Сборник "Чистая фэнтези"

В лезвии отразился пожар и башня, распадающаяся на части.

На фоне улыбки боевого мага трона.

— Еще бы неплохо наладить связь между нами, — обратился барон к вигилле. — На всякий случай. Мушка, паучок, кузнечик… Любая тварь, лишь бы связывала. Сумеете?

Что оставалось делать?

— Уже…

И Анри развела руками. Не вели, дескать, казнить.

Он был не только сообразительным, но и очень вежливым человеком, Конрад фон Шмуц. «Ну ты и стерва!» — читалось по его губам. Но вслух он не произнес ни слова. Лишь снял треуголку и отвесил сложный, церемонный поклон с пятью отходами, одним прыжком и сложными манипуляциями головным убором. Часть манипуляций Анри сочла оскорбительными, но промолчала.

Скоро в саду остались трое: вигилла, барон и капитан.

Полчаса они швырялись каштанами.

Хотелось бы сказать: играли, как дети, позабыв взрослые печали и наслаждаясь свободой от условностей. Увы, ничего подобного. Швырялись едва ли не в рамках следствия. Началось с того, что капитан заинтересовался подготовкой трибунальских арест-команд. «Хотя бы в общих чертах, сударыня! Умоляю!» — как откажешь такой лапочке? Никак. Дилетант в контр-чарах, профан в магических финтах, Рудольф Штернблад слушал внимательно, делал толковые замечания, и Анри чуть не выболтала ряд служебных тайн. Хорошо, казенный «дырокол», который подсаживают вигилам вместе с клеймом «двух Т», заставил прикусить язычок.

Третья стадия болезненности: выговор с занесением.

— Ну и каким образом мантика может помочь при силовом задержании? — усомнился барон.

Анри хотела напомнить, кто пантерой прыгал из окна «Приюта героев», а кто мерином топал по лестнице; в итоге вспомнила, какой орел успел первым, и раздумала кичиться заслугами. Вместо этого подобрала три каштана, дала их квизу, отошла на двадцать шагов и предложила начать обстрел.

Барон сказал, что фон Шмуцы никогда не позволяли себе метать в дам тяжелые предметы. Что его предки перевернутся в гробах. Что родовой герб почернеет от позора. И не спорь, Рудольф. Тебе этого не понять. Ты родную мать ради нового броска тарелками закидаешь. И не проси. Ну разве что в качестве проверки служебного соответствия. Месроп сказал, что это не дама. На таких рука не поднимается, но чешется.

Улыбнувшись, Анри перешла в оценочный блиц-транс.

Бросок первый. Квиз встал с левой ноги. Выходной день клонится к вечеру, на дворе — листвянчик; маятник удачи в фазе спокойствия. Три воробья скачут по дорожке; один похож на барона, второй — на капитана. Третий воробей — воробьиха. Похожа на Марию Форзац. По расширяющейся спирали летит дубовый лист. Лист скручен, это к головной боли. Мое дерево — орешник. В облаках с криком летит клин-гусарь, зиму на хвосте тащит. Траектория полета каштана: дорога дальняя, пустые хлопоты. Можно не двигаться.

— Мимо!

— Руди, это я нарочно…

— Почему вы даже не пошевелились, сударыня?

— Долго объяснять, капитан…

Бросок второй. Квиз в позе «стоял он, дум великих полн». Подкидывает каштан на ладони — четыре раза. Последний раз — выше предыдущих. Четыре стороны света, четыре поры года; у кошки четыре ноги. У пророка Чентуана было четыре губы; одна — длиннее прочих. Отблески солнца пляшут на лезвии этого… как его?.. эспонтона. Десять червонных бликов: исполнение желания несердечного. Отшагиваем к старой вишне. Вишневыми листьями протирают обувь от случайного зла. И чуточку приседаем.

— Мимо! Сударыня, браво!

— Руди, ну ты же понимаешь…

Бросок третий. Квиз делает променад — туда-сюда. На мишень не глядит, глаза прячет. Прятать взгляд — злодейство и нарушение планов. Воробьиха украла у воробьев хлебную крошку. Легкий ветер с юго-запада; в небе прозрачный серпик месяца. Рога месяца по ветру бесятся. Южак — к теплу, западнец — к мокроте. В променаде пять дорожек. Пятерка — риск, неизбежность, отсутствие контроля над ситуацией. Квиз бросает каштан внезапно, не глядя, из-под левой руки. Наливать из-под левой руки — к запору. Делаем изящный пируэт.

— Мимо!

— И все-таки я не понимаю, при чем тут мантика…

— Сударыня, разрешите, я попробую?

— О, капитан! Может ли дама отказать такому кавалеру, как вы?

В случае со Штернбладом базовый комплекс примет отслеживался на редкость удачно, выводы делались молниеносно, и ни одной ошибки Анри не допустила. А то, что все три каштана попали ей в живот, — чистая случайность.

Со всяким бывает.

— Оригинальная методика, — капитан напоминал кота, обокравшего подвал со стратегическими запасами сметаны. — Я могу догадываться лишь поверхностно, но, судя по телодвижениям, по вскрикам… Вы доставили мне истинное удовольствие, сударыня!

— Анри, капитан. Для вас — просто Анри. Позвольте и мне…

— Сочту за честь!

Первый брошенный вигиллой каштан он поймал на лету и раздавил в кашу. Второму дал щелчок, расколов на две красивые половинки. От третьего увернулся; наверное, из жалости, потому что Анри и так промахнулась. Показал два пальца; вигилла верно поняла знак и запустила еще два снаряда, один за другим. Капитан сходил к стойкам, взял бердыш, вернулся, зевнул и наколол каштанчики на вилообразное острие. Анри не успела заметить, когда он ходил к стойкам. Но бердыш же откуда-то взялся?! В азарте, забыв наклониться за шестым каштаном, она начала собирать в ладонь пучок «ла-лангских искорок», шипучих, но безобидных. Сейчас позабавимся…

Ей дали легкий подзатыльник, и Анри прекратила.

— Надо полагать, это какой-нибудь «Дракон, спускающийся в ад»? Я угадала, капитан?

— Нет. Это я, Рудольф Штернблад, к вашим услугам, — капитан лукаво подмигнул. — Для вас просто Руди.

Пока вигилла размышляла над тем, что «просто Руди» до сих пор холост и это вдохновляет, он думал о чем-то своем.

— Знаете, Анри… Давным-давно, в Летиции, я познакомился с одной женщиной…

Строй, подруга, матримониальные планы! А судьба тебя каштаном по лбу!

— Она была прекрасна, Руди?

— Нет. Она была немолода. И некрасива, если честно. А я был самонадеянным мальчишкой, недавно вернувшимся с острова Гаджамад. Просто эта женщина попала в меня три раза подряд. Шариками, скатанными из хлебного мякиша, на спор.

— Три из трех? — ахнул барон.

— Три из дюжины. Тем не менее она была единственной…

— Как звали это чудо?

— Настоящего имени я не знаю. Только кличку. Вольные метатели из отряда Лобио Трецци прозвали ее Веретеницей. Такая ящерица, цвета бронзы, очень похожая на змею. Захватив добычу, ящерка начинает быстро вращаться на манер веретена, перекручивая и разрывая жертву. Не знаю, что имелось в виду, но больше мы с Веретеницей не встречались. Командор Лобио говорил, что она умела видеть ночью. Что-то вроде летучей мыши. Она видела тепло живого тела. Лобио рассказал мне, как скрывал от метателей, что у него жар — одна Веретеница увидела и тайком сварила ему настой от лихорадки…

Капитан вздохнул, вспоминая женщину, попавшую в него хлебным мякишем три раза из дюжины. Даму своей мечты. Лучшую женщину в жизни Рудольфа Штернблада.

— Думаю, она умерла, — подытожил капитан. — От старости. Прошло столько лет…

А вигилла вспомнила всю напраслину, какую возводят шарлатаны на безобидную веретеницу. И молоко она у коров сосет, оставляя буренкам на память гниющие опухоли; и от чумы спасает, если съесть веретеницу сырой, и на людей кидается, и ядовита до чрезвычайности…

Где-то вдалеке маячил призрак немолодой, некрасивой женщины — олицетворение суеверий, которые однажды сбылись.

— Дяденька матрос, можно обезьянку погладить? Не укусит?

— Лучше не надо, малыш. Она не любит, когда ее трогают чужие люди.

— Сам ты малыш, — обиженно шмыгнул носом мальчонка лет семи. — Сам ты чужой. А я здесь живу, с мамкой…

Он утерся подолом длинной рубахи, составлявшей всю его одежду, и гордо прошествовал в угол, где вскарабкался на здоровенный сундук и с независимым видом стал глядеть в стенку. Не надо, мол, мне вашей обезьяны. Обойдусь. Но сразу забыл про обиду, едва скрипнула дверь, пропуская в комнату хозяйку. От сквозняка пламя обеих свечей вздрогнуло, по стенам метнулись гротесковые тени. Казалось, сам дом пришел в движение, притворясь кораблем во время качки. Хозяйка, миловидная усталая женщина, выставила на стол большую глазурованную миску. Кроличье жаркое с бобами дразнило сытным паром.