Висенна. Времена надежды

Лиса уткнула лицо Тигренку в плечо и давилась хохотом. Тигренок совсем уж собрался крикнуть: «Людоед, а ты кровь пьешь?» — чтобы Спарк тоже посмеялся. Потом сын тысячника сообразил, как это должно прозвучать для постороннего, и с сожалением покачал головой. Просмеялся и фыркнул:

— Ни даже говяжьего ливера!.. Хотя, отдавать воров на растерзание… Это дельно. Этпогосударственному… Это мы без говорящего зверья — нипочем бы не додумались, верно? — Шаэррад подмигнул коричневому подростку. Тот сперва улыбнулся. Потом сообразил, что южанин издевается. Сплюнул. Махнул рукой:

— Да ну вас в туман… Мокроголовые…

— Ох, будет вам! — Лиса улыбнулась примирительно:

— Лучше скажи, где тут можно хороший дом купить. Чтобы жить.

Северянин быстро окинул пару взглядом. Сверху донизу. И еще раз. И еще.

— Ага. Жениться собрались. Ага…

Обернулся к городу и принялся разглядывать ТопРаум так, словно не в нем прожил полторы восьмерки лет.

К Тигренку и девушке подошли Спарк, Майс и Рикард. Обоз неспешно тянулся по гребню старого вала; далеко впереди фургоны уже сцепляли парами, подготавливая к спуску. Караван готовился повернуть направо, в город. У съезда начиналась широкая улица, прорезала море крыш: к западу уходили потемневшие от дождя или золотистые из дранки. На восточную сторону и до самой объездной топорщились острые, кремовоблестящие, черепичные. По окраинам — и далеко к северу, и близко, почти под ногами стоящих — пухлой каймой тянулись крыши из тростника. Там и сям между сизыми ветками спящих пока садов мелькали плоские верхушки погребов и подвалов, укутанные черной землей, простроченные зелеными искрами первых всходов. Время Солнца и Снега закончилось полторы октаго назад; а теперешнее так и называлось: Теплые Травы. Застройка ТопРаума напоминала южную четверть ХадХорда. Ту самую Усянку, где улицы вьются затейливо, без видимого порядка — но живописно и приятно глазу. Только ТопРаум застраивался не камнем, а рублеными теремами, со всем положенным узорочьем: орлиными головами на крышах, прорезными «полотенцами» по скатам и углам, точеными балясинам в крыльцах и переходах… Каменными оставались печные трубы да нижние этажи — подклети, наполовину врытые в землю. Да еще высокие, толстые стены, делившие город на пять неравных частей — от пожара.

Паренек-провожатый вытянул было руку в восточную сторону, к мосту через Переярку. Потом убрал руку.

— Я ведь нищий, — и снова подтянул желтый пояс, — У меня даже сапогов нет. Как я могу посоветовать хороший дом? Разве я знаю, что такое дом?

— А что так? — осведомился наместник, — Работы нет, или не умеешь ничего, или не берут? Или сам не хочешь?

— На вырубку маленький еще. Топоры и пилы точить — умение надо. То же и охота, и смолу собирать, и всякое лесное дело. Батьки нет, кто научит? В общество никоторое без вклада не примут. Воровать… князевы люди, если поймают, безо всяких зверей говорящих спину на ремни порежут и посолят… — парень переступил с ноги на ногу и выпалил:

— А услуживать не могу! Душа не лежит.

Лиса вопросительно поглядела на Тигренка. Майс взял Спарка за рукав — и проводник послушно закрыл рот. Тигренок с треском почесал затылок.

— Положим, нам потребуется помощник, — медленно выговорил сын тысячника. Потом спохватился: мальчишка же! Его работой по саду-огороду не купишь. И прибавил резко:

— Мне потребуется. Коня боевого смотреть. Оружие чистить. Ну, — сын тысячника ухмыльнулся:

— И точить, конечно надо будет. Так что… выучу.

— Эй! — крикнул атаман, заметно отдалившийся вместе с караваном, — Двигайтесь уже! Догоняйте!

— Давай, быстро говори: согласен или нет? Только гляди, воровать будешь, так не хуже князя шкуру спущу. Не скажи потом, что не предупреждал.

— И как тебя звать? — спросила Лисица, — А то первый раз ты так пробурчал непонятно…

— Непонятно только, откуда она деньги взяла.

— Какие еще деньги, атаман?

— На свадьбе. Октаго тому назад в ТопРауме. Шаэррад Тигренок… то есть, Кориенталь, сын Эрли…рангорда… во, выговорил. Правильно его отца Тигром назвали!

— Ага, а помнишь, Майс, на второй день поутру: кто не мог его отца полным именем назвать, того за пивом?

— Да где ему помнить, он еще с вечера как лег под яблоней…

— Это была груша.

— Да хоть облепиха! От храпа там листья обратно в почки спрятались. Еще гость такой толстый… из Ратуши… какой-то пятьюродный племянник сорок восьмой тетушки госпожи Алиенор… все спрашивал, что за кабана такого яростного купили на хозяйство, что рычит, спать не дает…

— Ладно, хватит. Что ты там про деньги, атаман?

— Ну вот, мы на свадьбу Тигренку что подарили?

— Меч. Ты же помнишь, после того поединка с атаманом… Еще в Алакерте. Когда у Тигренка в руках два клинка подряд сломались? Сначала родовой, а потом ему Ветер-младший свой кинул. Он же еще сказал, припомни. Что вот мол, знак. Дескать, надо отказаться от мести. Ежели-де отец хотел вашей смерти, его собственный меч в моих руках не лопнул бы, как стеклянный…

— Не сильно я в кошкины слезки поверил. На мышкиных похоронах в особенности. И, честно говоря, радуюсь, что Тигренок за нами не поехал.

— Так или иначе, со Спарком он тогда рубиться не стал. Говорит, либо мстить, либо дружить, а мести-де судьба не хочет. Да ты все знаешь!

— Еще бы ему не знать. Младшему Ветру Тигреныш меч возместил, а себе уже не смог: остался без штанов. На новый меч ему всем Братством кошельки выворачивали. Считай, пять золотых наскребли. Здешний оружейник, конечно, навидался всякого. Но чтоб пять золотых за один клинок только! Вот помнишь, Ракат Свирепый был и шайка его? Чуть не перебили нас в степи?

— Как же, черная весна… Помню.

— Весь ихний доспех стоил два… ну, два с половиной… золотых на рыло. А это шлем, кольчуга, рукавицы, поножи. Не считая подстежки. Так?

— Ну, так.

— А тут госпожа Алиенор, не моргнув своим красивым зеленым глазом, вытаскивает дарственную на дом, сад и чего-то там еще…

— Пятьсот двенадцатая доля с колодезной пошлины восточного клина ТопРаума. Тигренка ж на службу взяли, ему «на зерно» конское полагается с города.

— Ну, так. А сколько все это стоит?

— Ну, положим, золотых двадцать.

— Если не тридцать. В доме-то стекла вставлены!

— Здесь стекло дешевое. И леса много.

— Все равно. Дорого. Мы скинулись — по золотому с четвертью, и у всех морды кривые были. А она двадцать — играючи!

— Стой, Братство. С чего мы вообще взялись чужие деньги считать? Какое наше собачье дело до кошелька Алиенор? Если б не она, мы бы на каждой заставе за подорожные знаешь сколько выкладывали?

— Погоди, Спарк. Позволь, объясню.

— Ну, объясни, наконец! Только без облепихи и кабанов. Пожалуйста.

— Денег у нее множество. Едет она с юга. То ли к родственникам. То ли на поклонение. Скорее — сама не знает куда. Служанку отпустила, новую не искала. Писать умеет, часто записывает. Не скажу, что таких грамотных вокруг много. Ее охрана — Ветер-старший и Ветер-младший — не просто тупые лбы с острыми ножами. Выучены. И не удивляются ничему… Ты меня просил ее герб повспоминать. Вспоминал. Толку мало. После ТопРаумского времени, когда дворянство здешнее в большинстве своем повыбили, новые семьи производились от девяти выживших родов. Тех, что вместе с Князем за лесами отсиделись. Потом все со всеми породнились невесть сколько раз. И теперь девять гербов так или иначе повторяются почти у всех. Тем более, что носитель герба может ставить на свои вещи его полное начертание, или только часть, по выбору. Девчонка в равной степени может быть из западных Нишаргов; или из многолюдного клана Сумеречных с центральной равнины; или из Атлендеров, с которыми мы каждый год рубились за деревушку Три Колодца. Мелочь, которой не по доходам служанка и два охранника, я просто не упоминаю. Наконец, она может быть и дочкой-племянницей-внучатой сестрой Князя, почему нет? Так же, как по гербу на моей пряжке можно меня за самого Князя посчитать…