Бастард (СИ)

— Хэй, что с тобой такое, Нартаниэль? Ты выглядишь каким–то уж через чур взволнованным, в чём дело? — я, конечно, был не особым мастером в подобных задушевных успокаивающих разговорах между хорошими старыми друзьями, видимо, из–за недостатка практики, однако подумать об этом времени у меня не было, поскольку эльф тут же бросил на меня такой дикий взгляд, что по нему вполне можно было предположить, будто бы оказался не только прав, но и попал в точку сразу на счёт двух вариантов, а тогда для нас ничего хорошего это не могло значит, ведь помимо временного недееспособного состояния Нартаниэля у нас на руках окажется и факт того, что где–то произошло сразу несколько сильных магических выбросов, а в нашей ситуации предположить, на что пошли подобные невероятные затраты, было совсем не трудно.

Кажется, Госпожа Фортуна, которой поклоняются Вольные, как полноправной и могущественной богиней, решила, что на сегодня для нас достаточно хороших новостей, а потому пора бы уже разбавить эту бочку мёда ложкой чего–нибудь столь же неуместного в сосуде с подобным содержимым, как, к примеру, дёготь, но объявить подобное решение сама почему–то не захотела, зато решила вложить эти слова на уста Нартаниэля, который тихо прохрипел, однако в нависшей над нашим сымпровизированным лагерем тишине его смогли услышать все находившиеся здесь:

— Они умерли, мой старый друг, я почувствовал это, когда мои амулеты перестали действовать.

— Твоя семья? — буквально силой выталкивая из себя слова, проговорил я, но больше ничего так и не добавил, поскольку банальное «мои соболезнования» или же «мне жаль» я считал в такой ситуации совершенно неуместными, да и к тому же я знал, что вряд ли моя жалость нужна Нартаниэлю сейчас, она лишь ещё больше ударит по нему, ведь только что он потерял самое важное для себя в жизни, то самое, за что он цеплялся, чтобы ещё оставаться тут, со всеми нами, а не уйти навсегда в какое–нибудь отшельничество, подобно тому старику, у которого он после нашего визита отобрал свитки.

— Да, и не только, сразу же за этим пришла и другая новость, — зелёные глаза уже смотрели не на меня, а отрешённо таращились куда–то в сторону.

— Как я могу предположить по твоему виду, она так же печальна, как и первая, верно, Нартаниэль?

— Да, Лесная Госпожа, наша королева, она умерла, а вместе с ней и большая часть из тех, кому ещё удавалось каким–то образом выживать, даже несмотря на то, что держались они в основном лишь благодаря целебной магии. Кажется, теперь я один из последних эльфов, старый друг.

И вновь это тягостное нелепое молчание, которое теперь, словно в насмешку над нами, никто даже и не пытался прервать ещё хоть какими–то событиями. Казалось, что сейчас время застыло для нас всех, будто бы давая насладиться последними мгновениями безмятежности и спокойствия перед чем–то невероятно ужасным, что непременно должно было вот–вот случиться, чтобы навсегда разделить нас, изменить наши жизни, причём, кажется, совсем не в лучшую сторону. Но всё–таки в этих мгновениях была невыразимая, ужасная печаль, ведь я искренне сопереживал своему другу, хоть и никогда бы не смог представить себе, какого это — остаться единственным из своего рода, будто бы во всём мире ты один, а вокруг тебя ни единой души, так что даже не радует тот красивейший пейзаж, что раскинулся перед глазами. Хотя, нет, всё же мог, пусть со мной это случилось и не наяву, но всё же кое–какое представление о подобных чувствах я имел, так что тем более совсем не мог позавидовать Нартаниэлю, но, как оказалось, и времени плакаться у нас не было, ибо иллюзию относительного спокойствия тут же разбил вдребезги совсем ещё молодой солдат, который прибежал сюда, размахивая руками и явно не жалея сил, что было видно по раскрасневшемуся юному лицу и тяжёлому сбившемуся дыханию. Он явно пытался что–то нам сказать, однако получалось это у него, мягко говоря, не очень хорошо, поскольку, судя по его не особенно внушительному телосложению, этот парень совсем не был приспособлен к таким вот затяжным проверкам на прочность, но тут нам всем на помощь пришёл Рилиан, обдумав всё и среагировав довольно быстро. Наверное, он понял, что те новости, которые должен нам сообщить этот молодой адъютант, явно не терпели никаких отлагательств и, возможно, от них вовсе могла зависеть наша жизнь, однако, несмотря на это, Нартаниэль так и не поднял головы, не замечая вокруг себя абсолютно ничего и вертя в руках маленький медальончик, на котором были выгравированы имена его жены и дочери, которых он вот так, в один момент, лишился навсегда. А ведь ему даже не удастся побывать на их похоронах, скорее всего, ведь и его смертный час уже достаточно близок, я прямо–таки чувствовал это, но всё же в глубине души надеялся, что на этот раз предчувствие просто решило сыграть со мной злую шутку, зная о моём почти безграничном доверии той информации, что она мне предоставляла. Вот только понимание того, что сейчас не только ему грозит смертельная опасность, билась в голове, причиняя значительные неудобства. Молодой паладин же тем временем отыскал в своих вещах флягу с водой (благо ничего кроме воды или ещё чего–нибудь столь же безалкогольного людям его положения было пить запрещено, что было однозначно к лучшему, поскольку я на своём собственном опыте знал, сколько неудобств может приобрести злоупотребление алкоголем, порой приходилось распутывать историю, в которую вляпался по пьяни по несколько месяцев, ибо иначе я рисковал остаться не только без кошелька, но и без кое–чего куда более значительного, к примеру, головы; к тому же не стоит забывать и о такой ужасной вещи как похмелье). Солдат с радостью принял из рук Рилиана эту материальную помощь и довольно быстро опустошил её, однако вода, пусть и не первой свежести, подействовала на юношу отрезвляюще и спустя пару мгновений он действительно преобразился, теперь уже внушая своим какое–никакое к нему уважение. Запыхавшийся мальчонка превратился теперь в серьёзного молодого человека к тому же весьма красивого. Чёрные волосы и орлиный гордый профиль сразу выдавали в нём коренного ландестера, что сразу же объясняло, почему на нём туника с расцветкой Ланда, а не та странная одежда, которую носили все ополченцы, не придерживающиеся какой–либо определённой формы в своём подобии армии. Умные глаза смотрели на нас из–под сдвинутых бровей, что придавало его взгляду какой–то особенный вес, столь свойственный некоторым молодым офицерам, для которых армия является не обременительным долгом, делом всей жизни, к тому же, любимым делом. Хотя этот адъютант очень походил на того, кто попал в армию по собственному желанию, больше походя на студента, которому просто из–за некоторых не слишком благоприятных обстоятельств пришлось оставить учёбу и взяться за оружие. Причин на то могло быть огромное множество: от элементарной неуспеваемости, ведь сегодняшним стандартам соответствовать было весьма и весьма сложно даже очень способным юношам и девушкам, до куда более обидной нехватки денег у родителей. К тому же, как я слышал, в Ланде объявили всеобщий призыв, так что наш вестник мог также попасть и под эту статью. Хотя, на самом деле, ему ещё повело, ведь, скорее всего, благодаря замолвленному словечку родителей он оказался не где–нибудь среди рядовых, а сразу же попал в адъютанты, так что умереть на поле боя ему практически не грозило, ведь обычно способными людьми офицеры не рискуют, стараясь отправлять со срочными приказами кого–то, кто меньше думает и сомневается, зато более активно и с охотой действует. Гораздо больше приходилось сочувствовать тем, чьи судьбы война действительно поломала, ведь, как правило, в первых боях новобранцев используют как живое бездушное мясо, способное слегка подзадержать наступление противника, но не более того. Очень жаль тех молодых парней, что по обязанности, старым долгам или же собственному энтузиазму уже никогда не смогут принести пользу своей стране, столь бездарно погибнув из–за бездушности командования и тех самых кукловодов, которые дёргают за ниточки генералов и прочую верхушку. Наш адъютант уже отдышался и смог, наконец, нормально донести до нас то, что хотел: