Аид, любимец Судьбы (СИ)

И не слышу. Ни разу с той поры, как мы освободились, из-за плеч со мной не говорила та – со смешком, похожим на зарницу…

«Я отвык видеть как остальные. Там я различал мельчайшие оттенки тьмы. Здесь меня слепит даже ночь. Мне трудно увидеть смысл».

«Хочешь – поищем вместе?»

Мне не нужно было пожимать плечами – она могла принять это за согласие.

* * *

– Аид, ты же тут? Я знаю, что ты тут! Аид, ну ты же знаешь, что в этой темноте даже я вижу не очень!

Девчачьи щеки Гестии распирало от какого-то сюрприза. От предвкушения, что вот сейчас все-все-все изменится – через нее!

Я кашлянул, и она, радостно взвизгнув, кинулась на звук, нарочито зажмурившись и хлопая руками:

– А-а-а, поймала-поймала! Не отвертишься, невидимка! А ну-ка, пошли, пошли…

– Куда?

– А вот теперь не скажу. И не куда, а к кому.

– К кому?

– А не скажу! И не сутулься – чего ты горбишься? Вот не скажу, а только посмотрю, как ты будешь улыбаться, мрачный брат!

– Как?

– Это тебя так союзники называют. У них получается, что есть три Кронида: Кроноборец, Средний и Мрачный.

А Жеребец, значит, прозвища не удостоился… ничего, дождется.

А сейчас – день, и я стараюсь ускорить шаг, хмуро посматривая на потолок из горного хрусталя над головой.

Гестии, чтобы тянуть меня вперед, приходилось бежать вприпрыжку, но она справлялась и еще успевала тараторить.

– Я вообще-то давно уже хотела… И он… она… ну, тот, с кем ты встретишься – тоже… только не получалось из-за Геры и Деметры… и потому что к тебе вообще все боятся соваться, кроме братьев – сидишь в своем углу и не вылезаешь… А в первые дни Зевс вообще говорит: «Оставьте его. Ему пришлось хуже всех, время пройдет – привыкнет, а сейчас брату не до пиров, к нему не лезьте…»

Спасибо тебе, младший.

– Вот, и так получилось… ну, а теперь-то я думаю, можно… и та… тот, кто тебя ждет – он очень ждет, давно уже… и ты тоже, я знаю… в общем, вот!

Она закончила радостно и торжественно, впихивая меня в залитый солнцем покой.

Сперва все размылось: слишком много оттенков, цвета через край, внезапно обрушившееся понимание – я понял раньше, чем увидел.

– Так похож на него…

Она шарахнулась – нелепо, с приготовленными заранее объятиями: руки распахнуты, а сама отступила и дрожит. Я остановился у входа. Гестия переминалась за спиной с ноги на ногу, и я чувствовал, как гаснет исходившее от сестры радостное предвкушение.

Ну, да. Она же хотела как лучше. Они обе хотели как лучше.

Нужно было уйти сразу – но я с чего-то стоял. Позволял рассматривать себя. Оглядывал ее в ответ прищуренными глазами – я же ее не помнил! Только руки, которые меня укачивали, только шепот о том, что все будет хорошо, только темноту и одиночество – сразу после шепота.

Круглое и, наверное, когда-то веселое лицо – бледно от тревог, как Селена-луна, черные брови – дуги, волосы – тоже черные и не собраны, а спускаются до самого пола, образуя подобие гиматия. На ней был убор, сплетенный из трав и цветов – ароматный, недолговечный покров.

И глаза у нее сияли синими звездами – и откликалась синева под этими глазами.

Печальные звезды – которые не обманули меня ни на миг.

У меня не было желания говорить, и я ждал, когда она рассмотрит меня и заговорит сама.

И через сотню ударов сердца она прижала пальцы к губам и прошептала едва слышно:

– Так похож на него…

Я стоял и ждал. Сейчас, по прошествии многих веков, сидя над черной водой Амсанкта, я могу признаться себе, что ждал – объяснения.

Гестия переводила взгляд то на меня, то на Рею Звездоглазую и едва ли вслух не кричала от дурных предчувствий.

Та наконец вновь распахнула объятия.

– Климен, – прошептала она. – О, Климен, сын мой, мой первенец, как долго…

Тогда я понял, что губы придется размыкать – иначе мой взгляд проплавит здешние скалы, а грудь разорвется от слов, которые я хотел бросить ей в лицо.

– Радуйся, дочь Геи, – получилось малость глуховато, но ровно. – Я не тот, за кого ты принимаешь меня. Спроси о своем сыне кого-нибудь из других богов. Я зовусь Аидом, – сглотнул, – невидимкой.

– Нет, нет, ты Климен! – она раздумала обнимать, но положила руки мне на плечи, и я вздрогнул – неприятное касание. – Так я нарекла тебя…

– До или после? – слова вылетели, опередив мысль. – До или после того, как отдала меня Крону? Отцу, на которого я так похож?!

Она убрала руки с моих плеч и опустила голову.

– Мне стоило обнимать твои колени, – проговорила глухо. – И целовать твои ноги.

– Кто бы тебе позволил?

– Аид! – вскрикнула Гестия с болью. Я повернул к ней лицо, и она умолкла.

– Оставь, дочь, – проговорила Рея тихо. – Он в своем праве. Но неужели ты отречешься не только от отца, но и от матери, не оставишь мне даже возможности узнать тебя, останешься в ненависти?

– С ней я знаком хорошо. С тобой нет. И я не отрекался от отца: останусь Кронидом. Раз уж Крону предсказали быть побежденным сыном. Но…

Больше и говорить-то нечего. Я смотрел на чужую женщину, на ее залитое слезами лицо – и было как-то скучно, холодно, и я знал, что сейчас она начнет бормотать о своих страхах…

– Я боялась, – прошептала она, попыталась ступить вперед – и замерла, остановленная моим взглядом. – Он бы…

Что он бы сделал, если бы ты не принесла ему своих детей, или если бы ты попыталась спасти кого-нибудь из них обманом, как это было с Зевсом?

– Я хотела… я пыталась спасти Посейдона!

Гера, Деметра и Гестия – не в счет? Их ты – не пыталась? Пела им, надеялась, что он не вспомнит о том, что у тебя появились дочери? А когда он вспоминал – не пыталась?

А меня потащила сразу же после рождения?!

– Климен, сжалься! Не было дня, чтобы я не проливала слез, чтобы не думала о тебе…

А когда делила с Кроном ложе – думала?

– Так нечестно, брат! – передо мной встало теперь лицо рассерженной Гестии. – Ты не видишь и не слышишь ее, ты слышишь только «Я, я, я!» Как ты страдал! Как тебе было плохо! Ты думаешь – ей не было страшно и плохо, когда она отдавала собственных детей...

Отдавала. Собственных. Детей.

Отдавала.

Я правда слышу не то. Не те слова, не те годы – клочок неба, улыбка, ласковые прикосновения и шепот: «Ну, что ты плачешь, мамочка здесь, все будет хорошо, тихо, тихо…» Потом грубая ладонь на младенческом горле – странно, раньше не помнилось. Запах чеснока и чего-то кислого. Долгое падение в темноту. Раздирающий легкие плач. Однородный, густой и душный мрак, липнущий к лицу. Недоумение: почему все не хорошо? Или это и есть – хорошо? Я не хочу, чтобы было так хорошо, забери меня, услышь меня…

Ярость, поднявшая на ноги, долгие удары о стену темницы, провалы во времени и собственной памяти, и слез больше нет, я не заметил, когда разучился плакать и перестал быть ребенком, когда детское сознание: «А отец-то зараза…» – заменил холодный, непоколебимый разум…

Зато это я помню. «Никто меня не зовет. Ты зовешь: Аид-невидимка»…

– Климен, сын мой…

Она держалась за край моего плаща, стоя на коленях, – когда успела, или это я отвлекся, заглядывая в бездну своего детства? Молча оттолкнул ее – кажется, слишком сильно, она упала, и Гестия бросилась ее поднимать.

– У тебя двое сыновей, – выплюнул, глядя поверх ее головы. – Три дочери. Тебе хватит детей.

– Брат! – закричала Гестия, как будто я причинил боль ей, оттолкнул ее, и я невольно остановился. – Неужели ты совсем не умеешь прощать?

– Сын! – прошептала Рея, плащ из волос некрасиво рассыпался по каменному полу. – О, сын мой, как долго…

Очень долго. Наверное, слишком долго.

Мы разговаривали слишком долго для чужих. У которых к тому же еще и нет общих дел.

Я развернулся и вышел, едва не сшибив Посейдона – тот как раз собрался войти. Брат обычно стоял на ногах крепко, но тут удержался с трудом.

– Климен! – полетело из-за спины полузадушенное.

Я не оглянулся и не ответил на чужое имя.