Лекарство от смерти

Ты идешь, любуясь вечерними улицами, радуясь этой нечаянной возможности. У тебя не так много времени, чтоб наслаждаться всей этой красотой. По вечерам ты обычно занят. Трактир есть трактир. Это повара и служанки сменяют друг друга, это помощник конюха может дрыхнуть среди бела дня, пока его не пнут, а мальчик на побегушках может понадобиться в любую минуту. Тебе, конечно, дадут поспать, но вот полюбоваться вечерним городом… ты ж не лорд какой, чтоб созерцаниям предаваться, верно?

Это маленькая удача, что хозяину понадобилось срочно отправить деловое письмо господину Хестринфу, а помощник конюха, которого обычно посылали с такими поручениями, сегодня вечером занят по горло.

В трактире важные гости. Иностранцы. Приехать изволили верхом. Конюх с ног сбился, всех этих иностранных коней обустраивая. Нынче он без помощника как без рук! А вот без тебя в трактире сегодня обойдутся. Хозяин с женой гостей сами обслуживают, Ланни и Тармин им помогают. Так что… кого и посылать с письмом, как не тебя? Именно так тебе хозяин и сказал:

— Давай, Кертелин! Сегодня я за тебя поработаю.

Все остальные зовут тебя — Крэллин, и только хозяин величает полным именем. Ты не знаешь почему, но… как-то неудобно спрашивать.

Ты идешь, любуясь вечерними улицами, сворачиваешь в последний раз и стучишь в резную деревянную дверь.

— Кто там?

— Письмо господину Хестринфу от господина Вагрита, — отвечаешь ты как положено.

— Это ты, Крэллин? — дружелюбно доносится из-за двери.

Пару раз ты сюда уже приходил, тебя помнят.

— Это я, Инхес, — отвечаешь ты.

Старый слуга господина Хестринфа открывает дверь. Ты отдаешь письмо. Он подмигивает:

— Отдыхаешь сегодня, Крэллин?

— В трактире полно важных типов, — отвечаешь ты. — Иностранцы какие-то. Деревенского балбеса на всякий случай выставили.

— Ага, — кивает Инхес. — Господин Вагрит небось сам…

— Угу, — соглашаешься ты. — Вдвоем с женой. И Тармин с Ланни. Куда уж мне…

— Эти иностранцы как нарочно приехали, чтоб тебе отпуск устроить, — ухмыляется Инхес.

— А то, — говоришь ты. — Догадались, что мне отдохнуть охота, и приехали.

— Ладно, заходи… да подожди тут. Вдруг сразу ответ будет, — говорит он.

Ты входишь, тщательно вытирая ноги, Инхес захлопывает дверь и удаляется с письмом, оставив тебя любоваться роскошно обставленной прихожей дома господина Хестринфа.

Впрочем, он возвращается довольно быстро.

— Вот ответ.

Он протягивает тебе другое письмо. Ты прячешь его за пазуху.

Городские улицы вновь распахиваются перед тобой.

„Нашел на кого засматриваться, босяк!“ — беззлобно бурчит старик, но ты все равно любуешься юной аристократкой, гордо шествующей мимо тебя в сопровождении свиты. Что ж, старик любуется вместе с тобой. Она и впрямь прекрасна. А то, что он бурчит… по привычке, не иначе.

„И вовсе я не босяк!“ — отвечаешь ты, гордо притопывая ногой.

И спотыкаешься, и падаешь… а когда встаешь… у твоих новых башмаков… у твоего правого нового башмака… отломился каблук. Вот так вот.

— Ох… — растерянно говоришь ты. — Да как же это…

Вот и вопрос, как теперь быть? Скакать на одной ноге до хозяина, снять башмаки и дойти до трактира босиком или…

„И зачем я только засмотрелся на ту расфуфыренную дуру?!“ — досадуешь ты. Она, конечно, не расфуфыренная и не дура, но… что ж теперь делать-то?

„Здесь. Совсем недалеко, — припоминает старик. — Рукой подать. Всего каких-то пару переулков да три подворотни отсюда“. Но…

„Хозяин Подворотен!“ — высказывает твой страх старик.

„Я всего вторую неделю работаю, — возражает молодой. — Не могу же я явиться с испорченным башмаком! Хозяин решит, что от меня вреда больше, чем пользы“.

„Я когда-то умел чинить башмаки“, — заявляет старик.

„Инструмента нет. Времени — тоже. Нам нужно срочно доставить письмо хозяину“.

На миг ты замираешь совершенно неподвижно, а потом решаешься.

„Ну что такого может случиться, в конце-то концов!“

Богатые улицы быстро остаются позади. Здесь еще горят какие-то фонари, но улочки становятся все более узкими и кривыми. Здесь еще может проехать повозка, а вот богатый экипаж непременно застрянет. Ты ныряешь в очередную подворотню, башмаки ты все-таки снял, и… оказывается, за это время ты отвык ходить босиком. Правда, и холодно уже, с осени на зиму даже последний босяк стремится завладеть хоть какой-то обувкой. Ты торопишься к уличному сапожнику. На центральных улицах таких нет, а вот в кварталах победнее… Мало ли, у кого каблук треснул или подметка на ходу отлетела? Тебе хорошо известно, где именно обретается ближайший уличный сапожник. Ты не раз просил подаяния неподалеку от его постоянного рабочего места. И у тебя вполне хватит карманных денег, чтоб оплатить его труд. Еще одна подворотня и…

„Стой!“ — с ужасом кричит старик.

Но ты и сам уже замер как вкопанный. Потому что в подворотне… кого-то убивают. Ледяные взмахи стали раз за разом опрокидывают наземь пытающуюся подняться фигуру.

— Бей! — сладострастно выхаркивает кто-то.

— Лупи гада! — хрипит другой.

— Не уйдет, падла!

Четверо городских разбойников из шайки Четырехпалого втыкают и втыкают ножи во все еще барахтающуюся на земле фигуру.

Нужно бежать. Нужно немедля скрыться отсюда. Этим… им все равно, что твой хозяин — сам Вагрит. Они, кроме своего Четырехпалого, которого пуще смерти боятся, только Хозяина Подворотен и признают, а всех остальных… Да они бы самого Владыку Зари зарезали, если б сил хватило! А уж какого-то там трактирного слугу…

Нужно бежать. Бежать нужно. А пальцы левой руки сами собой хватают воздух, скатывая его в пригодный для вырезания руны комок, правая рука привычно достает из ниоткуда незримый для прочих рунный нож, глаза перестраиваются, взгляд проникает глубже, превращая размытые движением тела в переплетение тонких линий, схватывая истинную суть четверых мерзавцев, переставая видеть их самих, начиная взамен этого видеть на их месте четыре руны… так вот как они выглядят! Нож вырезает одно за другим четыре подобия, внося в тонкую вязь необратимые, несовместимые с жизнью и злодеяниями изменения…

„Что ты делаешь?! — одновременно выдыхают старик и молодой, с ужасом глядя друг на друга. — Зачем? Все равно этого несчастного уже не спасти!“

И точно, незнакомец корчится на земле, зажимая руками страшную рану в животе. Искусство исцеления рунами — самое сложное. Твой учитель не умел этого делать и тебя не учил.

Зачем? Зачем это все? К чему связываться с этими мерзавцами? За них ведь найдется кому отомстить. А если маги что-то пронюхают?

Зачем?!

Ты никому здесь уже не поможешь! Поздно.

Но четыре руны уже брошены, одна за другой они покинули руку. Метатели рун никогда не промахиваются, это попросту невозможно, ибо руна сама стремится к объекту воздействия. Четыре руны брошены и нашли цель. Тела разбойников растекаются лужами грязной воды. Ты не хочешь оставлять после себя мертвые тела, и у тебя нет времени придумывать что-то особенное.

Ты сделал самое простое, что только можно. „Живая плоть, как это ни странно, ближе всего именно к воде…“ — говорил твой учитель. В воду ты их и превратил.

„Убил, — безжалостно поправляет старик. — Ты их убил“.

„Верно, — огрызается молодой. — Убил. И теперь они уже никого больше не убьют! Хочешь сказать, что я не прав?“

„Нет, — отвечает старик. — Не хочу“.

„Тогда чего ты ко мне прицепился?“ — раздраженно интересуется молодой.

„Я не прицепился, — занудствует старик. — Я всего лишь уточнил твои слова“.

„Уточнитель нашелся!“

„Должен же ты осознавать свои поступки, — продолжает упорствовать старик. — А то так ведь и во вкус войти можно. Сегодня одного „превратил“, завтра другого… так и самому недолго в разбойника превратиться…“

„Ладно. Я их убил. Ты доволен?“

„А ты?“

„Я? Да, я доволен, что эти мерзавцы больше ни на кого не нападут! И не вижу в этом ничего для себя зазорного!“