Дверь в преисподнюю

Говоря это, Пирум снял с одного из стульев, также весьма древнего происхождения, ворох пожелтевших бумаг, кинул их на пол и пригласил гостя присесть.

— Благодарю вас, господин летописец. — Надя поудобнее устроилась на стуле. — Для начала мне хотелось бы узнать, как возникло Мухомо… то есть Новая Ютландия.

— Нет ничего проще, мой юный друг, — с готовностью откликнулся Пирум. — Беспристрастные скрижали сберегли немало свидетельств, подлинных и мнимых, тех незапамятных лет, и единственная трудность в том, как отделить зерна истины от плевел вымысла, поелику не все очевидцы одинаково относились к тем давним событиям.

— Ну так может быть вы расскажете о них так, как лично вы их видите? — предложила Надя.

— Увы, скромное положение королевского древлехранителя и летописца не дает мне права истолковывать то, что было, на собственный лад, — высокопарно ответствовал Пирум. — Мой долг — быть беспристрастным и непредвзятым повествователем, дабы не уподобиться некоему господину Стобхарду, коий злонамеренно извратил сии давние и кровопролитные деяния на потребу невзыскательным зрителям своих бездарных представлений!

Летописец подошел к стеллажам и, ловко взбежав по приставной лестнице, безошибочно снял с полки старинную книгу.

— Так слушай же, мой юный друг, — начал Пирум, спустившись с лестницы и поудобнее устроившись за столом, — сию повесть о печальных и вместе поучительных событиях, имевших быть более трех столетий тому назад на другом конце мира, вдали от сих мрачных и бесплодных болот!

— В просто Ютландии? — догадалась Надя.

— Именно там. Жил в Ютландии королевич, именем Георг, хотя разные летописцы называют его иными именами, более привычными их наречиям. И вот обуяла сего королевича лютая гордыня, насланная бесами и злыми духами, и ввергла его в отчаяние и бурную безосновную подозрительность: довел он возлюбленную свою девушку до умопомрачения, а ближнего царедворца, мужа мудрого и доблестного, зарубил булатным мечом, приняв за диавола в крысьем обличье. Короля же, дядюшку своего, подозревал он в отравлении бывшего короля, Георгова батюшки, и также тщился умертвить. И завершились все эти безобразия тем, что переполнилась чаша терпения, и Георга изгнали из Ютландского королевства. Тогда он пустился странствовать вместе с приближенными своими, некими… — Пирум заглянул в книгу и по слогам прочитал: — Некими вельможами, имя коим Гильденкранц и Розенштерн. И когда после долгих трудных скитаний оказались они в наших краях, то королевич Георг приобрел за вполне умеренную плату обширную часть болот у белопущенского князя Феодора Шушка и, взяв в жены дщерь его Василису, обосновал на сих болотах королевство, кое нарек Новою Ютландией. И надобно тебе сказать, что здесь отпустили его бесы и злые духи, и правил он долго и справедливо, а хозяйствовал весьма рачительно и даже пытался осушать болото, но не успел, а в потомках, увы, не нашел достойных продолжателей своих славных дел. Да вот можешь сам взглянуть.

Пирум подвел Надю к запыленному окну, сиротливо тускневшему меж двух высоченных полок, ломящихся под весом старинных пергаментов, и указал вдаль, где под косыми лучами предзакатного солнца блестели какие-то длинные нити.

— Это и есть болотоосушительные канавки, — пояснил Пирум. — Они тянутся далеко, на много верст. A между ними такие стрелки суши, у нас их прозвали грядками. Но поелику труды короля Георга остались незавершенными, то все так и стоит уже три века. Одна польза, что на этих грядках много грибов водится, и отнюдь не токмо мухоморов.

«Значит, Александр — еще и прямой потомок князей Шушков, — отметила Надя. — Будем это иметь в виду на крайний случай, если ничего не получится с Марфой».

— A кстати, господин Пирум, — продолжала Надя, когда они вернулись за стол, — меня вот еще интересует насчет княжны Марфы…

— Ничего не знаю, — неожиданно помрачнев, буркнул летописец.

— Да? A Его Величество сказывал, что вы как раз много чего могли бы поведать, — как ни в чем не бывало проговорила Надя. — И еще он настоятельно просил передать, чтобы вы были со мной предельно откровенны, о чем бы я не спросил. Если это, конечно, не касается государственных тайн.

— Зачем тебе об этом знать? — в беспристрастном голосе Пирума прорвались страдальческие нотки. — Ничего хорошего от этого не будет, поверь мне!

— Да нет, сам я ничего предпринимать не собираюсь, — успокоила Надя летописца. Это была если и не правда, то не совсем ложь. — Но, может быть, удастся придумать способ, как ее спасти?.. — Надежда с надеждой поглядела на Пирума.

— Ну ладно, — решился древлехранитель. — Но только поклянись, что не воспользуешься тем, что я тебе поведаю, во вред кому бы то ни было, и прежде всего — самой Марфе.

— Клянусь! — Чаликова торжественно стукнула себя в грудь.

— И что же влечет твою любознательность, мой юный друг? — успокоившись, перешел Пирум в свой обычный велеречивый тон.

— Ну, о том, что злой колдун превратил княжну Марфу в лягушку, я уже наслышан, — подумав, ответила Надя. — И что вернуться в свой облик она может, только если ее поцелует некий Иван-царевич. Вот, собственно, и все. — В ожидании захватывающей романтической истории Чаликова уставилась на своего ученого собеседника.

— A ведомо ли тебе, о любознательный юноша, что немало находилось желавших расколдовать княжну? — после недолгого молчания заговорил Пирум. — Особо много таковых было в годы моей молодости. Вместо того чтобы предаваться полезным занятиям, сии празднолюбцы ходили по болотам и лобызали всех лягушек подряд, пока им это не наскучивало и они не возвращались к более насущным делам.

— И одним из этих празднолюбцев были вы? — смекнула Надя.

— Ты зело догадлив, мой юный следопыт, — ответил Пирум, и Чаликова даже не поняла — всерьез или с долей иронии.

— Но все-таки скажите — правда вся эта история про Марфу, или выдумки? — с трудом скрывая волнение, спросила Чаликова. — Хотя, конечно, кто это теперь может знать, когда столько веков минуло…

— Чистая правда, — уверил Пирум. — И я, может быть — один из немногих, кто сие знает достоверно.

— Каким образом? — удивилась Надя.

Летописец тяжко вздохнул:

— Это случилось почти полстолетия тому назад. Таким же днем, как нынче, я бродил по окрестным болотам и ловил лягушек. Много их было — аж уста распухли каждую целовать. И вот уже на самом закате я решил оставить это и вернуться домой, как вижу — сидит на кочке лягушка, самая обычная по виду, и смотрит прямо на меня. A глаза печальные-печальные. Ну, я ее и поцеловал. — Пирум горестно замолк.

— Ну, ну и что же дальше было? — не удержалась Надя.

— Ну, тут раздался гром среди ясных небес, и передо мною возникла девушка. Что ж ты, говорит, Иван-царевич, наделал — не из любви и сострадания, а из пустой забавы поцеловал меня. Теперь мне вновь томиться в лягушечьей шкуре…

— Так что же, превращение не удалось только потому, что вы не Иван-царевич? — переспросила Надя.

— Да нет, — горестно махнул рукой Пирум, — то, что избавителем непременно должен быть Иван-царевич — это все досужие домыслы. Хотя вообще-то меня Иваном зовут. A если полностью, то Иоанн Пирум-Торвальдсен. Мой дальний пращур прибыл сюда, сопровождая королевича Георга.

— Ну и что же княжна Марфа? — гнула Надя свое.

— Вообще я не раз слышал, что если чародей кого-то заколдовал, то он должен оставить хоть малую возможность расколдоваться. И этому правилу все колдуны обязаны следовать, даже самые черные. A тот чародей заморский, что княжну заколдовал, он такое придумал, чтобы и условие соблюсти, и всякой надежды на избавление лишить.

— Ну и что же он такое придумал? — нетерпеливо воскликнула Чаликова.

— Тот, кто расколдует Марфу, должен быть ведомым одними бескорыстными чувствами, но никак не гордыней, стяжательством или праздным любопытством. Так мне сама княжна сказала, прежде чем обратно лягушкой обернуться. Теперь ей до скончания века по кочкам прыгать и квакать — кто же станет безо всякой корысти по болотам бродить да лягушек целовать!