Когда прольется кровь

Люди подошли ближе, смеясь и показывая на мальчишек пальцами, какая-то бабища ругалась, размахивая узловатыми кулаками. Воров в Даборе не любили.

Наконец стражники оставили мальчишек, молча встали рядом. Люди постепенно расходились, представление близилось к концу. Сейчас городовые потащат сопляков в яму, завтра палач отрубит им правые кисти рук, а послезавтра вышвырнет воров за валы Даборы. Если они вернутся сюда прежде, чем раны зарубцуются, их убьют. Так обычно поступали с малолетними преступниками, а таких во время ярмарок и турниров по городу крутилось не счесть.

Уже всего два-три человека стояли около стражников, когда у начала улицы появились три гвардейца.

Они шли плечо к плечу, одного роста, одетые одинаково, в одинаковых масках, закрывающих лица. Их волосы были черны, как кафтаны, штаны и башмаки. Как и половины щитов. Маски были желтые, прикрывали лбы, носы, щеки, доходили до ртов.

Маски.

Гвардейцы шли сегодня на город, чтобы убивать.

День Крови.

Каждый из них семь лет назад повалил своего первого врага. Вероятно, вместе они участвовали в какой-то битве, и там впервые острия каменных топоров обагрились человеческой кровью. Спустя семь лет эта кровь призвала Шершней снова. Сегодня они должны были убить, а двое мальчишек явно оказались у них на пути. Двое.

Шершней было трое.

Они шли медленно, напряженные, готовые к бою в любой момент и в любом месте, в руках — топоры с гладкими лезвиями из серого камня, широкими обухами и длинными топорищами.

Мальчишек было двое, а гвардейцев трое. Одной жертвы недоставало.

Люди начали пятиться, все быстрее, быстрее, наконец многие из них побежали — только бы подальше уйти от проклятых воинов в черных йопанах и желтых масках.

Стражники подняли парнишек и пихнули в сторону приближающихся Шершней. Мальчишки пошли безропотно, один плакал, по лицу второго текла кровь.

Любопытство не менее сильно, чем страх. Некоторые из ротозеев, только что показавших спины, повернулись, чтобы с безопасного расстояния наблюдать за развитием событий.

Шершни шли на мальчишек.

Городовые, сбившись в плотную кучку, смотрели, как один из парнишек закрывает лицо руками, второй падает на колени, прижимается лбом к земле, моля о пощаде…

Гвардейцы чуть расступились, прошли мимо мальчишек. Они не покачнулись, не дрогнули сжимающие топорища руки. Они направились к стражникам.

Трое.

Воины бана робко попятились.

Мальчишки с изумлением уставились в спины гвардейцам, мгновение стояли неподвижно, потом резко повернулись и кинулись бежать.

И тут движения гвардейцев сделались быстрыми, двое развернулись на полушаге и, не раздумывая, бросили топоры. Каменные острия почти одновременно коснулись спин мальчишек. Два тела упали на землю и замерли.

Третий Шершень подскочил к городовым. Их было пятеро, он — один. Но солдат бана парализовал не только страх. Они знали, что Шершень убьет только одного, и каждый надеялся, что это будет не он. Как степные олени, на которых напали волки, сбиваются в стадо, так и воины бана подчинились приговору и ждали, на кого этот приговор падет.

Топор Шершня ударил по плечу одного их них, мелькнул около лица другого, задел за грудь третьего.

Гвардеец хрипло засмеялся. Его смех больше походил на ворчание собаки, чем на голос человека. Левой рукой он потянулся к заткнутому за пояс ножу. Рука крепко ухватила деревянную рукоять. На лице Шершня заиграла гримаса удовольствия от столь удачной шутки.

Продолжая смеяться, он вонзил нож себе в живот, смеясь упал на колени и еще продолжал смеяться, когда лицо его ударилось о землю.

Тогда расхохотались и оба его спутника.

Брат…

Дорон поднял голову. Солнце на мгновение ослепило его, и вначале он увидел лишь силуэт человека.

— Я пришел поклониться тебе.

— Здравствуй, брат.

Перед ним стоял Ольгомар. Высокий, плечистый, смуглый. На щеке, словно выполненная мастерской рукой татуировка, зеленел маленький листок. Знак, появившийся в тот момент, когда упал последний слой телячьей кожи, прикрывавшей Десницу Гая.

— Здравствуй.

Несколько секунд они стояли молча, глядя в глаза друг другу. Потом Дорон положил руки на плечи Ольгомару и сам почувствовал тепло его рук.

Пульсирующее тепло пронизало пальцы Дорона. Горячей дрожью текло вдоль рук, заполнило живот и голову, спустилось по ногам, защекотало ступни.

Они закрыли глаза.

Дунул ветер, охватил их, подняв песок и стебли травы, где-то кричали птицы, где-то заливался лаем пес.

Дорон видел.

Две наложившиеся друг на друга картины. Обе одинаково четкие, равно весомые, разделенные пространством времени и тем не менее непонятным образом перемешивающиеся. Два неба, две земли, две толпы, два турнирных плаца, две карогги. Это о нем. Это к нему подходит боец, держащий обернутую телячьей шкурой палицу. И не о нем — ведь он видел молодого смуглого бойца, который протягивал к палице руки. Это он. И не он. Ведь тот юноша стоит далеко внизу, вглядываясь в палицу…

Кожи опадают одна за другой. И вот уже последняя на земле.

Глаза гвардейца расширяются от изумления.

Крик судей. Они падают на землю, бьются лбами о траву, протягивают руки. Рыдания сотрясают их тела.

Бан выпрямляется. Три птицы кружат над его головой.

Первые люди тоже уже видят. Уже говорят своим соседям, указывают пальцами, кричат. Гул вздымается все сильнее.

А он поднимает палицу. Поднимает Десницу Гая — чудесное оружие, плод живого дерева и трудов Придающего Формы, оружие, которое дарует своему владельцу силу и славу.

Которое его отличает.

Стержень палицы коричневый, кремневые занозы держатся в нем крепко, ведь Пестунья забила осколки в живую ветвь, позволила дереву охватить их, связать с собой навсегда.

Но палица не мертва. Она выпустила листок, маленький, нежный, трепещущий на ветру. Однако сорвать его нельзя. Священный Гай сделал свой выбор, сотворил так, что именно этот человек получил живую Десницу, стал Листом.

Каждый год шесть палиц передает Пестунья Матерям Города Ос. Иногда, раз в шестьдесят или в сто двадцать лет Гай выбирает себе слугу. Одна из палиц выпускает лист.

Сила Гая снисходит на человека.

Власть Гая становится его властью.

Предыдущий избранник, Белый Ястреб из Города Ос, умер за семь лет до рождения Дорона. Двадцать четыре года назад был отмечен Дорон.

Теперь Гай избрал Ольгомара.

— Я считаю, что ты должен отправиться немедленно, — решительно сказал Дорон. Они сидели на земле перед его домом и беседовали уже с полудня. — К зиме доберешься до Гая.

— Я никогда не бывал дальше Комы. — Ольгомар вздохнул. — А может, пойти с Гвардией?

— Не надо. Тебе не нужна охрана, никто тебя пальцем не тронет. А идти с ними в одном ряду тебе будет трудно. Они странно ходят, слушаются не собственных ног, а барабанчика Ведущего.

— Было бы кому слово молвить.

— С гвардейцами не поболтаешь. Они разговаривают только между собой, а когда идут, не разговаривают вообще, чтобы не тратить силы. Рассказывают удивительные вещи, страшные для простого человека, трудно понимаемые. Уж лучше присоединяйся к купцам.

— Кто-нибудь отправляется?

— Кажется, Рослан Ольтомарец готовит несколько телег. Если пойдешь с ними, они тебе еще и заплатят: с тобой им будет безопаснее.

— Они же пойдут по тракту, что им грозит?

— Вообще-то, ничего. Но разные слухи достигли Даборы. Отправляются Шершни. Говорят о крупном бунте на кремневых копях в Серых Горах. Множество одиноких людей и вооруженных групп могут бродить по лесам, а эти станут обдирать кого попало и где попало. Может, лучше, если б ты все-таки с кем-нибудь пошел.

— Я не боюсь.

— Это хорошо. Но они сначала убивают и только потом осматривают труп. Ну, справишься с тремя, может, с пятью. Но если десяток стрел пустят тебе в грудь, то одна-то уж попадет наверняка. Мало какая стрела может тебя убить, но все же…