Хранитель драконов

Да, именно так. Очарователен. Умен. Необыкновенно хорош собой. И богат. В тот вечер Элис никак не могла понять, что Гесту от нее нужно. Танцуя с ним, она ни о чем не могла думать. Он спросил, чем она занимается в свободное время, она ответила, что любит читать.

— Не вполне обычное занятие для девушки! И что же ты читаешь?

Элис мгновенно возненавидела его за этот вопрос, но ответила честно:

— О драконах и Старших. Они меня восхищают. Раз Тинталья стала нашей союзницей, а в небо скоро поднимется новое поколение драконов, кто-то должен их изучать. Я уверена, что в этом мое предназначение.

Вот так. Он должен был понять, что она совершенно неподходящая партнерша для танцев.

— Ты в самом деле так думаешь? — серьезно спросил он.

Его рука легла ей на спину, увлекая в разворот, который вышел почти изящным.

— Да, — ответила она, ставя точку в разговоре.

А он снова пригласил ее на танец и молча улыбался ей, ведя среди других пар. Когда музыка смолкла, Гест задержал ее руку в своей чуть дольше, чем следовало. Элис пришлось первой отвернуться и отойти к столу, где ее ждала мать, раскрасневшаяся и задыхавшаяся от волнения.

Всю дорогу домой она молча слушала, как мать торжествует. На следующий день Гест прислал цветы с запиской, в которой благодарил Элис за танцы, — девушка решила, что он издевается. И вот спустя три месяца, после девяноста дней ухаживания, на протяжении которых Гест вел себя с ней взвешенно и учтиво, Элис по-прежнему не понимала, что нашел в ней этот самый завидный жених Удачного.

Элис с трудом заставила себя признать, что нарочно медлит. Она отложила свои заметки и наброски. Сегодня она сравнивала сведения из трех свитков, пытаясь выяснить, как же на самом деле выглядели Старшие. Жаль, что сегодня уже не получится до вечера вернуться к работе. Со вздохом она подошла к зеркалу, чтобы проверить, не осталось ли на лице или руках следов угольного карандаша. Нет. Все в порядке. Она посмотрела себе в глаза. Серые. Не пронзительно-черные, не ярко-синие и не изумрудно-зеленые. Серые, как гранит, обрамленные короткими ресничками. Нос короткий и прямой, рот широкий и полный. Самое обычное лицо, если бы не веснушки. И не просто безобидная россыпь на носу — нет, она вся была в этих пятнышках, даже руки. Лимонный сок на них совершенно не действовал. А от солнца они темнели. Элис подумала о пудре, но отвергла эту мысль. Она такая, какая есть, и не собирается обманывать мужчину или саму себя краской и пудрой. Девушка пригладила свои рыжие волосы, убрала с лица выбившиеся прядки, поправила кружевной воротник и вышла из комнаты.

Гест ждал ее в гостиной. Мать болтала с ним о розах, которые так чудесны в этом году. На столике между ними стоял серебряный поднос с бледно-голубыми фарфоровыми чашечками и чайником. От чайника шел запах мяты. Элис слегка поморщилась — ей нисколько не хотелось этого чая. Она нацепила на лицо любезную улыбку, вздернула подбородок и вошла в комнату.

— Доброе утро, Гест! Рада тебя видеть.

Он встал, двигаясь с текучей грацией крупного кота. У него были зеленые глаза — разительный контраст с черными волосами, которые он вопреки моде зачесывал назад и связывал в хвост на затылке простым кожаным ремешком. Блеск его волос напоминал Элис о крыльях ворона. Сегодня Гест был в темно-синем жакете, но шейный платок повязал зеленый. В цвет глаз. Он улыбнулся — белые зубы блеснули на загорелом лице — и поклонился ей. На секунду ее сердце дрогнуло. Этот мужчина просто красавец! В следующий миг Элис вернулась к правде жизни. Он слишком хорош собой, чтобы интересоваться ею.

Элис села в кресло, а Гест — на прежнее место. Мать пробормотала какие-то извинения, на которые они оба не обратили внимания. Мать вообще старалась оставлять их наедине, насколько это позволяли правила приличия. Элис мысленно усмехнулась. Она была уверена: то, что происходит между ними в воображении матери, куда интересней их простых и скучных разговоров.

— Не желаешь ли еще чаю? — вежливо спросила она гостя.

Пока Гест колебался, Элис налила себе. Мята. Почему мать выбрала именно мяту, ведь она же знает, что Элис ее терпеть не может? Ах вот оно что. Чтобы дыхание было свежим, если вдруг Гест решит ее поцеловать.

Элис подавила нечаянный смешок. Этот человек даже за руку ее никогда не пытался взять. В его ухаживаниях не было ничего романтического.

Гест вдруг со звоном поставил чашку на блюдце. Элис удивилась, увидев в его глазах вызов.

— Тебя что-то насмешило. Быть может, я?

— Нет! Нет, конечно нет. Ну, то есть ты бываешь забавным, когда сам того хочешь, но я не смеюсь над тобой. Нет.

Элис отпила глоток чая.

— Конечно нет, — повторил он, но с сомнением в голосе.

А голос у него глубокий и низкий. Такой низкий, что, когда он говорит тихо, его бывает трудно понять. Но сейчас-то он голоса не понижал.

— Ты никогда не смеешься, никогда мне не улыбаешься. О, ты кривишь губы, когда знаешь, что положено улыбнуться, но это не настоящая улыбка. Или я не прав, Элис?

Такого поворота событий она не предвидела. Это что, ссора? Так они едва ли хоть раз разговаривали по-настоящему, какая может быть ссора? Этот человек ей совершенно неинтересен, так почему его недовольство задело ее за живое? Элис вспыхнула. Как это глупо. Что подобает шестнадцатилетней девице, едва ли простительно женщине в двадцать один. Она постаралась заговорить откровенно — хотя бы для того, чтобы успокоиться. Слова пришлось подбирать с трудом:

— Я всегда старалась быть с тобой вежливой — то есть я всегда вежлива, со всеми. И я не какая-нибудь глупая девчонка, чтобы притворно хихикать над каждым словом.

Чтобы преодолеть внезапную скованность, она заставила себя заговорить более официальным тоном:

— Господин мой Финбок, я не думаю, что у тебя есть основания жаловаться на мое с тобой обращение.

— Но и оснований радоваться нет. — Он со вздохом откинулся на спинку стула. — Элис, я должен тебе кое в чем признаться. Я услышал сплетню. Точнее было бы сказать так: у моего помощника, Седрика, талант узнавать обо всех слухах и скандалах Удачного. От него я узнал, что говорят, будто ты не в восторге от моих ухаживаний и недовольна перспективой появиться со мной на летнем балу. Судя по тому, что услышал Седрик, ты предпочла бы в этот день смотреть, как в Дождевых чащобах из яиц морских змей выходят драконы.

— Это змеи выходят из драконьих яиц, — поправила она, не сдержав себя. — Змеи свивают себе оболочки, которые люди называют коконами, а весной из них появляются молодые драконы.

Мысли неистово скакали. Что и кому она говорит? Как он разузнал о ее планах? Ах да. Жена брата. Оплакивала пропавшие деньги за билеты, а Элис неосторожно заметила, что предпочла бы путешествие балу. Зачем только эта дура раззвонила обо всем и почему Элис была так неосторожна, что высказала вслух свои сожаления?

Гест подался вперед.

— И ты предпочла бы смотреть на драконов, вместо того чтобы пойти со мной на летний бал?

Это был вопрос в лоб. И он требовал самого прямого ответа. Элис полагала, что смирилась со своей судьбой, но сейчас в ней вспыхнула последняя искра сожаления.

— Да. Да, именно так. Для этого я и купила билеты на живой корабль, идущий вверх по реке. А летний бал… Я бы куда лучше провела время в Дождевых чащобах. Там я могла бы рисовать с натуры, делать заметки, слушать первые слова драконов и смотреть на Тинталью — как она выводит их в небо. Я бы увидела, как драконы возвращаются в мир.

Некоторое время он молчал, внимательно разглядывая ее. Элис почувствовала, что краснеет еще сильнее. Ну что ж, он сам спросил. Если ему не нравится ответ, не нужно было и спрашивать. Гест сцепил пальцы и посмотрел на них. Элис ждала, что он встанет и в гневе уйдет. Она говорила себе, что конец этого ухаживания-насмешки будет большим облегчением. Почему же тогда у нее горло перехватывает и к глазам подступают слезы?

— Могу ли я надеяться, что причина твоего недовольства последних недель кроется в отмененном путешествии, а не в разочаровании во мне как женихе? — спросил он, продолжая разглядывать свои руки.