Имя Звезды

9

Не требовалось ума, чтобы сообразить, что Джаза не воспылает желанием тащиться вечером на место преступления. Она, говоря на местном языке, была нормальным человеком. Когда я вернулась, она сидела за своим столом и жевала бутерброд.

— Прости, — сказала она, поворачиваясь мне навстречу. — Задержалась на уроке виолончели и поленилась идти в столовую. По субботам я иногда лакомлюсь бутербродиком или пирожным.

«Лакомиться» — это такой джазаизм, они мне очень нравятся. Для нее любое дело — маленький праздник. Печенье или чашка горячего шоколада — уже лакомство. Она умеет радоваться пустякам. Даже мой «Чиз-виз» превратился в лакомство. И стал от этого только вкуснее.

На кровати у меня что-то попискивало. Я так пока и не привыкла к звукам, которые издавал мой английский телефон. Собственно, я частенько забывала взять его с собой, потому что мне почти никто не звонил, разве что родители. По плану они сегодня утром должны были прибыть в Бристоль. Эсэмэска оказалась от них. Перезвонив, я расслышала тревожные нотки в мамином голосе.

— Мы считаем, что на выходные ты должна уезжать в Бристоль, — сказала она, едва покончив с приветствиями. — По крайней мере, пока они не разберутся с этим Потрошителем.

Хотя Вексфорд и оказался дурдомом, уезжать отсюда мне совсем не хотелось. Собственно, мне стало ясно, что если я уеду хоть ненадолго, то пропущу какие-то важные вещи — те самые, которые нужны, чтобы приспособиться и продержаться до конца года.

— По субботам с утра у меня занятия, — ответила я, — потом обед. А до Бристоля ведь добираться несколько часов? Так что я буду приезжать в субботу вечером, а в середине дня в воскресенье мне уже ехать обратно… а мне ведь нужно делать уроки. Кроме того, я должна каждый день играть в хоккей, а поскольку я этого не умею, мне понадобятся дополнительные тренировки.

Джаза не поднимала головы, но я сознавала, что она слушает. Через десять минут мне удалось убедить родителей, что они плохо придумали, однако мне пришлось поклясться всем, что есть на свете, и всем, чего нет, что я буду осторожна и никогда ни за что ни под каким видом ничего не стану делать одна. Потом они рассказали про бристольский домик. Предполагалось, что я увижу его в середине ноября, на длинных выходных.

— Предки переживают? — осведомилась Джаза, когда я повесила трубку.

Я кивнула и села на пол.

— Мои тоже, — сказала она. — Тоже хотят, чтобы я приезжала домой, только вслух этого не говорят. Да в Корнуолл и не наездишься. Впрочем, в Бристоль тоже. Так что ты права.

От ее слов мне немного полегчало. Сама того не зная, я сказала правду.

— У тебя какие планы на вечер? — спросила я.

— Собиралась посидеть дома над сочинением по немецкому. А еще мне надо бы позаниматься музыкой, хоть несколько часов. А то я сегодня на уроке совсем опозорилась.

— Если хочешь, — сказала я, — сходим куда-нибудь. Например, в паб. С Джеромом.

Некоторое время Джаза жевала прядку волос.

— В паб? С Джеромом?

— Он попросил меня попросить тебя пойти с нами.

— Джером попросил тебя попросить меня сходить с нами в паб?

— Сказал, чтобы я тебя обязательно уговорила, — объяснила я.

Джаза развернулась на стуле и улыбнулась от уха до уха.

Я так и знала, — сказала она.

— Джаза и Джером, как я поняла, давно флиртовали друг с другом и вот выбрали меня в этакие наперсницы. Если уж мне выделили такую роль, придется ее играть. Или, по крайней мере, изображать притворный энтузиазм.

— Итак, — сказала я. — Что там у вас с Джеромом? Выкладывай.

Джаза склонила голову к плечу и стала похожей на птичку.

— Нет, — сказала она со смехом. — Не надо на меня наезжать. У нас с Джеромом? Ну. я к нему хорошо отношусь, но мы просто друзья. Нет. Он хочет пойти с тобой.

— Чтобы попросить меня пойти с ним, он просит меня попросить тебя пойти с нами?

— Вот именно.

— А не проще ли было просто попросить меня?

— Ты плохо знаешь Джерома, — ответила Джаза. — У него просто ничего не бывает.

Настроение у меня снова поднялось.

— И что? — спросила я. — Мне с ним пойти или…

— Ладно, я тоже пойду, — сказала Джаза. — Потому что в противном случае он распсихуется и сбежит. Ему нужна моя поддержка.

— Как все сложно, — заметила я. — Вы тут в Англии все такие?

— Нет, — ответила Джаза. — Ну вот, я так и думала! Просто красота!

Как здорово она произнесла слово «красота». «Ка-са-та». Просто ка-са-та.

Чтобы освободить вечер, Джаза проработала всю вторую половину дня. Я сидела за столом и делала вид, что тоже тружусь, но мне было никак не собраться с мыслями. Целых два часа я исподтишка лазала по Интернету, пытаясь выяснить, как принято одеваться в паб, но в таких вещах от Интернета никакого проку. Я начиталась самых разномастных советов от американских туристических сайтов (там рекомендовали простую немнущуюся одежду и непромокаемый плащ) до английских сайтов, из которых следовало, что все девушки ходят в пабы в слишком коротких юбках и на слишком высоких каблуках, напиваются и падают прямо на улице, — это меня довело до белого каления, и я потратила еще полчаса на разыскания о феминизме и женоненавистничестве, потому что такие вот наезды меня просто бесят.

Увы, заданные на дом задачи за это время сами собой не решились. И книги из списка не прочитались сами собой. Я пыталась утешиться тем, что постигаю чужую культуру, но мне не удалось надуть даже саму себя. Не успела я и глазом моргнуть, как уже пробило пять, Джаза пошевелилась и пробормотала, что пора бы одеваться. По субботам к ужину разрешалось выходить в чем хочешь. Получалось, что я впервые предстану перед всем Вексфордом в Обычной Одежде.

Я так и не придумала, что бы такое надеть, и специально поотстала от Джазы: включила музыку и стала за ней наблюдать. Она надела джинсы — и я надела джинсы. Она надела легкую блузку, я надела футболку. Она собрала волосы в хвост, я тоже собрала волосы в хвост. Краситься она не стала, но тут я не последовала ее примеру. А еще я надела черный бархатный жакет. Его мне подарила бабушка — один из немногих ее подарков, в которых я не стеснялась показаться на люди. Кожа у меня довольно бледная — я всю жизнь добросовестно мазалась кремом от загара, а еще меня добросовестно обескровливали наши болотные комары, — так что черная тушь на мне смотрится эффектно. Губы я накрасила красной помадой, что было, пожалуй, даже чересчур, но Джаза сказала, что я отлично выгляжу, — и, кажется, сказала это от души. Еще я надела ожерелье из звездочек, подарок кузины Дианы.

Столовая была заполнена на три четверти, а то и меньше. Джаза объяснила, что по субботам многие вообще не являются к ужину, чтобы пораньше начать вечернюю программу. Я рассмотрела, во что одеты оставшиеся, и поняла, что правильно сделала, взяв пример с Джазы. Оделись все, по большей части, незамысловато — джинсы, юбки, свитера, футболки. На Джероме были джинсы и коричневая флисовая штуковина с капюшоном. Мы быстренько поели и направились к выходу. Я дрожала в своем жакете. Они вообще не надели ни жакетов, ни курток. На улице было довольно светло, хотя уже восьмой час. Некоторое время Джаза с Джеромом болтали о каких-то незнакомых и непонятных мне вещах, а потом Джаза вдруг начала растерянно озираться.

— Я думала, мы идем в паб, — сказала она.

— Мы и идем, — подтвердил Джером.

— Так в паб же туда, — заметила она, указывая в противоположном направлении. — Или мы в какой идем?

— В «Цветы и стрелы».

— В «Цветы и…» Ой. Мамочки.

— Да ладно тебе, Джаза, — сказал Джером. — Нужно же показать твоей соседке здешние места.

— Но это же место преступления. Зачем нам на место преступления?

Только она произнесла эти слова, как мы его сразу и увидели. Первыми показались телевизионные фургоны, над ними возвышались спутниковые антенны. Их было штук тридцать. Один участок тротуара был забит журналистами, вещавшими что-то перед камерами. Еще тут были полицейские машины, полицейские грузовики, передвижные лаборатории. А еще — люди, очень много людей. По периметру, похоже, было выставлено ограждение, все жались к нему. Тут было человек сто, они просто глазели и фотографировали. Мы подошли к этой толпе.