Морской закон, рыбья правда (СИ)

И от тона его, и от содержания речи у Зуры побежали мурашки, а рука — свободная, не та, за которую держал Лин — сама собой потянулась к висевшему на поясе ножу. «Что бы он там себе ни думал, — подумала она, — я тут воин…»

— Хм, а это идея… — протянул вождь.

Лин отпустил ее руку. Зура подумала, не пытается ли маг на самом деле ее подставить, но развить эту мысль не успела. Лин резко скомандовал: «Задержи дыхание!», и Зура набрала воздуха в грудь скорее машинально, чем повинуясь сознательному решению довериться в этом Лину. Тут же к ним метнулись фиолетовые рыбьи тени, и серебряный пузырь лопнул, оставляя Зуру в воде на произвол судьбы.

Когда они только бежали, у них было четверо коней: краса и радость материнского табуна, Ашифун, жеребенка которого Зейлар обещала поочередно то дочери, то сыну, когда они подрастут (впрочем, у Ашифуна должно было быть еще много жеребят!); Зурина кобылка Сейген, маленькая и ловкая; и две вьючные лошади, добряк Гнедко и обжора Ковылек.

Еще в степи к беглецам привязались разбойники-кираны, которые хотели угнать лошадей, брата убить, а Зуру продать в рабство.

Но брату и сестре удалось отбиться от передового отряда.

Ашифун и Сейген мчались по степи так, что трава ложилась не только под их копытами, но и рядом, а Гнедко с Ковыльком отставали. Зура хотела поймать Гнедко за уздечку, но брат закричал ей: «Не нужно! Будут их ловить — и отстанут!»

Так и случилось.

Позже Зура узнала, что даже вьючные лошади степного народа считались у жителей соседних тараанского ханства достойными под седло если не дворянам, то уж зажиточным горожанам — точно.

Той ночью Зура у костра тосковала по своим друзьям и жалела их. Возможно, то были зряшные слезы: как знать, вдруг их судьба сложилась лучше, чем у Сейген и Ашифуна.

Сейген через пару дней охромела и, хотя брат делал припарку ей на ногу и пытался подрезать копыто, ничего не помогло. Скоро она совсем не могла нормально идти, а только ковыляла на трех ногах и жалобно стонала от боли.

А вокруг их костра каждую ночь бродили волки…

В общем, кобылу они закололи и напились ее крови, как то положено по обычаю. Зура раньше никогда не пила конскую кровь — детям это не дозволялось. Но брат сказал: ничего, акай. Выросла уже.

Ашифуна потом пришлось продать богатым купцам в Черкеле. Гиблый был город, пустой; некуда деться. Только пустынные ветры выли на окраинах. Через пустыню было не перейти в одиночку, только примкнув к каравану. Но купцы не соглашались брать брата и сестру за отработку, ставили условие — коня.

Зура первый и единственный раз видела, как брат плакал: прощался с Ашифуном. Ох, какой был жеребец! Статный, белогривый, как положено породистому степняку, поджарый и быстрый как ветер! Сколько он носил мать в сражения — и не сосчитать. А какие у него сильные были ноги, какая прямая спина, как он трепетал в предчувствии славной гонки! Было от чего заплакать.

Но Зуре, честно говоря, было жальче Сейген, которую она сама кормила травой с ладошки, когда та была жеребенком. Ашифун-то оставался в живых…

Но Ашифун не пережил переход через пустыню: один из оазисов замело песком, воды не хватило, и купцы забили всю живность, включая лошадей.

Поэтому так и вышло, что, когда пришла пора наниматься в отряд, у них с братом не было на двоих даже одной лошади. А всем известно, что степняки сражаются лучше всего конными.

— Ну, — сказал начальник отряда, — одна запасная кобыла у нас есть. Не разучился-то ездить верхом, Камил?

Брат только презрительно раздул ноздри: легче разучиться ходить, чем держаться на лошадиной спине!

— Ты только дай мне поводья, а там увидишь, как я разучился, Олвен, — сказал брат.

Олвен и двое ближних его бойцов расхохотались.

— Посмотрите, как отчаялся этот некогда гордый мальчишка! — сказал один. — Настолько, что готов ехать в бой на кобыле!

И в Роне, и в Гериате считалось, что кобылы для битвы не годятся.

Брат только пожал плечами. И, выше насмешек, подошел к лошади: сильной и крепкой, неплохих кровей и неплохой выучки — ничего особенного, но и стыдиться нечего. Брат погладил круп и гордо изогнутую шею, потрогал уши, пошептал в них, а потом раз — и вскочил в седло. И снова стал почти настоящий, почти как прежде.

— Будешь держаться за стремя, акай, — сказал он Зуре. — И попытайся сшибить моих противников с седла.

То был первый бой, когда Зура дралась с браслетом. Первый же ее настоящий бой, если не считать стычек в подворотнях. Тогда человеческой крови впервые попробовал ее топор. Да и браслет к исходу был в крови. И она сама.

Но кутаясь потом ночью в одеяло у походного костра она вспоминала не дикие стеклянные глаза человека, которого сшибла магией с коня и потом вспорола живот; она вспоминала, как тоненько плакала Сейген.

План Лина явно не сработал.

Пытаясь найти, как бы уцепиться за абсолютно гладкую, словно отполированную каменную стену, Зура пыталась сообразить, в чем именно он мог состоять. Но соображение работало плохо, потому что зубы стучали от холода.

Вода теплая только у поверхности. Стоит окунуться чуть глубже, и почти сразу понимаешь, что сказочки о ледяных безднах, в которых живут неописуемые чудовища, — совсем даже не сказочки. Эти зыбкие глубины, в которых хрен знает что прячется — вот они, совсем под тобой. Их ледяное дыхание уже заставляет поджиматься беззащитные пальцы рук и ног.

Только придурки, не имеющие ни капли здравого смысла, будут связываться с этими глубинами, да еще отдавать им часть — или всех — себя. Но кто сказал, что стихийные маги — не придурки?

Вот Лин, например, свихнулся совсем.

Долго ли поехать крышей, когда вокруг одна большая яма, наполненная чуждой, непонятной жизнью, такой же сумасшедшей, как этот долбаный морской народ.

…Зуру втолкнули в эту камеру уже совершенно обессиленную борьбой, почти истощившую запас кислорода. Она тут же метнулась куда-то, не соображая толком, вверх или вниз — вода сопротивлялась усилиям измученных рук совершенно одинаково. Ха. И это ей раньше казалось, что глупо думать, будто под водой можно потерять направление?

Наверное, Зура плыла вниз — потому что под руками оказалась железная дверь, нет, люк. Она заколотила в него, потом, чуть придя в себя, попыталась подцепить край ногтями — тоже бесполезное усилие, но хоть не такое отчаянное. Грудь разрывалась от горячей боли, перед глазами темнело и плыло. Больше всего хотелось открыть рот и вдохнуть, ну ведь вдохнуть, пожалуйста, наверняка же можно, не может быть, чтобы не получилось…

Вдруг люк распахнулся, и Зура отчаянно рванула туда, уже понимая, что еще раз она этот коридор не осилит: ее волокли — сколько? — минуты полторы, и она отбивалась, воздуха не хватит… Но вдруг, против всякой вероятности, наверху поплыли белые желтые пятна.

Солнце!

Мир в голове Зуры сразу перевернулся: она осознала, что, думая, что плывет вниз, на деле плыла вверх. Рванувшись к этим желтым пятнам, она очень скоро выскочила на поверхность, хватая ртом воздух. В голове билась единственная мысль: «Спасена!»

Через минуту или около того, когда удалось отдышаться, стало понятно: ни хрена она на самом деле не спаслась.

Зура вынырнула в центре светового пятна посреди подводной пещеры или, может, грота. Нет, пожалуй, пещеры: у грота обычно есть пляж, который обнажается в отлив, а тут никакого пляжа, никакого даже повышающегося берега не было. Все стены кругом уходили в воду на глубину где-то в полтора Зуриных роста. Сине-голубая прозрачнейшая вода мирно покачивалась; плески эхом отражались от круто уходящих вверх куполообразных стен. Абсолютно гладких стен. Абсолютно гладких, даже не покрытых мхом стен.

Оказавшись в смертельной опасности, люди не ругаются. Людьми овладевает цепенящее отчаяние, которое куда опаснее водяного холода, медленно сосущего из тела тепло.

Зура не любила впадать в отчаяние, поэтому сначала все-таки выругалась.