Круг

– Три здоровенных лба со мной, четвертый наездами! Ясное дело, подняли!

За трапезой Верна приметила острый взгляд старика, брошенный на Сивого. Тот глаз не поднял от плошки с густым варевом, но усмехнулся, дескать, взгляд вижу, смотри, если охота.

– А Тишай?

– Угомонился, при лошадях состоит. Воевода не нарадуется, говорит, никогда такого справного лошадника не видел.

– А жилы?

– Какие жилы?

– Ну… Беловодицкий сад… жилы на заступ намотаешь…

– Намотал, – кивнул Потык, прошел в угол, из-под лавки достал яблоко, бросил Верне. Откусила. Сидели бы голуби под крышей, снялись от хруста. Кисло-сладкое, рот залило соком, на подбородок стекло – не ожидала.

– Ешь, глотай, – усмехнулся старик.

Кивнула, ем. Рот набила, щеки разнесло. День клонился к закату. Туда-сюда ходили Потыковичи: Цыть, Полено, Перевалок – дома подняли неподалеку, забегали снохи, внуки дедов дом перевернули с ног на голову. Посреди ребячьей возни молодая жена грызла яблоко, слушала старика и мычала.

– Иной ухарь в расписном поясе думает о себе всякое, а проглядишь до самых печенок на «раз-два». Твой даже веревкой не подпоясан, а гляжу на него и теряюсь. Ровно в туман смотришь. Ни зги не видать.

– Не видать, – согласилась.

– Справишься?

Молча пожала плечами. Как знать. Вон, вчера накатило. Думала, пережила, погребла… ан нет. Выплакала все на год вперед, глаза до сих пор красные. В груди тянет, хоть ножом рассеки и пусти тяжесть наружу. А глядишь на Безрода, и стихает боль. Умеет Сивый…

Были в Срединнике, видела Кречета. Каменотес, едва увидев, молча сгреб в охапку, чуть не раздавил. Покачал головой, дескать, не думал, что такое получится из придумки с изваянием. Давно хотел обнять, только не знал, доведется ли еще. Позвал остальных, и бородачи в кожаных передниках не отпускали до самых сумерек. Пока рассказывали чудеса про изваяние, Верна поймала взгляд Сивого. Тот молча глазами показал, дескать, слушай, дура. Слушала, и душу распускало. Безвинно ушли полтора десятка, полегчало сотням. Нет, тяжесть окончательно не ушла, но стало можно жить.

Из Срединника ушли на полночь, на берег моря, в родные края Гарьки. Из огня да в полымя! Легче ли смотреть в глаза старикам оттого, что погубила только одну душу, а не пятнадцать? Гарькины родители, оба здоровенные, но ставшие враз беспомощными, когда жуткий сивый человек мрачно поведал о кончине дочери, пережили новость очень тяжело.

– Дуреха, ох дуреха! – Мать села где стояла. Пока шепчет, крик будет потом. – Сбежала из дому, свет поглядеть, себя показать… Показала?!

Младшая сестра, до боли похожая на Гарьку, присела к матери на лавку, отец молча закрыл лицо руками, брат подпер его плечом.

– Как? – только и спросил.

«Выйди», – показал Безрод. Верна, еле сдерживая дрожь, вышла, бессильно рухнула на завалинку.

Дома тут ставили пониже и пошире, чем на отчизне и в краях Безрода, а ты гляди: завалинка везде одинакова! Недолго просидела одна, кусая губы – выскочила Гарька-младшая, бухнулась рядом.

– Ты мне только скажи, она не мучилась? Ей не было больно?

– Больно было, но она не мучилась. – Верна отвернулась. Будто Гарька напротив сидит, здоровенная, веселая, живая. – Замуж собиралась.

– Замуж? За кого?

– Он хороший…

Из Гарькиных краев, Синеморья, ушли на полдень и через полторы седмицы пришли в Бубенец. Истинный князь немедленно затеял пиршество на весь терем – еле отговорила. Ограничился дружеской посиделкой, только вышло все равно по его. Заломовцы входили по одному, и скоро малая трапезная стала действительно мала.

Гоготали так же, как в тереме Отвады, на встрече Безрода. Говорили, пили, смеялись. Папаша Палица все так же налегал на мясо, переживал за Верну, дескать, отощала, дура. Дура охотно ела и не знала, на какой вопрос отвечать, крутилась, как уж на противне. Весть о замужестве Верны облетела всю старую дружину, и возвращенцы, ровно малые дети, сбегались в трапезную поглядеть на ухаря, что окрутил «нашу оторву». Безрод все понимал, только в глаза никому не смотрел.

– А где дружина? Где семеро? – Вопрос Черного Когтя прозвучал хлестко и оглушительно, ровно бичом щелкнули.

– Нет больше дружины.

– Как нет? И кто же?

Кивнула на Безрода. Этот.

– Один? Всех?!

Сивый, не отрываясь от чары, показал два пальца.

– А Балестра с Белопером? Молча кивнул: тоже я.

Трапезная замерла надолго. Возвращенцы недоверчиво косились то на Верну, то на Безрода – действительно он? Кивнула. Упреждая вопросы, беспояс в красной рубахе отнял от губ чару, хмыкнул:

– Рты закройте. Душа вылетит – не поймаешь.

Определенно, свод обязан был рухнуть от гогота.

Зазноба осталась. И отправил бы ее Пластун к родне, только не осталось никого. Не к кому отправлять. Пока думал, всю деревню моровое поветрие выкосило. Три деревни обезлюдело, и будто не было ничего. Вышло, что жизнь спас, – отослал бы в отчий дом раньше, сама погибла и младенца не сохранила. Зазноба хотела поговорить, но Верна даже близко к себе не подпустила. Ни к чему молодой матери Потусторонье глотать.

– Рад? – спросила Пластуна.

Равнодушно пожал плечами. Присмирела бывшая, обабилась, помудрела. Смотрит настороженно, подарков от жизни не ждет, на молоке ожглась, дует на воду. Жалеет, что не все можно покрутить в руках, вывернуть наизнанку. Человека не выпотрошишь, в душу не заглянешь.

– Не простишь?

Поджав губы, мотнул головой. Нет. И усмехнулся, точно как Сивый…

Провожали долго, как в Сторожище. А выйдя за ворота, Безрод принял влево, спешился у сизомошного пятна под городской стеной и присел на корточки. Размолол ветку в ладонях, пустил по ветру. Царапнул палец ножом, слил кровь наземь, прямо на мох.

– К чему это?

– Поможет.

– Точно?

– Посмотрим.

– Мне тоже кровь лить?

Усмехнулся.

– Лучше плюнь.

Лето пролетело как один день, но чем дальше забирали на полдень, тем солнце становилось ярче, а небо голубее. Страну Коффир прошли насквозь без приключений, перебрались через Теплое море и ступили в пределы Багризеды. Мастер Жарасс неподдельно обрадовался недавней соратнице. Не ждал кузнец новой встречи да так скоро. В тот раз не довелось погостить у старика, зато теперь небольшой дом с кузней гостеприимно распахнул столетние ясеневые двери. Памума, жена Ястама, добродушная, улыбчивая хохотушка, проводила Верну и Безрода в гостевые покои. Дом вышел настолько стар, что вместо обычного в этих краях плетня двор обступила живая изгородь. Высокие, стройные деревья взметнулись на пару десятков саженей, и кто-то мудрый некогда отмерил каждому дереву две сажени на разлет ветвей. Теперь, когда деревца подросли, между кронами едва встал бы один шаг. Пустоты между стволами заполнил густой кустарник, за долгие десятилетия ставший беспросветным.

– Надолго к нам?

– Завтра уйдем.

– И куда?

– Белый свет широк. Ты, наверное, хочешь узнать, как вышло так, что со мной больше нет дружины?

Жарасс, улыбаясь, огладил бороду, покосился на Сивого.

– Ты удивительная дева, чья прозорливость под стать красоте! Разве что подробности нужно узнать старому забияке-оружейнику, дабы вознести молитву воителю Багразу за столь ясный и понятный мир.

– Подробности?

– Главное и так знаю. – Кузнец отвесил Безроду церемонный поклон. Поклон Сивый молча вернул. – То, чего не должно быть под солнцем и луною, вернулось туда, откуда пришло.

Верна пожала плечами и рассказала старику подробности, которых ему так недоставало.

– Год в дороге – это немного, – за низким трапезным столиком во дворе Жарасс преломил тонкий круглый хлеб. Половину протянул Сивому, половину Верне. – Пролетит, и не заметишь. Вот я ушел из дружины. Сразу после твоего отъезда ушел. Быстро ли теперь для меня летит время?