Я люблю тьму (СИ)

Сны, как им положено, снились. Правда, какие–то дурацкие, слишком настоящие. Вот я совсем мелкая, и бабушка за руку тащит меня в огромный супермаркет, похожий на блестящую стеклянную коробку — надо купить хорошей девочке на день рождения новую юбочку. Знаю, знаю, что будет дальше — мозг, не вспоминай! А будет укоризненный, тяжёлый взгляд бабули на выбранную фиолетовую юбчонку с блёстками:

— Виктория, у тебя совершенно нет вкуса! Что за цыганщина!

В подарок торжественно вручат типичную школьную юбочку — чёрную, в складку. К чему сны — и так помню, как сидела и зло смотрела на мерзкую юбку. Я не могла тогда злиться на бабушку — и злилась на ни в чём не повинный предмет гардероба, придумывала, как на ближайшей же прогулке порву, испачкаю, да хоть тайком выберусь на площадку и суну в мусоропровод. А потом решила: баба Света расстроится, нужно быть приличной девочкой.

Чёртова юбка до сих пылится на дальней полке шкафа.

Проснувшись, я долго пялилась то по сторонам, то в потолок. Хоть бы что–то изменилось — да пусть даже конец света! Увы, Апокалипсис не торопился в наши края. Руська уже свалила к бабушке. В окно норовили втиснуться тяжёлые тучи. Ей–богу, как толстые тётки в метро, таранящие с разбегу толпу и распихивающие попавшихся на пути жалких смертных жирным задом. И не поймёшь — то ли поздняя ночь, то ли раннее утро. Стучит в окно извечный ливень — тук–тук, тук–тук…

Ненавижу осень.

Снова сны, сны, новые и новые: налетают друг на друга, слипаются в комья — попробуй отдери! Тянутся, тянутся — чистая жвачка. Потом донёсся откуда–то звонок в дверь, и приторный голосок Катеньки:

— Здравствуйте, Светлана Николаевна! Можно к вам?

— Конечно, конечно, — так и представляю, как бабуля величаво кивает, пропуская проклятую подлизу. Увы, уже не сон — иначе бы я предпочла проснуться.

Успеть бы переодеться — не хватало ещё перед Катенькой светить проклятую футболку! Но не успела я сесть, как дверь распахнулась, и влетела наша драгоценная идеальная девочка. Как всегда — улыбочка, аккуратные туфельки, звякающие на руках браслетики и чёртовы трогательные глазки. Извечное сюси–пуси, я такая маленькая, я такая хрупкая, ах, любите меня все в порядке живой очереди… Интересно, если сейчас ей врежу, спишут на болезнь или сунут в дурку?

— Здравствуй! Ой, тебе совсем плохо? В школе все переживают, беспокоятся…

Катенька никогда не замечает уничижительных взглядов: она вообще ничего не видит, нимб, наверное, обзор загораживает. Вот и сейчас — щебечет, заливается, искренняя, как уголовник–рецидивист с пламенной речью «Невиновен, товарищ судья!». А ты лежи, Вика, в крайнем случае — покашляй, за голову схватись. В спектакле под названием «Лучшая подруга пришла навестить несчастную больную» тебе слов не положено.

— Беспокоятся? С чего вдруг? К директору вызывать стало некого?!

Ну вот, всё–таки вслух ляпнула.

— Ой, да что ты такое говоришь! — Катенька жалобно вытаращила глазки, всплеснула руками… Как всегда, переигрывает. Это как в кино: если герой непрезентабельно ревёт, кривя рот и жмурясь, то все сойдутся во мнении, что он слишком уж спокоен, а вот если упадёт на колени и примется заламывать руки, вопя «Не–еееет!» — браво, «Оскар» в студию!

— Я тут кое–что придумала насчёт новогоднего спектакля, — не подозревая о моих мыслях, вернулась к основному заученному тексту Катенька. — Скоро будут распределять роли — ты же придёшь, да?

Во имя пресвятого Люцифера, совсем забыла про долбанный спектакль! А ведь участвовать придётся. Не отмажешься. Не в этой жизни.

— Всё так здорово получилось! — щебечет, щебечет, да когда уже договорит и свалит?! — Смотри. Есть бедная сиротка, её тётка зимой выгнала из дома, потому что Маша — я уже говорила, что её так зовут, да? — не смогла набрать достаточно хвороста. Маша идёт в лес, и там встречает духа Рождества…

Слов от меня не ждали — так, пара поощрительных кивков да какое–нибудь «угу–ага». Честно говоря, идиотизм постановки чувствовался за милю. Ну что за мешанина из Андерсена, Диккенса, русских народных сказок и детского лепета?! Увы, отключившись от реальности, я пропустила момент, когда в дверях возникла новая опасность.

— Виктория, почему ты мне не рассказала о спектакле?

— Как не рассказала? Совсем? Ой, как нехорошо! — Катенька прижала ладошки к щекам, бабушка нахмурилась, а я пожалела, что у меня нет пистолета или хотя бы отбойного молотка. Впрочем, всегда есть вариант открыть окно и отправиться ловить тучки.

— Да к слову как–то не пришлось.

Лучше б молчала: опять сверлящий взгляд. Как дрелью в висок — др–др–др… Не поверила. Бабушка скорее свидетелям Иеговы поверит, чем мне.

— Разумеется, ты будешь участвовать.

Не вопрос — утверждение. Вечная тема.

— Конечно же будет! У нас все участвуют, будут песни, танцы… — Катенька, изображая радость, захлопала в ладоши. — Поправляйся! Вот ещё, я домашнее задание для тебя выписала — я на столе оставлю, ладненько?

Да хоть на лоб мне наклей, главное — исчезни уже. Радостная идеальная девочка выпорхнула за дверь. Баба Света добавила напоследок ещё один взгляд — контрольный, в голову:

— Потом поговорим.

Вот бы «потом» не настало. Помирает же кто–то от простого гриппа, чем я хуже?

Как только закрылась дверь, я нехотя поплелась к столу. Катенька постаралась на славу — вон какая папка толстенная! Читать сценарий или делать домашнее задание не хотелось. Что ж, военная хитрость — суну–ка папку между старых тетрадей. Бабушка там не копается, а если спросит — скажу, что так и было. Избежать казни не выйдет, но хоть подышу спокойно.

Отделившись от папки, один листок спланировал на пол. Стараясь игнорировать стук крови в голове, я наклонилась — и замерла. Бумажка не имела к глупому сценарию для первоклашек и домашке никакого отношения: хорошо знакомым почерком там было выведено:

«Завтра вечером. Жди встречи».

Глава XVI Тягостное ожидание

Есть у закона подлости небольшое ответвление, гласящее: секунда может тянуться от мгновения до десяти лет, зависит от того, что именно происходит в пресловутую секунду. Тоскуешь на уроке в ожидании звонка? Секунда тянется, как налипшая на волосы жвачка. Сидишь за компьютером, и тебя никто не трогает? Секунда резко сжимается до размеров одного атома.

Между так ожидаемым вечером встречи и мной пролегло внезапное препятствие под названием «школа». Да–да, она самая. Из оперы тех же неписанных законов: если вскоре состоится столь великое действо, как распределение ролей в грядущем спектакле, не надейся, что выйдет отлежаться. Хоть прыгни под трамвай — доблестная бабуля соберёт тебя по частям, после чего придётся на костылях и с капельницей наперевес спешить на кастинг.

Никому нафиг не сдавшийся кастинг состоялся в актовом зале. В дверь то и дело совали носы любопытные первоклашки — как же, похихикать над взрослыми идиотами, которым больше нечем заняться, кроме как кривляться! Разумеется, первой на крохотную сцену вспорхнула Катенька, и принялась заливаться соловьём о важности будущего спектакля, о серьёзности мероприятия… Мадам Гитлер так и прослезилась, слушая вольный пересказ своей тирады. А уж как старается–то, как старается — будто на Библии клянётся! Или на Конституции. Или на журнале «Космополитен» — что там у таких слащавых подлиз нынче в тренде?

— Разумеется, каждый будет важен на своём месте, для каждого найдётся дело…

Ага. Например, туалеты языком чистить. Всё лучше, чем дрыгаться в конвульсиях, изображая танец. Или того хуже — фальшиво завывать в дряхлый микрофон под аккомпанемент расстроенного пианино. Какие там ещё номера обычно впихивают к месту и не к месту в каждый спектакль? Разумеется, Генка будет танцевать — профессионал, как–никак, в каком–то роде гордость класса. А вот с остальными талантами у нас туговато. Но кого это волнует? Партия сказала — танцы с песнями, значит, будут вам и песни, и танцы.