Пешки (СИ)

Пока домовой раздумывал над проблемой человеческих взаимоотношений, производства потомства и возможностью переехать к новым хозяевам, вонь от рассыпающейся в труху жухлой травы стала просто невыносимой. Граджат нащипал с хвоста хозяйского кота шерсти и запихал в широкие кожистые ноздри, чтоб не расчихаться и не выдать себя. Оскорбившись на такое отношение, представитель семейства кошачьих коротко фыркнул на распоясавшуюся нечисть и перелёг на навесную полку. Но потаённым надеждам блюстителя семейных уз не суждено было сбыться: весь набор толчёного сена был безжалостно ухнут в широкую миску с отборной сметаной. Ступка туда никак не помещалась и догадливое чадо задвинула лишний ингредиент ногой под лавку.

— Маменька! Ты на себя и так уж полмиски вылила! — гневно пыхтела девица, усердно втирая в спину родительницы чудо — состав противного болотного цвета и убойного запаха тараканьей отравы. — Имейте совесть! Мне нужнее! Вон у тебя и так батяня никуда не денется, а я ещё и замуж хочу!

— Тебе, доня, и два бидона не помогут. Не отвлекайся!

Оклеветанная копия родительницы обиженно надула губки и принялась втирать усерднее, с тайной надеждой содрать зловредные пятна вместе с кожей, продолжая ныть и призывать к порядку родственницу. Примерно на середине её бессвязной и невразумительной, по причине скудного словарного запаса юного борца за справедливость, речи поруганное достоинство кота взяло верх над природной ленью. Животное, преодолевая все жировые излишки, почти беззвучно перетекло с полки на стол и, потоптавшись немного по травяным руинам, уверенно запустило немалую лапу в сметану.

— Ух, злодей! — в сердцах взвизгнул рачительный Граджат и запустил в подлого расхитителя хозяйского имущества собственным передником.

Толи от нечеловеческого вопля (вопить по — человечески ниже достоинства для порядочного домового), толи от угодившего по голове тяжёлого от многолетней грязи чепца, толи, что наиболее вероятно, от вкуса бессовестно изгаженной сметаны кот взвился в воздух и ровнёхонько приземлился на лицо хозяйке. Чтобы тяжёлое пузо не соскальзывало по не успевшей толком застыть чудо — мази, для надёжности зверь зафиксировал себя на живом носителе всеми когтями разом. Заорав прямо в кота что‑то матерное и пронзительное громче охотничьего рога, женщина заметалась по кухне. Следом за ней бросилась взволнованная шумом дочурка, стараясь стянуть агрессора за хвост, чем лишь укрепляя его в намереньях не сдавать полюбившуюся высоту. Хозяйка, давясь подшёрстком и не переставая орать (надеялась, видать, звуковой волной избавиться от живого кляпа), сшибла на пол канделябр и носилась по людской уже в почти полной темноте.

— Ах, ты ж мать честна! — всплеснул ручками домовой и кинулся самоотверженно тушить рассыпавшиеся по полу свечки, хорошие, самодельные, такие так просто и не погасишь.

— Мыша! — заголосила вдруг не своим голосом девица при виде услужливой домовой нечисти, взлезла на стол, спихнув немалыми телесами на пол остатки загубленного гербария, и уж оттуда принялась смело верещать баском, вторя беззвучной мамаше.

Несчастный старый домовой схватился за сердце и лишь вжимал мохнатую голову в узенькие плечики, когда над ним в очередной раз пролетала, разбрызгивая остатки мази, миска, выбранная нервной девицей за средство защиты. Сено же вовсю потрескивало под радостными язычками пламени, подбирающегося к краю сброшенного хозяйкой халата.

Холодная тонкая тень с нервно дрожащими краями мерзко перебирала пальцами по тёмному отпечатку стола на недешёвых текстильных панелях цвета индиго, становящегося в серебристом сиянии светляка особенно мрачным и торжественным. Её обладатель, не менее холодный и безжизненный, таких вольностей себе позволить не мог. Его бледное, с резко вырванными чародейским светом острыми чертами, лицо казалось мёртвым и уже остывшим на радость многочисленным доброжелателям, поскольку недруги его могли вздохнуть спокойно лишь после расчленения этого лица на мельчайшие элементы и ритуального сожжения на разных концах континента. Помимо неестественной бледности, даваемой светляком достаточно редкого даже для воздушных магов оттенка, ничего примечательного или необычного сегодня в его лице не было, что, безусловно, слегка обнадёживало.

Человек расслабленно полулежал, запрокинув голову и чинно сложив домиком на крае столешницы длинные островатые пальцы. В отличие от тени он был недвижим, лишь самые кончики босых ступней постоянно перемещались по внутренней стороне массивной каменной плиты, служившей крышкой стола, удерживая в хрупком равновесии всю конструкцию из человеческого тела и незатейливого дубового табурета. Казалось, безумный скульптор подловил момент и перенёс в камень секундное падение, длящееся уже около получаса. Деталь сельского интерьера, уродливая в этом слегка помпезном кабинете, опасно балансировала на одной ножке и грозила вот — вот обрушить своего обладателя на мозаичный пол, кардинально изменив выражение лица стилизованному дракону из гранитных плиток. От чего‑то при взгляде на едва ли не спящего в полёте человека не возникало сомнений, что от соприкосновения его тела с полом пострадает скорее последний.

Тень перестала бесшумно барабанить пальцами и, резко вскочив, с размаху зашвырнула своим собственным табуретом в окно. На такое самоуправство глаза хозяина тени лишь слегка дрогнули под веками, его душевное умиротворение от нервных срывов какой‑то проекции ничуть не страдало. Напротив, мужчина слегка растянул губы в ухмылке и облегчённо вздохнул. Лишившись мебели, тень заметалась по потолку, но быстро охладев к этому занятию, сползла бурлящей лужей под стол, от чего в холодной комнате стало окончательно мёртво и неуютно.

Мужчина медленно расцепил замёрзшие без движения пальцы, привычно потерев слегка великоватый перстень, рискованно качнулся влево, почти касаясь кончиками волос пола, поставил табурет на все конечности и лишь после этого приоткрыл глаза. Блёклые невыразительные радужки какого‑то старческого оттенка, и без того не могли читаться сильной стороной его внешности, теперь же в обрамлении тяжёлых покрасневших век и сеточки проступивших сосудов, они вполне могли испугать даже могильщика.

— Ну что за хрень, — мужчина устало потёр двумя пальцами переносицу и последний раз уставился в так и не активированный шар связи.

Пугающее своей навязчивостью предчувствие, что всему начинанию грядёт большая и неизбежная крышка с чудесным очертанием гроба, никуда не собиралось исчезать, как и абсурдность контроля над взрослыми самостоятельными людьми в столь простой, а главное хорошо продуманной им самим прелюдии. Активировать телепатическую сеть, чтобы просто проследить за бездарями, не хотелось смертельно. Также не возникало желания помогать в случае необходимости и ввязываться в грязную работу, чужого ведомства. Тупое чувство тревоги, снедавшее последние несколько часов сознание мужчины, давно успевшее зачерстветь к бедам ближних, никуда не думало исчезать, бурля в крови. А по прошествии веков борьбы за выживание не доверять предчувствиям эта кровь уже не могла.

Обладатель блёклых глаз поднёс было к шару руку, но не удержался и широко зевнув, уронил конечность. Тридцать часов безвылазной работы в архиве с чудом выжившим фолиантом давали о себе знать. Мужчина сдался на милость угрызений совести и вытащил из уха агатовую серьгу — приёмник, окончательно хороня всякие попытки телепатической связи. Запрятав под подставку любимый камень, человек встал из‑за стола, впитал обратно попытавшуюся было улизнуть тень (свою роль по ежедневному снятию напряжения она выполнила, а больше самостоятельность была ни к чему), подхватил под мышку надрывно скрипнувший табурет и вышел, тщательно скрепив со стеной замаскированную дверь. Спать хотелось неимоверно, а события этой ночи…

… события этой ночи, каковыми бы ни были их результаты, касались его интересов весьма опосредованно.

Пекарь был чёрен, как коренной житель Палящего континента. Даже его могучие ржаные вихры покрутились дивными кольцами и разом потемнели. Да и одёжа — самая подходящая — подштанники продраны, от рубахи только лоскуты гирляндой по пузу болтаются. Лучшей маскировки и агент шпионского корпуса пожелать не мог. Мужчина тяжко перевёл дыхание и оглянулся на дело своей жизни. Пекарню удалось отстоять. Хоть над лавкой и провалилась крыша, а сажи на стенах было больше, чем пыли в штольне, особая зачарованная от воров дверь пошла в щепу, весь запас муки прогорел, и орехи уж только в цемент замешивать, ещё, может, и журнал поставок сгинул…. Пекарь при виде предположительных растрат и объёма восстановительных работ даже как‑то призадумался о шпионском корпусе или чем‑то из этой области. В голубых глазах коренного жителя Палящего континента застыла вековая тоска с налётом какой‑то обречённости.