Я, инквизитор. Башни до неба (ЛП)

Я осторожно поставил топор в угол, но потом снова взял его в руки и горизонтально положил у стены. Что ж, это оружие действительно впечатляло, и даже предоставленное самому себе распространяло вокруг бесспорно интенсивную ауру ужаса.

«Если ты в этом замешан, дорогой господин живописец, то ты, безусловно, не Мясник», подумал я. «Но разве ты не можешь быть его помощником? Разве ты не можешь заманивать ему девушек и прятать улики? А в таком случае, ты определённо расскажешь нам, кто Мясник...»

– Христе наимстительнейший! – Прошептал Легхорн. – В жизни такого не видел. Палаческий, что ли?

Я покачал головой.

– Палаческому второе лезвие ни к чему. Это топор боевой, но сегодня никто уже такими не пользуется. Неудобный, тяжёлый, громоздкий. Быстрый вооружённый противник сто раз проткнёт вам брюхо, прежде чем вы успеете им замахнуться.

Я не собирался радоваться найденному топору, поскольку, честно говоря, он не мог служить неоспоримым доказательством по делу. Ведь Нейман был художником, и это оружие могло быть нужно ему в качестве реквизита к одному из произведений. Ба, он мог быть сентиментальным сувениром или собственностью, переданной Нейману на хранение. По крайней мере, именно так наш художник мог бы всё объяснить. Сам по себе топор, обагрённый кровью или нет, не давал мне уверенности (кстати, я бы не дал головы на отсечение, что это не просто засохшая красная краска). В конце концов, в этом городе каждый мясник имел топор, может, не столь необычный, как тот, который лежал передо мной, но никому ведь не придёт в голову в связи с этим тащить в тюрьму всех мясников.

– Ну вот мы и нашли виновного. – Легхорн потёр руки.

– Странно, что он держал орудие убийства на виду, – буркнул я.

– На виду, не на виду, – пожал он плечами, – главное, что вы получили то, что хотели.

Я махнул рукой.

– Этого слишком мало. Может, кто-то из соперников Неймана видел у него этот топор и решил донести? Знали бы вы, сколько мне уже пришлось проверять столь же бредовых доносов, – добавил я. – Конечно, я допрошу его, но что если у него найдётся хорошее объяснение? Или я должен отправлять на пытки каждого в этом городе, кто держит дома топор?

– Ужасная враждебность кроется в людских сердцах. – Легхорн вздохнул с таким сожалением, будто сам, что ни день, сталкивался с этой враждебностью.

Я кивнул.

– Подумайте, где мы могли бы спрятаться от солнца, – предложил дворянин. – Выпьем бутылочку-другую, втайне от моей госпожи и вашего подонка.

– Погодите, погодите... – Я остановился на пороге. Я пытался собраться с мыслями, ибо что-то начало проясняться у меня в голове, но из-за этой давящей жары и ужасной духоты я был не в состоянии должным образом сосредоточиться. – Боже мой! – сказал я. – Подождите ещё минутку.

– Что вы там придумали?

– Стойте, стойте, ведь я должен найти тайник. Если Нейман виновен, то у него, безусловно, здесь устроен хитроумный тайник! – Я шлёпнул себя по лбу. – Боже мой, это солнце меня убьёт!

Дворянин с сомнением огляделся.

– Вы хотите стены простукивать, что ли?

– Хотя бы, – проворчал я. Я опустился на колени и для начала принялся простукивать пол, в надежде, что при ударе услышу пустой, глухой звук, означающий, что я наткнулся на тайник. Легхорн поудобнее уселся на одном из стульев и посвистывал, а я тщательно обследовал все стены и весь пол от окна до двери, и на всякий случай ещё раз от двери до окна. От этого занятия мне стало так жарко, что я чувствовал себя, будто вышел из парной.

– Ничего? – Легхорн прервал насвистываемую мелодию.

– Ничего! – Буркнул я в ответ.

– А вы надеялись что-нибудь найти?

Я сел на пол и вытер пот с лица и со лба. Без особого эффекта, поскольку руки у меня были настолько мокрыми, будто я вытащил их из воды.

– Ведь последней девушке он содрал лицо и забрал волосы, – сказал я. – Наверняка он хранит их в качестве жуткого трофея. Как охотник что ли...

– И вы думаете, что он хранит их дома, – заключил дворянин, и в его голосе трудно было не услышать сомнения.

Я бросил на него взгляд.

– А вы думаете, что нет?

– Подумайте, инквизитор. Вы ведь видели, и я видел, как он убивает. Представляете, сколько при этом крови вокруг? Как эта кровь брызжет во все стороны? В том числе на одежду, на волосы, на руки. Человек, который убивает таким образом, должен иметь убежище, где сможет переодеться и умыться, чтобы потом благополучно показаться на людях. Или вы думаете, Нейман возвращался к своей невесте с ног до головы залитый кровью?

Я уставился на Легхорна.

– Боже мой! – Проговорил я. – Об этом я не подумал.

Позже я понял, что не должен был вот так запросто признавать ошибку, но, во-первых, было уже слишком поздно, а во-вторых, дворянин, казалось, не собирался меня упрекать, а только высказал собственные мысли. Я, однако, поймал себя на мысли, что у этого человека, даже не прошедшего специального обучения в Академии, возникали в этом случае лучшие идеи, чем у меня. Что ж, единственное, что могло бы меня оправдать, это адская жара, которая, казалось, плавит мне мозг.

– Замечательно. – Я встал. – Я приставлю к Нейману человека. Пусть превратится в его тень. Если он виновен, и если у него действительно есть убежище, рано или поздно он приведёт нас к нему.

– Очень логичное рассуждение, – заключил Легхорн. – Ну так что, глотнём винца?

Прежде чем отправиться в таверну, мне ещё надо было поговорить с одним из командиров стражи.

– Послушайте, – сказал я этому человеку. – Найдите кого-нибудь посообразительнее и поответственнее. Пусть ходит за Нейманом как собака. А если, – я понизил голос, – если он предаст, словом или глупым поступком, то и вы, и он познакомитесь с подвалами Святого Официума.

Командир покраснел и хотел что-то ответить, но в этот момент в разговор включился Легхорн.

– Подземелья Инквизиториума не понадобятся, – сказал он. – Потому что госпожа маркграфиня велит с них заживо ремней нарезать, если подведут.

– Ну вот видите. – Я заметил, что охранник на этот раз побледнел, и подумал, что, быть может, имя госпожи фон Зауэр произвело большее впечатление, чем угроза инквизитора.

– Будет сделано как следует, – пообещал он. – Есть у меня такой проныра. Он словно крыса, и не поверите, господа, как-то он...

– Ну так за дело! – Легхорн прервал этот начинающийся поток слов и в качестве утешения втиснул мужчине в руку серебряную монету.

На следующий день после обеда прибежал с докладом тот самый проныра из городской стражи. С виду он напоминал суетливую крысу, обнюхивающую объедки. Даже усы у него были тонкими и торчащими.

– Ужасно скрывался, так шмыгал по улицам, чтобы его никто случайно не увидел. Знаете, господин, духота такая, что...

– К делу! – Приказал я резким тоном.

– Ну разумеется, к делу! – Почти обиделся он и даже тяжело вздохнул. – О чём это я? Ага! Так вот, он в капюшоне, в плаще, под стенами, а я за ним, как тень, господин... Невидимый, неслышимый...

Я схватил его за ухо. Стражник, правда, был в два раза старше меня, но разве возраст говорит о мудрости? О нет! Возраст свидетельствует лишь о том, что пожилой человек совершил больше глупостей, подлостей и ошибок чем человек молодой. И иногда он учится ловко оправдывать эти глупости, подлости и ошибки перед самим собой и перед другими. Так что у меня не было чрезмерного пиетета к возрасту, и я бы не поколебался надрать моему стражнику уши, даже если бы он был почтенным старцем с серебряной бородой. Впрочем, он даже не возмутился, исходя из справедливого предположения гласящего: «если кто-то меня бьёт, значит, ему можно».

– Ой, уже, уже, господин! Отпустите, а то ухо оторвёте!

– Ну так говори, наконец, по делу!

– Он вошёл в один из складов на набережной, дверь открыл своим ключом. Так я на всякий случай подпёр дверь колом, чтобы птичка из клетки не выпорхнула, и бегом к вашей милости, – протараторил проныра.