял куртку и рюкзак, отдал ему:

- Подожди здесь. Всё остаётся в силе. Просто подожди.

Сэдрик кивнул и тоже прикрыл дверь. Кирилл направился в кабинет отца - и отец был вынужден пойти следом. Кирилл чувствовал его раздражение и злость - но хуже того: он чувствовал, что злость и раздражение скрывали страх. Отец был в панике и не знал, что делать.

И паника взрослого, особенно - любимого и уважаемого взрослого - это было невыносимо.

Кирилл закрыл третью дверь, окончательно от всех отгородившись. Отец тут же спросил:

- Ну и что всё это значит?

Кирилл снова вздохнул, унимая собственный страх, неуверенность и жалость, ощущаемую, как боль.

- Папа, - сказал он тихо, - прости, я должен об этом сказать. Я ведь - неродной. Приёмыш. Я не спрашиваю - знаю.

Лицо отца стало таким отчаянным, что жалость и тоска перехлестнули все мыслимые пределы. Отцу было очень непросто говорить на эту тему, но врать Кириллу в глаза он не стал. Только спросил, глухо:

- Этот рассказал?

- Да, - Кирилл тоже не видел резонов врать.

- И ты вот так, сразу, поверил первому встречному? - спросил отец с мукой. - Сходу?

- Мне пришлось, - кивнул Кирилл. - Потому что вот так, сходу, я заговорил на его языке. На СВОЁМ языке. Я, оказывается, его помню, язык. И вспомнил лицо... матери. Настоящей. Она мне приснилась.

- Не можешь ты ничего помнить, - бросил отец, глядя в угол. - Тебе было всего-то несколько дней от роду. И - что можно сказать о твоей матери, если тебя нашли чуть ли не на помойке, а?

- Её убили, - сказал Кирилл. - И хотели убить меня. Меня спас папин друг... настоящего отца, которого я никогда не видел. Убийц увёл, а сам погиб. Я - сирота, круглый сирота.

Отец кашлянул, неловко обнял его за плечи, сказал, смущаясь:

- Ну... мы же с мамой есть... Мы всегда тебя, как родного...

Кирилл тихо отстранился, поражаясь силе моральной боли:

- Я был очень милый ребёночек, да?

Отец вымученно улыбнулся:

- Ещё какой! Да ты и сейчас хоть куда...

Ох...

- Папа, - заставил себя сказать Кирилл, - пожалуйста, не забудь, это очень важно. Завтра же застрахуй всё. Всё, что у нас есть. Фирму, квартиру, дачу, машину... маму и себя. Завтра с утра пойди и застрахуй. Обещаешь?

- Ты чего, чудак? - улыбка отца стала шире и, пожалуй, веселее.

- Ты всегда говорил, что я - талисман. Я ухожу. Талисмана больше не будет. Могут начаться неприятности, полосой, - сказал Кирилл тихо. - Пожалуйста, прими это всерьёз. Особенно это касается мамы. Она может начать... злиться или плакать... пить... следи за ней, пожалуйста. В тебя я верю, ты сильный. И люблю вас обоих, очень.

Отец слушал, тёр переносицу, вздыхал, но ощущение паники как будто схлынуло. У Кирилла немного отлегло от сердца.

- Спасибо, папа, - сказал он. - Я знал, что ты поймёшь.

- Я не понимаю, - возразил отец, снова стараясь улыбнуться.

- Не надо меня обманывать, - сказал Кирилл, сумев изобразить улыбку в ответ. - Всё ты понимаешь. Только ты один и понимаешь. Ты-то всегда чуял, что я такое. И знаешь, что за всё надо платить. Мне - за счастливое детство, которое вы с мамой мне устроили, а тебе - за удачу, которая сама тебе в руки шла больше шестнадцати лет. Давай успокоимся и заплатим.

- Быстро же ты вырос, - сказал отец в безнадёжной тоске. - Не рано ли тебе, а? Тебе ещё до совершеннолетия далековато...

- Это ни от меня, ни от тебя не зависит. За мной пришли.

- Вот этот? Мне Виктор звонил...

- Ладно, - сказал Кирилл устало. - Ладно. Папа, это мой телохранитель. Он должен меня проводить. У меня... наследство. Огромное. И очень много врагов. А Сэдрик... он идеальный боец.