Долгое путешествие на Юг. (СИ)

Видимо, в тот момент, когда он грубо расталкивал стоящую перед каретником группу каких-то оборванцев в грязных, рваных, странного цвета обносках, как он сразу посчитал, он ни секунды не предполагал того, с чем только что столкнулся.

Утренний сумрак сыграл с ним плохую шутку. Привыкнув безнаказанно хамить всем в этом городе, где в силу своего высокого служебного положения никто реально не мог дать ему отпор, он совершенно не ожидал, что нарвётся на кого-либо, плевавшего на его исключительно важное и столь значимое положение здесь. И теперь, привыкнув за долгие годы к своей безраздельной власти и безнаказанности, он с ужасом смотрел прямо в глаза собственной смерти.

— Э-э, — проблеял он, неожиданно покрываясь холодным, липким потом. — Господа! Вы не так поняли! Я, не хотел никого обидеть. Это вырвалось невольно!

— За невольно хлещут больно, — тихо, сквозь зубы медленно процедил Димон, сверля его злым, бешеным взглядом. Прощать хамство какому-то чинуше он был не намерен.

Казалось, городской чиновник в этот момент окончательно сомлел, настолько у того был жалкий, несчастный вид. Суматошный, рыскающий взгляд его на секунду задержался на стоящим рядом с ним Сидоре и рябое, изрытое крупными оспинами, перепуганное лицо городского чиновника буквально посерело.

— Г-господин барон? Барон Сидор де Вехтор? Вы здесь?!

С тихим ужасом в голосе и отчётливо отразившейся на лице паникой, чиновник Управы судорожным движением прижал к груди какую-то смятую в кулаке бумагу. В глазах его отразился ужас узнавания, который его буквально поверг в ступор.

— А ну ка! Дай сюда, — со злой ухмылкой на лице, Сидор протянул руку к какой-то бумаге, скомканной в судорожно стиснутом кулаке городского чиновника.

Ну, — негромко, но с отчётливо расслышанной чиновником угрозой в голосе, Сидор чуть шевельнул указательным пальцем.

Бледный, даже скорее какой-то грязно серый, стряпчий, до которого только сейчас дошло, что от него требуют, осторожно, боясь спугнуть нежданно выпавшую ему отсрочку от смерти осторожно косясь на стоящих вокруг него угрюмых людей и ящера, в странных, лохматых одеждах, принятых им за обноски, медленно протянул Сидору скомканный лист бумаги.

— Требование должнику о выплате долга, — хрипло, едва шевеля буквально замороженными губами, тихо прошептал он. — Постановление Управы о взыскании долгов и об аресте имущества.

— Посмотрим, — бросив на него косой, злой взгляд, негромко заметил Сидор.

— Двадцать золотых, — протянул он бумагу Димону, как только бегло при всеобщем молчании просмотрел её.

— Ну и из-за чего базар? — несколько недоумевающе повернулся он обратно к чиновнику. — Какая-то жалкая двадцатка, а столько шуму.

Небрежным кивком Сидор указал на стоящий чуть в отдалении десяток городских, перепуганных не менее своего начальника стражников, пришедших со стряпчим и уже взятых в плотное кольцо егерями охраны.

Хорошо было видно, что ни с чем подобным им до сих пор сталкиваться не приходилось, и поэтому они были полностью растеряны и деморализованы.

— Полгода не платит, — сухими, одеревеневшими губами, сипло выговорил чиновник. — П-проценты наросли. М-много. Р-раз пять напоминали только официально. Не менее десяти раз в Управу вызывали, просили заплатить. Ничего не платит, а п-последний раз д-д-даже не пришёл! — заикаясь, зачастил он.

Если бы у него денег не было, мы бы поняли и вошли в положение. Как-никак мастер известный и по своим долгам всегда раньше платил. Но в этот раз всё иначе. Дорогие никчёмные товары покупает, денег не жалеет. Намедни за какие-то тёмные склянки местному стекольщику без звука выложил целых полсотни золотых. А тут всего-то двадцатка и который месяц не платит. Уже полгода не платит, и платить отказывается. На все требования Управы он просто плюёт. И у нас кончилось терпение.

Таких предписаний о взимании долга у меня много.

Чиновник судорожно полез в большую, пухлую сумку, висящую у него на кожаном ремне через плечо.

Видимо, ему ещё никогда не приходилось перед кем-либо отчитываться в своих действиях, поэтому его движения были какие-то судорожные и суетливые. Мелко подрагивающее руки ясно указывали, что он торопится заговорить, заболтать стоящих напротив угрюмых, вооружённых до зубов людей, которых он, не подумав, привычно для себя походя, оскорбил. И теперь не знал, останется ли жив ещё хотя бы через пару минут.

С караванщиками в городе предпочитали не связываться. А тут… так подставился… Да ещё этому бешеному барону с его ящерами.

— Вот, — с отчётливо слышимым облегчением выдохнул он воздух из лёгких. — Вот ещё чуть ли не сотня точно таких же требований, — жалким голосом проблеял он, протягивая стоящему рядом мрачному Димону плотную пачку ещё каких-то бумаг. — Люди устали ждать, требуют возврата долгов.

Если бы он, хоть что-то заплатил, — прижимая бумаги к груди, пытался оправдаться чиновник. — Если бы он, хоть частями платил, хоть кому-то, хоть сколько-то. Мы бы никогда, ни за что. Но ведь ничего! Совершенно ничего! Никому, ничего! Он отказывается! На все наши требования он плюёт и ничего никому не платит. Всё потом, да потом.

А когда потом? Сколько времени уже прошло! Ужас! А у меня тут требования есть чуть ли не двухгодичной давности! Людям надоело ждать! Люди требуют возврата занятых у них денег. А он не возвращает. А деньги у него есть.

Ведь на что-то он покупает те же доски, брус, металл для своих карет и каких-то фургонов, что он взялся недавно делать. Значит, деньги у него есть. А платить по долгам он не желает!

— Ну и сколько тут?

Мрачный Димон с силой вырвал из руки чиновника стопку вынутых им из сумки бумаг.

— Тыщи полторы? — угрюмо глянул он исподлобья на чиновника, прикинув на глаз толщину стопки.

— Две двести двадцать восемь, — белыми, трясущимися губами, как-то судорожно вздрагивая всем телом, тихо проговорил чиновник. — Требование к оплате в течение двух суток.

— Почему двух? — мрачно прогудел у него над головой угрожающих рык ящера.

— Правило такое, — судорожно втянув голову в плечи, десятник осторожно повернулся в сторону раба-ящера, окончательно убеждаясь в его мнимом рабском статусе.

Если у него в тот момент и появились какие-либо мысли воспользоваться новым приобретённым знанием, то они мгновенно испарились, стоило ему только взглянуть в глаза стоящего вплотную за его спиной ящера.

— Ну ты, придурок! Что скажешь? — залепил тот звонкого леща стоявшему рядом с ним мастеру.

Не обращая на чиновника ни малейшего внимания, ящер ткнул пальцем в стопку бумаг, которыми сердито помахивал в воздухе, и, глядя прямо в глаза несчастного, поплывшего от удара мастера, рявкнул:

— Ну! Тебе же оставляли деньги, тот же аванс, чего не заплатил? Хоть не всё, хоть часть? Тогда бы сейчас этого козла здесь не было, — кивнул он на молча вжавшего голову в плечи чиновника, который предпочёл молча проглотить оскорбление.

— Этот изобретатель хренов всё на опыты спустил. Сам же говорил, — мрачно заметил ему Сидор, угрюмо глядя на бледного, с трясущимися губами мастера.

— Я думал, что успею, — с обречённостью в голосе, с совершенно безнадёжным, убитым видом тихо проговорил мастер. — Слава о моих фургонах должна была везде разнестись. Должны были пойти заказы, большие деньги. Надо было только работать, работать, работать. И тогда бы всё было!

— Слава то разнеслась!

Тихий, злой голос чиновника перебил его излияния.

— Слава разнеслась! Да ещё какая! Разнеслась, что ты в долг берёшь, а долги не отдаёшь. И что в долг тебе ничего давать нельзя.

С ним даже работать никто больше не хотел, — невероятным образом изогнувшись, заискивающе посмотрел он в глаза стоящему у него за спиной ящеру, скосившему на него свой ярко сверкнувший в утренних солнечных лучах глаз.

Он же никому не платит. Люди жалобами завалили всю Управу, что он не платит за выполненные работы.

Вот после этого никто ничего у него заказывать и не стал, — с мрачным видом заметил он.