Инклюз

Находу перекинув бека мне, Степан задержался, чтобы прикрыть уходящего со двора Теоретчика, но того все-таки достали пулей, огрызающиеся из дома турки. Правда, потом стало ясно, что вскользь.

Не все, кто пришли нас арестовывать, вошли во двор. Ну, а как же? Несколько всадников караулили парадный выезд, но их мы смяли, причем Марусины сабли вдоволь нагулялась по турецким башлыкам.

Оставались те, кто караулил черный ход. Они не погнались за нами верхами, а спешились и стреляли вслед. Нам оставалось только прижимать шенкеля.

Наметом мы вылетели из города, и я, по просьбе бека, направил наш отряд под гору к морю. Но и здесь нас ждала засада. Навстречу шел эскадрон турок в бордовых мундирах, наклонивших вперед пики навроде казачьих. И тут я увидел такое, что забуду не скоро.

Теоретчик бросил пулемет Степану, а тот, поймав его, погнал коня прямо на эскадрон. Держась рукой за луку, он каким-то обезьяньим образом изогнулся, весь уйдя за конскую шею. И, летя навстречу врагам, стал поливать их из пулемета, который удерживал одной рукой.

След — вслед за ним неслась Маруся, вертящая на скаку саблями и визжащая, как пила, налетевшая в бревне на гвоздь.

Если б на меня неслась стреляющая из пулемета лошадь, я бы спятил. Турки оказались не лучше. Часть завольтила лошадей, отворачивая прочь, остальные рассыпались, уходя из-под обстрела. Пулеметного обстрела. А вот от винтовочного, которому предались остальные мы, за исключением Льва, уйти они так быстро не могли. Соскользнув с коней, и опираясь ложами на седла, мы отщелкивали их по одному. Боевой дух им это не укрепило, ага.

А уж, когда Степан, пройдя эскадрон насквозь, развернулся на второй заход, навстречу Льву, палящему с двух рук из кольтов, а в середине — Маруся с клинками, турки бросились врассыпную. Хотя решительного ущерба не понесли. Ну, может полдюжины убитых и пара дюжин раненных.

Не собираясь ждать, пока они расхрабрятся, мы понеслись вперед и скрылись от них за оливковой рощей. Отсюда мы пошли вдоль моря, пока не приехали в крошечную деревеньку, населенную рыбками-талышами.

Бек убедил нас довериться опеке деревенского старосты. Коней наших увели, а нас провели в домишко, так ловко расположенный, что ни с суши, ни с моря не видать, если не знаешь, что он есть. Но Борька все-таки внутрь не пошел, а исчез в колючих кустах, встал на стражу. Я же до того, как идти угощаться (турки угощать любят), посмотрел, как ребятня заметает наши следы, чтобы никто не узнал, что в деревню въехали шесть лошадей.

Когда я вошел в дом, анархистов и вправду угощали. Какой-то мелкой соленой рыбой и плоским хлебом. Староста сидел на корточках возле стула Накиюддин-бека и на маленькой жаровенке варил кофе. Пахло вкусно, хотя я кофе… не очень.

Сунув в руки беку мешок с папкой, я спросил:

— Ну, как, все нормально? Все довольны?

Он медленно кивнул. Бек вообще вел себя очень достойно и важно. Уж и не вспомнишь, что давеча в сарае такой был белый — все думали, обделается.

— Можете остаться здесь на несколько дней, а потом Сумаш поможет вам переправиться домой.

Бек подтолкнул старосту туфлей и тот согласно закивал, хотя вряд ли понимал, о чем разговор. А может, и понимал — французский язык простой его кто угодно выучить может, да и глаза у старосты хитрые.

— А кто этот Мустафа Кемаль, ради которого ты так подставляешься бек? — спросил Лев.

Бек закатил глаза и серьезно сказал:

— Он великий человек. Я знаю его с детства и уверен, что, если кто и сможет привести Турцию в Европу, сделать так, что про нас перестанут думать, как о дикарях в фесках, то это Кемаль. Он станет отцом нации, если останется жив. А то, что вы привезли, остановит многих его врагов и жизнь Мустафы Кемаля продлится.

— Расскажи еще! — попросил Лев, и они с беком уединились в дальней комнате.

Когда бек ушел, а Борька, наоборот, пришел, я спросил:

— Ну, так чем я могу вам отплатить? Работа наша кончилась, ага.

Анархисты пошушукались, и Борька ответил.

— А, слушай! Считай, даром съездили, по дружбе. Но ты нас не забывай, если чего по мелочи понадобится — обратимся. Кстати, ночевать мы здесь не будем. В горы отойдем, а утром вернемся. Не доверяю я этим гражданам — рыбаки же.

Утром я умылся из горного ручейка и подошел к брившемуся неподалеку Теоретчику.

— Бритву не одолжишь? А то обронил где-то.

— Надо следить. На, попользуйся, но верни. И не думай, что я жадный, дареная бритва.

Теоретчик чуть помедлил и продолжил:

— Ты вот помазок насовсем себе бери. На память. Хороший помазок, сносу не знает. А бритву верни потом, от дорогого мне человека память.

И вложил мне в руки золингеновскую бритву с роговой рукояткой и помазок с рукоятью из янтаря. Из серого с одного бока янтаря с пузырьком воздуха, замершим внутри.

С тоской и ужасом глядел я на эту вещь, но Теоретчик этого не заметил — он уже ополаскивал лицо в ручье. Бриться я в тот день не стал.

Эти анархисты полюбились мне, хорошие они были люди. И про то, как сложилась их дальнейшая судьба, я кое-что знаю.

Еще год или два они гуляли по всей степи, когда одни, когда вместе с Махно, который их тоже полюбил, хотя и терпел с трудом.

А потом разошлись, потому что степная воля закончилась. Лев вернулся в Турцию, сманив с собой Марусю и Борьку. Они воевали за Ата-Тюрка, а позже Лев остался, а те двое уплыли в Новый Свет, где обнаружили, что в плане воли пампасы мало уступают степи. Воевали в той войне, что дала свободу латиноамериканским странам, вышибив оттуда европейских буржуев. Марусю последний раз видели в Боливии вместе с одним знаменитым партизаном. Она вовсе не ушла от Борьки, просто он тогда воевал в Эквадоре. А потом в Аргентине.

Степан неожиданно решил, что нагулялся, и стал чекистом, потому что, кем еще ему было стать, привыкшему творить, что хочется? Служил в Одессе вместе в Левкой Задовым. Но прежде, чем всю их братию пустили в распыл, Степан исчез, и больше его не видели.

А Теоретчик погиб. Напоследок еще полной командой они наведались в Румынию, и уходили оттуда скверно. Теоретчик остался прикрывать Борьку на переправе. Говорят, у него был голландский "Льюис" и восемь дисков к нему. Он успел опорожнить их все без осечек и перекосов и промахивался он редко. Восемь дисков это 776 патронов. Только Теоретчик мог заставить пулемет работать так долго. Они вернулись за ним все вместе, но опоздали.

Все это я узнал позже. А в тот день я мог думать только о зажатом в моем кулаке куске янтаря с присобаченным к нему пучком щетины. И вспоминать далекую весну 1799 года, когда Наполеон стоял у стен Акко.

***

— Хорошо, что у него мало пушек.

— Да Абих, это хорошо.

Этот короткий разговор произошел между мной и коротышкой Абих Мамедом, которого я неделю назад нанял в услужение. Полагаю, той удаче, что он согласился на мизерную плату я обязан тому, что Абих Мамед был соглядатаем. Но соглядатай для европейца в Акко — неизбежное зло, а Абих был расторопен и ненавязчив. Что же до соглядатаев, полагаю, даже английские офицеры с кораблей, охранявших Акко с моря, всегда находились под бдительным присмотром.

Абих был прав: пушек у Наполеона было явно недостаточно. Сейчас никто уже не сомневался, что он уйдет не солоно хлебавши, да еще и с большими потерями. Вольно же ему было пренебречь разведкой и поверить, что Акко окружен лишь старой, времен Аль-Омара, стеной. Жаль, нельзя подойти ближе и посмотреть, что творится в лагере осаждающих, каково им обнаружить на месте одной стены — две, да еще и с артиллерийскими батареями. Но штатских на стену не пускают, а красться тайком — верный способ заработать обвинение в шпионаже и подготовке диверсии. Смилуются же небеса над тем, кому так не повезет. Нынешний паша гордится тем, что его прозвали "мясник", а прозвали его отнюдь не авансом. Даже вернейшему своему советнику, сведущему, как в политике, так и в экономике, Хаиму Фархи, он отрезал ухо и вырвал ноздри, рассердившись по поводу, если не пустячному, то уж не настолько серьезному, что требовалась бы подобная расправа. Таким образом, сама мысль о том, чтобы прокрасться на стену для удовлетворения своего любопытства, приводила меня в трепет, вызванный отнюдь не предвкушением.