Разделяющий нож: В пути. Горизонт

Старые журналы, сложенные на полках, оказались неожиданно захватывающими после того, как Челла научила его разбирать их. Они напоминали Дагу записи дозорных: запятнанные, потертые, с ужасным почерком и сбивающими с толку аббревиатурами. Но также, как и в записях дозорных, чем больше он читал, тем больше он начинал видеть между строчками — так же хорошо, как и сами строчки. Люди, заходящие в шатер, показали Дагу, как целители обращаются с некоторыми жалобами; записи учили его тому, чего он еще не видел, так что он проглядывал их страницы ежедневно до тех пор, пока не угасал свет. Он поздно начал учиться искусству целителя, и теперь старался взять так много, как только можно. Он перебарывал нерешительность своего северного языка, чтоб задать Челле и Аркади столько вопросов, сколько обычно задавала Фаун.

Его голова гудела от всего этого, когда он вернулся в дом Аркади однажды после обеда за забытой связкой зубоврачебных инструментов и нашел Фаун плачущей, свернувшейся в их постели. Он уселся рядом с ней, когда она села, торопливо вытирая глаза и притворяясь, что зевает.

— О, ты вернулся! Я всего лишь вздремнула, я от этого всегда в беспорядке и ужасно выгляжу, если днем сплю… — Но ее улыбке не хватало ямочек, а ее большие карие глаза были печальны.

— Искорка, что случилось? — Он мягко провел большим пальцем по влажным дорожкам из уголков ее глаз.

— Ничего. — Она встряхнула темными локонами, отказываясь, к его облегчению, от своих шатких отговорок. — Я просто… просто глупа, наверное.

— Не «ничего». Потому что ты не глупа. Расскажи мне. Ты ведь можешь рассказать мне что угодно, правда? — Он надеялся на это. Потому что здесь, так далеко от дома и родственников, он был всем, что у нее было.

Она уныло фыркнула и, подтверждая, кивнула.

— Я просто… я просто… по ночам все хорошо, когда ты возвращаешься и говоришь со мной, но весь день так тихо, целыми днями, с тех пор как Барр и Ремо уехали. И мне нечего делать. — Она помахала пустыми руками. — Я закончила шить последнюю пару белья, и у меня кончилась шерсть для носков, и даже нечего приготовить или вымыть, потому что соседские женщины Аркади делают все это. Слишком серо и холодно, чтоб сидеть снаружи, поэтому я просто сижу здесь и, и ничего не делаю. И это вовсе не так весело, как я думала. — Она потерла лицо и продолжила тише. — Это не тоска по Вест-Блу, потому что не хочу туда возвращаться. Может, просто потому, что у меня месячные скоро начнутся. Ты же знаешь, какая я от них делаюсь злая.

Он нагнулся и поцеловал ее влажный лоб, обдумывая оба ее предположения.

Вполне можно было, как он прекрасно знал, тосковать по дому, куда вовсе не хочешь возвращаться. И ее месячные без сомнения скоро начнутся. Всё правда, подумал он, но неполная.

— Бедная Искорка! — он поднял ее руки, одну за другой и поцеловал их, что заставило ее сглотнуть и снова фыркнуть.

— «Ничего» — это как раз то, чем является проблема. Твоим рукам одиноко, вот и все. Они не привыкли быть сложенными.

— Можешь ли ты достать мне… в этом лагере ведь есть Склады, как в Хикори? Можешь ли ты достать мне еще немного шерсти или хлопка или еще чего-то? — Она нахмурилась. — О. Но, полагаю, у нас здесь нет никакого кредита.

— Нет, у нас его нет. — Он посмотрел вниз на нее. Должна ли его голова в самом деле быть набита так плотно, если он перестал заботиться о ней? Каждый вечер ее глаза блестели, ее губы приоткрывались, когда она живо слушала его рассказы о прошедшем дне, и он думал, что это главное. Он должен был заметить, что она все меньше и меньше могла дать ему в ответ. Ее дни должны быть заполнены новыми событиями так же, как и его; только отсутствующие боги знают, насколько ее голова была более приспособлена для обучения, чем его когда-либо будет.

Она села прямее.

— Не обращай на меня внимания. Я обещала, что вынесу всё, что мне в этом лагере подадут до тех пор, пока тебе это нужно, и не собираюсь нарушать свое слово. Со мной все будет в порядке.

— Ш-ш, Искорка. Конечно, мы что-нибудь придумаем. — Он обнял ее и устроил так удобно, как мог, пока она, наконец, не начала легонько улыбаться, а затем пошел искать Аркади.

— Это исключено, — сказал Аркади, когда Даг закончил излагать свою просьбу. — Крестьяне не могут обучиться нашим техникам.

Даг не был удивлен. Он продолжил, несмотря ни на что:

— Я всегда подумывал обучить ее сам, позже, но заставлять ее просто сидеть вот так — это огромная трата ее времени. И ресурсов лагеря. Фаун может обучиться всему, что вы сможете преподать — исключая работу с Даром — мы всегда предполагали, что она станет моими «запасными» руками, если я появлюсь среди крестьян как настоящий целитель. Вы этого не видели, а я видел. Когда она рядом со мной, крестьяне успокаиваются и перестают меня бояться, и не важно, что я обычно выгляжу как заморенный бродяга. Женщины — потому что они видят, что она не боится, а мужчины — потому что она такая хорошенькая, что они забывают бояться смертельной магии Стражей Озера. И если я собираюсь обследовать крестьянских женщин и девушек, а, я думаю, их будет половина клиентов, мне нужно, чтоб она была рядом, потому что я не смогу до них дотронуться. — Он подумал о лечении грудной опухоли, которое проводил Аркади, и других еще более интимных женских хворях и поежился. — Отсутствующие боги, да!

Аркади закончил краткую записку об удалении зуба, которую набрасывал, положил перо и нахмурился, глядя на Дага.

— Вовсе не решено еще, что вы сможете свободно лечить крестьян. Что касается пребывания Фаун в шатре целителей — уверяю вас, пусть у нее умелые руки, но ее яркий Дар, всегда открытый, будет раздражать пациентов. Да и целителей.

— Меня он не раздражает, — сказал Даг. — Это все те же дурацкие доводы, которые приводила Хохария на озере Хикори. Один открытый Дар маленькой крестьяночки настолько сильно беспокоит людей, насколько они хотят этого сами. Стражи Озера прекрасно имеют дело с Фаун, когда хотят.

— Да, но почему они должны хотеть?

Даг укусил себя за губу.

— Я здесь чужак. У меня нет доверия в этом лагере. Я знаю, что не могу просить этого у людей. — Его глаза поймали взгляд Аркади и удержали его, а голос превратился в командирский рык. Судя по тому, как Аркади слегка отпрянул, это оказалось для него неожиданным. — Но вы можете. Я видел, как этот лагерь вас уважает, и сейчас я слишком хорошо знаю почему. Вы можете сделать так, чтоб это произошло, если захотите, и мы оба это знаем. — Даг позволил своему голосу и взгляду стать полегче. — Кроме того, что мы теряем? Попробуйте ее взять на пару недель. Если Фаун не сработается, придумаем что-нибудь еще. Ни я, ни моя крестьянская жена не просим принять нас навсегда.

— Хм, — сказал Аркади, опуская глаза и закрывая журнал. — Вы так думаете? Хорошо. Возможно, я смогу поговорить с Челлой и Леваном.

Фаун была в экстазе, когда Даг рассказал ей новости, заставившие ее в глубине себя гордиться своим мужем. Следующим утром, когда он взял ее с собой, чтобы представить новым начальникам в шатре целителей, она запрыгала вниз по дороге, поймала его изумленный взгляд, остановилась, пригладила волосы и запрыгала снова. Но когда она прибыли, она уже шла спокойно.

Даг внимательно наблюдал за тем, как ее встретят, стараясь, чтобы его внимание не было замечено. Челла вежливо подчинялась необходимости. Леван, пожилой травник, имел вид человека с большим запасом терпения.

Две его девушки-ученицы и мальчик Челлы сначала были чопорны и холодны, а потом стали более приветливы, когда поняли, что Фаун может забрать многие из наиболее утомительных их обязанностей, от отмывания горшков и постелей до чистки стеблей и подметания полов. Когда прошли первые дни, ее терпеливая улыбка и энтузиазм смягчили и старых целителей. Спустя еще половину недели даже жители лагеря, зашедшие за лечением или лекарствами, перестали удивляться, найдя ее там.