Висенна. Времена надежды

Уцелевшие бандиты бросали оружие. Прежде, чем Ратин или десятник успели вмешаться, родичи кузнеца повалили сдавшихся на снег, острыми стеклянными ножами вспороли животы и одним движением обмотали каждому вокруг горла собственные кишки. Раненых бандитов забивали обухами, как бьют быков, кололи шильями, как колют свиней; а кто был побогаче и потому носил доспех — такого четверо или пятеро держали за ноги и за руки, прижимая к земле, а еще один человек, уперевшись коленом в спину разбойнику, сворачивал ему голову, как гусю или курице.

— Надо было хоть одного живым, твою так!.. — десятник опустил руку с саблей и другой рукой принялся разжимать наглухо сведенные пальцы. — Шустрики деревенские, ет-ть!

— Не говори, кума, сама люблю военных… — Ратин подъехал поздороваться, и согнулся в припадке кашля. Рикард же просто упал с коня — выложился весь. Спарк пошел его поднимать. Майс развернулся к выезду из села:

— За вещами поеду.

— Кхос…торожней… акх…там!

— Не, — мотнул головой десятник, — Ни одна сволочь не сбежала… Однако, сильный колдун!

Проводник уже поднял Рикарда. Сельчане толпились вокруг, выкатив глаза.

— Воды!

— Ну, Спарк… Кхвоють! Так сдохну и не узнаю! — Ратин шатался и отплевывался, а его знаменитый вороной мелко дрожал, — Ну, расскажи, как же ты уцелел… тхогда… на стене?

Стену Андрей Кузовок ощущал всей спиной. От стены исходило приятное тепло — целый день играло яркое осеннее солнышко, и кирпич хорошо нагрелся. Игнат сидел на том же бревне рядом и точно так же чувствовал тепло вдоль хребта. Чая в этом сне не подавали, а беседа текла неохотно: казалось важнее впитать еще каплю солнца, чем показать свою осведомленность… или даже просто узнать нечто новое.

— …Толкиеновский хоббит меряет свои поступки высшей правдой, а перумовский только силой. Меч там, мегасуперфайерболл, — говорил во сне Кузовок, — За то и не люблю перумятину. Нету в нем второго слоя, нету глубины, понимаешь? У кого плечи шире, в том и правда. А сила…

— А сила, — лениво возражал Игнат, — Она в ньютонах!

И оба улыбались. О Перумовском хирде, о скрещении алмазного меча с деревянным, спорили не раз. Усатый-Полосатый даже составил краткий вопросник для приходящих в клуб новичков: «Ошибки и глупости при сотворении мира». Видимо, вспомнил его и сейчас:

— Волки твои… Ведь ни собака, ни волк не могут нести всадника на спине — позвоночник не позволяет. В упряжке еще туда-сюда, а верховых никак. Разве на шею посадить какого гоблинса комариной весовой категории… Так он единственно сможет за ошейник клещом держаться, молясь Орлангуру, чтоб волк не вздумал прыгнуть подальше. Крыльев-то гоблинам не положено, а после такого прыжка обязательно понадобятся…

Игнат зевнул не хуже того самого волка:

— А-а, так вот почему они не смешиваются, не дают ни гибридов, ни помесей с дикими стаями — даже за столько тысячелетий развития… Они биологически другой вид. А на волков только внешне похожи…

— Так что ж ты их до сих пор не распознал? Ты же с ними прожил, сам говоришь, десять лет!

— С ними-то десять. А обычных волков, земных, я только в телевизоре видел. Скелетов волчьих тем более ни разу не встречал. Откуда мне знать, какой там должен быть позвоночник, и как он на ходу изгибается; и что потеет литрами — потому что пот охлаждает бегущего зверя. Тоже приспособление, чтобы волк мог бежать долго, как лошадь…

Над головами собеседников с треском распахнулась старая деревянная рама. До пояса вылез отец Игната, отряхнул красную рубашку в светло-серую клеточку, глянул вниз:

— Эй, там! На завалинке! Что это вы несете про тысячи лет?

Кузовок в полном ошеломлении схватился за воротник черной водолазки:

— Игнат, блин!! Ты так больше не… не снись!! Я ж умом тронусь! Это уже не сон, а видеоконференция получается!

Игнатов отец помотал головой:

— Если ты можешь в чате послать… э-э… тещу, обитающую в Нью-Йорке… представляешь, приходит посылка. Опускаю визиты куда положено, наложенный платеж, короче, всю прозу жизни. Разворачиваю трепетно четыре то ли пять слоев хорошей такой оберточной бумаги… Пакет крупы и полпуда сахара. В письме: «Ах, вы ж там голодаете!» — то ли издевается, карга старая, то ли всерьез такая дура…

— Издевается, — уверенно диагностировал Кузовок, — Как еще можно относиться из НьюЙорка к белорусскому инженеру?

— А в рыло? — поинтересовался Сергей Крылов, — Я же все-таки начальник ПМК, а не девочка на телефоне.

— Первое, из Нью-Йорка особой разницы между вами нет… — Кузовок убрал с лица русую прядь — А второе, Вам же для этого придется поверить, что данный сон вовсе не сон, а натуральный телемост «здравый разум» тире «съехавшая крыша»…

«Странно», — подумал Игнат, — «Кузовок все время сюда хотел. А поверить боится. Отец, напротив, материалист. Но его как раз меньше трясет. Хотя, может он уверен, что все это просто сон?»

— Проехали! — начальник ПМК махнул рукой. Завозился, усаживаясь на подоконнике, осыпая друзей голубыми чешуйками старой краски. — Со своей верой сам разберусь… Вон то письмо с кольцами, что я месяц назад получил от Ирки, более невероятно, чем твоя история.

— Когда получил? — Игнат, подпрыгнув, стукнулся макушкой в открытую раму. Как и полагалось во сне, боли не было. — Месяц? Оно же два или три года назад отправлено!! Постой, я сейчас сосчитаю… Ирка и ХадХорд — осень сорок пятого, а сейчас весна сорок восьмого… три тысячи семьсот сорок восьмого… ну да, три года!

Отец сочувственно покачал головой:

— С тысячелетиями шутки плохи… Ты бы матери приснился, что ли? Переживает!

Андрей беспокойно заерзал по черному бревну синими джинсами:

— Слушай, я ведь точно крышей двинусь! После всего этого, представляешь, утром проснуться? Мне ж на работу завтра! Офис пластиком провонял от и до… девки тонконогие, пересушенные, как вобла… мода идиотская, глянуть не на что. Пирсинг в… пупке… Я тебе не рассказывал, как одна такая после бурной ночи наделась колечком на вылезшую пружину из матраса? И потом газовщиков звала, чтоб перекусили проволоку? Потому что любовник умотал на работу, а в обед должна была вернуться его жена?

«А я проснусь», — думал Спарк — «И окажусь в холодной деревушке, провонявшей не пластиком, а погребальным костром. В мире, где все едят всех, но никто друг друга; где в питье засыпают красавку и чемерицу, чтобы потом без помех душить или резать. Где за неполные восемь дней пути дважды рубились насмерть, и оба раза — на волоске вышел… Приключения хороши, когда они необязательны. Как игра. Надоело — нажал кнопку и вышел в систему…»

Впрочем, выйти-то он как раз может. В любой момент. И, наверное, уже был бы дома — наяву. Если бы не то самое письмо, о котором некстати напомнил Майс… Ну да ладно, рано или поздно ведь кончится и «то самое» дело из письма. Миры сошлись, время понемногу сходится тоже. Вот уже три года за месяц; а было — десять лет за одну ночь, как и полагается в легендах. Рано или поздно пойдет день за день. Миры сходятся, как будто корабли, машины или самолеты уравнивают скорости. Можно шагнуть с крыла на крыло… конечно, если внемировой ветер не сдует в туман… Только что его ждет на Земле? Учиться снова, опять ходить в младших? Отвык. Забыл, каково подчиняться дураку или сволочи, выслуживать право жить и поступать по-своему.

— Так что там за тысячи лет развития твоих мутантов? С чего началось-то?

— Андре Нортон почитай, — рассеяно ответил Игнат, — «Угрюмый удочник», то есть, «Темный трубач», «The dark piper», конечно же… — думая про себя: а почему не ушел на Землю сразу за Иркой? Вместе с ней? Что мешало?

Пояс.

Власть!

«Настоящая фантастичность Висенны заключается не в магии, а в том единственном», — думал Игнат, — «Что здесь я оказался у руля не в пятьдесят, а в двадцать. А раз так, надо и правда потратить годы на хорошее дело. Хорошее не только для меня одного. Как там говорил Нер? „Честь — та же выгода, только для многих и надолго.“ Раньше сказали бы „Юный ленинец“, теперь скажут „бойскаут“…»