Отряд

Больше ничего существенного по делу Онисим не показал, как и те из дворовых, коих удалось опросить, - остальные попросту уже опьянели, да и вряд ли они знали что-то такое-этакое, что помогло бы пролить свет на это мерзкое дело. За стеной уже раздалась песня - как и всегда бывает, поминки постепенно перешли в обычную пьянку. Ну, правильно - они ж для живых…

Опрокинув еще одну чарку на помин души убиенного, Иван самолично отвязал коня и поехал прочь. Следовало поторапливаться - смеркалось, а ездить в одиночку по ночной Москве означало без нужды рисковать головой, о чем неоднократно предупреждал Ртищев.

Когда Иван приехал домой, там еще не было ни Митьки, ни Прохора. Не вернулись еще парни, работали. Поднявшись в натопленную горницу, юноша уселся на лавку, расстегнул кафтан и, скинув сапоги, блаженно вытянул ноги. Неслышно скользнув в дверь, приникла к плечу Василиска - Иван обнял невесту, провел рукою по волосам:

- Саян на тебе какой… переливчатый…

- С твоих подарков аксамиту купила… Красивый?

- В цвет глаз. Синий. А бусы, что я подарил, чего ж не носишь?

Василиска притворно отпрянула - статная, красивая, синеокая, с толстой темно-русой косою. Сверкнула очами:

- Как это - не ношу? Ты просто не видел, Иванко! - улыбнулась загадочно. - Хочешь взглянуть?

- Хочу…

- Прикрой-ка дверь поплотнее.

Встав с лавки, Иван подошел к двери, прикрыл, задвинул малый засовец, обернулся…

Девушка уже расстегивала саян… Вот нарочито стыдливо повернулась к стене, обернулась:

- Ну, что ж ты у дверей стал, любый? Садись.

Иван вновь уселся на лавку, не в силах отвести от невесты восхищенного взгляда. А та и рада стараться - сбросила на пол саян, медленно стянула через голову рубаху, обнажив стройное тело с точеной талией… Сбросив кафтан, Иван вскочил с лавки, обнял девушку за талию, провел рукой по спине, повернул, погладив грудь, поцеловал в губы, чувствуя, как ласковые девичьи руки стаскивают с него рубаху…

А потом оба уселись прямо на полу у печки, на разостланную волчью шкуру. Сидели, крепко прижавшись друг к другу, молчали и улыбались.

- Так ты бусы-то рассмотрел? - вдруг поинтересовалась Василиска.

Юноша вздрогнул:

- Бусы? Какие бусы? Ах да… Ой! - Чуть отодвинувшись, он еще раз осмотрел девушку. - Чудесно! Как есть чудесно! Только вот что-то мелких бусин никак не разгляжу… Ну-ка, иди-ка сюда, поближе…

- Да зачем же?

- Иди…

Митька с Прохором явились уже ближе к ночи, не успели и в церковь зайти, так, наскоро помолились дома да сели вечерять - хлебать вчерашние щи. Заодно доели и кашу да выкушали изрядный кувшинец вина, не так давно приобретенный в складчину у одного из торговцев-фрязинов. За трапезой и рассказали каждый про свое, сначала Митька, а потом Прохор.

Митькин мертвяк - сын Ивана Крымчатого Тихон - появился близ своего жилища, в Белом городе, точнее, в той его части, западной, что примыкала к Чертолью… Это уже наводило на вполне определенные мысли. Как пояснили слуги, Тихон - молодой человек лет двадцати - служил с боевыми холопами по воинской части и как раз недавно вернулся из-под Путивля, где дислоцировались войска самозванца, именующего себя «царевичем Димитрием». Опять же, по словам слуг, молодой боярин вовсе не горел желанием возвращаться обратно на поле боя, а напряг все батюшкины связи, чтоб только остаться в Москве, пристроившись на какую-нибудь не особенно пыльную должность, скажем, возглавить какой-нибудь приказ.

Убили Тихона под вечер, можно сказать, перед воротами родного дома - море крови, а больше никаких следов. Правда, шубу все ж таки сняли, вместе с узорчатым дорогим поясом.

- Может, просто обычные тати орудуют? - предположил Прохор. - Сам же говоришь, Митька, что шубу и пояс взяли. Иная шуба как несколько деревень стоит!

Митрий кивнул:

- У Тихона как раз такая и была.

- Ну, вот видишь!

- Да, но зачем тогда тело терзать? Стукнули кистенем по темечку, схватили шубу - и ищи-свищи. Ан нет…

- А терзают, чтоб боялись все! Мол, есть такая шайка, что… - Прохор стукнул кулаком по столу. - Не забалуешь!

- Может, оно и так, - тихо протянул Иван. - Может… А ты сам-то что скажешь, Проша?

- А чего говорить, - Прохор махнул рукой. - У меня как раз дело ясное. Меньше надо было б этому черту за жонками чужими ухлестывать - глядишь, и прожил бы дольше. А так… Что и говорить… Ходок был - от того и помер. Пристукнули его, не говоря плохого слова, по пути от очередной зазнобушки… я так полагаю, что внезапно возвратившийся муж. Ничего не докажешь, конечно…

Более подробно, так сказать, в деталях, полученную информацию решили обсудить утром, уже на работе.

Правда, обсудить им не дали - в приказ, в окружении оставшихся за дверьми прихлебателей и слуг, изволил самолично явиться думный боярин Семен Никитич Годунов. Выстроил всех троих вдоль стеночки, бросил косой взгляд на Ртищева и ехидненько так поинтересовался:

- Ну что, соколы мои? Нашли?

Парни потупили взгляды.

- Вот что, Ртищев, - Годунов повернулся уже к их начальству. - Сегодня же к обеду чтоб твои орелики предоставили мне списки подозреваемых и свидетелей. По всем трем! Покажу вам, как работать надо, коли сами не можете. Ясно?

Не дожидаясь ответа, боярин повернулся на каблуках и ушел, громко хлопнув дверью.

- Слышали? - Ртищев холодно посмотрел на ребят. - Извольте исполнять, господа, Семен Никитич ждать не любит… а за ним сам государь стоит! Недаром ведь прозван - «правое ухо царево»!

Глава 2

Ошкуй

Приказная система была чрезвычайно гибкой, адаптивной, чутко реагировала на все изменения в жизни общества. О. Новохатко. Бюрократы XVII столетия

Январь 1605 г. Москва

- И кто так тебя учил челобитные брать, а? Никто… Ты что ж, из новеньких будешь? Совсем-совсем ничего в нашем деле не смыслишь? А я-то думал - тебя к нам из Разбойного приказу сманили.

Иван стоял на крыльце, поджидая запоздавшего Митьку - тот покупал у разносчика пироги, - и волей-неволей слушал, как хитрый и прожженный подьячий Ондрюшка Хват наставляет нового писца - молодого парня с пухлым лицом и испуганным взглядом.

- От ты пишешь: «В Китай-городе незнамо кто похитил кошель, в котором было…», не важно, сколько было. Похитил! А ты спросил у челобитчика, сам-то он этого похитителя видел?

- Спросил. Говорит, не видал.

- Ну, вот! А ты что записал? «Похитили»! А может, растяпа челобитчик сам его потерял, а? Может такое быть?

- М-может.

- Вот и я о том… Так и писать надобно - кошель, мол, исчез при невыясненных обстоятельствах. А ты сразу - «похитили». Потом батюшка боярин Семен Никитич нас же носом ткнет - чего похитителя не нашли? А никакого похитителя, может, и не было. Много тут, по приказам, разных растяп шляется. Уловил суть?

- Уловил, Ондрей Васильевич.

Ого! Иван покачал головой - не много ль возомнил о себе Ондрюшка? Ишь - «Ондрей Васильевич». Махнув рукой бегущему к крыльцу Митьке, молодой дворянин вошел в приказную избу и с порога ехидно осведомился, с каких это пор подьячих с «вичем» именовать стали?

- Так это - из уважения. - Ондрюшка Хват расплылся в улыбке. - Верно, Пороня?

Пухлолицый писец поспешно кивнул и поздоровался:

- Здрав будь, Иван Леонтьевич.

Ух, собака! Тоже с «вичем» назвал. Этакий лизоблюд далеко пойдет. Однако ничего не скажешь, приятно.

Подьячий Ондрюшка Хват ухмыльнулся. Тоже тот еще был змей - умен, верток, злохитр. Но службу, надо признать, знал, хоть и крючкотвором слыл знаменитым. А ведь с виду не скажешь - этакий простоватый мужичонка с нечесаной светло-русой бородой, носом картошкой и серыми, навыкате, глазами. Ну, самая, что ни на есть, деревня.