Два лика одиночества. (СИ)

– Видишь? Это все могло бы случиться, если бы ты не выжила, – еле слышно произносит Раадан, в его голосе – нескрываемая боль.

– Не может быть, чтобы от меня так многое зависело… – возражает она – но в ее словах не слышится уверенности, Танаа помнит предыдущий разговор с Творцом.

– Иногда даже от случайного разумного может зависеть судьба мира. Ты же – нечто гораздо большее, чем просто Искоренитель. Смотри дальше…

Накрапывает мелкий серый дождик. Человек тридцать, отложив молотки и топоры, собираются возле большого котла, висящего над огнем, молодая женщина раскладывает в миски мясную похлебку. Люди разбирают еду, рассаживаются вокруг костра, едят и о чем‑то разговаривают.

– Нам совсем уже немного осталось, – довольно произносит один из них.

– Ага, через пару дней закончим – и будем уже себе дом строить, – подхватывает второй.

– А я жениться хочу, – невпопад заявляет третий. Все смеются – но беззлобно, по‑дружески.

– И на ком? – интересуется кто‑то.

– Вот на ней, если согласится, – чуть смущаясь, говорит потенциальный жених, указывая на перемешивающую остатки похлебки женщину. Та смеется.

– Ты, Зерек, осторожнее со словами, а то возьму, и соглашусь!

Зерек тут же вскакивает, куда‑то убегает – его провожают раскаты хохота. Но через десять минут он вновь появляется, уже верхом.

– Леда, поехали! – кричит он. Женщина смотрит на него с удивлением.

– Куда?

Зерек хохочет.

– К графу, жениться!

Несмотря на смех, по нему видно – бывший наемник абсолютно серьезен. Он спрыгивает с лошади, подходит к Леде, обнимает ее за талию. Та отвешивает ему шутливый подзатыльник.

– Ты сперва дом дострой, а потом уже женись!

Зерек задумывается на несколько секунд.

– А когда дострою, пойдешь замуж за меня?

– Пойду, – совершенно серьезно отвечает Леда и целует жениха.

Картинка меняется…

Арна сразу узнает этот дом – дом Змея, в котором они провели первую свою ночь в графстве. Дом‑то знаком, а вот деревня изменилась почти до неузнаваемости – на улицах появились животные, бегают, играя, дети, несколько женщин, сидя у колодца, вполголоса обсуждают машущего топором в полусотне футов от них человека, явно не из местных. Деревня живет, и теперь она снова похожа на деревню, а не на укрепленный город, ежесекундно готовый к войне.

Действие переносится в дом Змея. На кровати Арна видит саму себя. Краем глаза она замечает, что за окном резко стемнело и уже глубокая ночь. Рядом с кроватью, на которой лежит тело девушки, прямо на полу, сидит Орогрим, сжимая в своей лопатообразной лапище узкую кисть Арны, свисающую с постели. Взгляд у орка какой‑то отсутствующий, словно бы он пребывает мыслями не здесь, а в не очень отдаленном прошлом, где сестренка не лежала так, словно мертвая, на белых простынях, оттеняющих восковую бледность лица, и бегала с ним наперегонки по утренней росе, каталась у него на плечах и спала, уютно устроившись в его объятиях.

Открывается дверь, на пороге появляются Эстис и лекарь. Последний прячет глаза и, пробормотав что‑то вроде: «Ну, я вас оставлю пока», выходит, осторожно закрыв за собой дверь. Граф подходит к Гриму, садится на вторую кровать.

– Она так и не пришла в себя, – негромко констатирует он.

– Как видишь.

– Уже восемнадцать дней прошло с тех пор, как она впала в кому.

– Я тоже умею считать, – огрызается орк. – К чему ты клонишь?

– Два дня назад я говорил с лекарем. Он сказал, что уже не имеет смысла дальше поддерживать ее жизнь, – безэмоционально произносит Змей, не глядя на собеседника.

Орогрим вскакивает, его глаза наливаются яростью.

– Ты предлагаешь позволить ей умереть?

– Нет. Мне кажется, она уже мертва. Здесь – только тело. Грим, она бы вернулась к нам, если бы хотела, я уверен в этом. Но она не хочет жить. Арна – это душа и личность, а здесь только пустая телесная оболочка, в которой жизни ровно столько, сколько вливают в нее снадобья лекаря. Ты должен понимать, о чем я говорю…

Орк понимает. Орк прекрасно понимает, он все еще очень хорошо помнит, как добивали раненых сородичей, неспособных дальше полноценно жить – добивали по их же просьбе. Он помнит, как шаман пронзил ножом сердце его отца, когда прошло пятнадцать дней с того момента, как старый вождь, получив страшные ранения в бою, впал в такое же состояние. Грим тогда не горевал – он знал, что дух отца уже свободен, а тело – это всего лишь тело…

Но сестренка… как такое могло произойти? Почему судьба так несправедлива?!?

Он запрокинул голову и тихо, отчаянно завыл.

– Видишь? – Раадан медленно опустился на землю. – Ты правильно поступила, уничтожив Птицу.

– Принцип меньшего зла? – Арна отвела взгляд, села рядом с Творцом.

– Нет. Принцип большего добра.

– Так что же, получается, что ради большего добра можно творить зло?

– Уничтожение Птицы не было злом, Арна. И ты сама это только что увидела. Я прекрасно понимаю, как тебе тяжело от осознания того, что ты сделала. Но ты должна была это сделать. В противном случае не было бы не то что большего добра – не было бы вообще никакого добра. Ты, кажется, все еще не осознала реальность страшной угрозы, нависшей над твоим миром.

– Я поняла. Что мне теперь делать? – тихо спросила Танаа, отводя взгляд. Состояние сдержанного спокойствия и холодной логической оценки исчезло, оставив после себя чувство опустошенности и почти полной безнадежности. Но она успела понять, что на этот раз сумела преодолеть блок на убийство Силой. Осталось только справиться с последствиями…

– Для начала – вернуться к жизни.

– А что потом?

– Делай то, что должна делать. И… Арна, я знаю, что тебе еще придется использовать твой Дар не по назначению. И в следующий раз тебя это убьет гарантированно… если ты не придумаешь, чем заменить это желание умереть.

– Заменить? Но как и чем? – она снова пыталась заставить себя мыслить логически.

– Как – ты разберешься сама. Я подскажу, если что, но не более. А вот на что… Древние Танаа завязали желание убить себя на всепоглощающее чувство вины. Вот и подумай, что может… нет, не искупить вину, но оказаться достойной карой за совершенное. Какой‑то откат, что‑то, что не убьет тебя, а, если можно так сказать, накажет.

– Я подумаю, – Арна улыбнулась. Ее охватило странное чувство спокойствия и уверенности в правильности происходящего. Теперь все было позади… ну, по крайней мере, на этот раз.

– Вот и хорошо. А теперь тебе нужно возвращаться.

– Я понимаю… Раадан, скажи – я опять не буду помнить о нашем разговоре?

– Пока что – увы, да. Потом – возможно… – Творец грустно улыбнулся. – Ладно, котенок, иди… и будь осторожна. Помни, что я люблю тебя.

Он разжал объятия и отступил на шаг. Спустя мгновение все вокруг погрузилось во мрак, и Арна осталась в этом мраке одна.

Выждав несколько секунд, девушка закрыла уже невидящие глаза и вслушалась в собственные ощущения, затем – в пространство вокруг нее. Она думала об Орогриме, об Эстисе, о Талеанисе, о Гундольфе, обо всех тех, кто успел стать ей дорог. О том, что из‑за того, что она умирает, им очень больно. О том, что случится, если она не сможет вернуться. И, через длившееся вечность мгновение, Арна почувствовала, как в глубине ее души рождается нестерпимое, невыносимое, непреодолимое желание жить! Тонкая серебряная нить, вьющаяся из ее любви, из ее души и ее крови, из желаний, мечтаний, стремлений, из тоски по близким, эта нить оплела все ее существо и устремилась куда‑то в сторону.